Какая-то мелкая противная гадина с многочисленными щекотно топающими ножками наматывала по моей голове уже не первый круг, по-хозяйски изучая меня как новое приобретение. И я мог бы дать свою голову на отсечение, что она, эта гадина, уже распланировала меня под свою именную усадьбу: в моих волосах она по-быстренькому совьёт себе многокомнатное гнездо; выведет в нём нехиленькое по численности потомство, и её подросшие отпрыски защекочут меня до невменяемого состояния. Мой нос был облюбован в качестве стартовой площадки полётов. Пробные несколько взлётов и посадок она уже совершила, причём с ювелирной точностью заправского асса. Потом эта летучая тварюга попыталась исследовать мою правую ноздрину, наверное, на предмет устройства там ангара или склада, но, вылетев оттуда со скоростью сверхзвукового снаряда, от моего естественного чиха, оставила эти нахальные попытки. Мои уши её явно не впечатлили: наверное, ушные отверстия показались ей слишком мелкими для её потребностей. А может, она просто страдала клаустрофобией или опасалась элементарно застрять. Зато мой рот увлёк её настолько, что попытки проникнуть в него она предприняла целых четыре раза. Естественно, все четыре раза она была немилосердно выплюнута. Я даже решил, что на пятый раз, перед тем как выплюнуть, просто перекушу эту тварину пополам, невзирая на брезгливость. Но надоедливая мерзость, наверное, обладала ещё и телепатическими способностями, поскольку в итоге как-то резко и сразу оставила попытки проникнуть в мою ротовую полость.

Естественно, у любого нормального человека сразу возникнет вопрос: чего это я не согнал надоедливую гадость со своей головы простым взмахом руки? Или не пришиб элегантным, но сильным щелчком в её противную головёнку? А вот не согнал. И не пришиб. И не прихлопнул ладошками. И не размозжил сапогом. Не было у меня этих ладошек, сапог и прочего. Нет, процедуре четвертования местными палачами-самоучками я не подвергся. Всё, что было у меня до этого, находилось на своих местах в целости, сохранности и относительной непотрёпанности. Только всё это, включая всего меня, какая-то сволота примотала к толстенному суку высокого дерева на высоте метров пяти, не меньше. Примотала качественно, с явным знанием дела, спеленав меня вместе с частью сука, словно египетскую мумию. Только голову оставила нетронутой и в дозволенной подвижности. Судя по доступному мне углу обзора, до земли было порядочно.

— Вот ведь ведьма! Она ведьма и есть! — в сердцах выкрикнул я что есть мочи. Не то чтобы сильно и в голос хотелось высказаться, хотя и это тоже, но больше для того, чтобы согнать продолжающую дефилировать по мне надоедливую тварину. — Вот какого хрена я тут изображаю муху в паутине?

Реакция на мои голосовые стенания — относительный нуль с целой хреновой тучей десятых. А если это изобразить в физическом проявлении, то выглядело следующим образом. Насекомое забило на меня большой и конкретный. Мои вопли ему были как мёртвому припарки. Ведьма, а сомнений в том, что моя примотанность к суку была именно её рук дело, хранила пофигистическое молчание.

— Значится, в молчаночку решила поиграться. Ладно. Давай молча. Молча взяла. Молча отмотала. Молча, нежно, с предельной аккуратностью поставила на землю. И смотри, чтобы на сухое.

Ага, вот прямо после моих слов болотная ведьма взяла и разбежалась выполнять с предельной резвостью и аккуратной педантичностью. Типа, после моих требований я глазом не успею моргнуть, а уже стою на земельке, а она расшаркивается передо мной в извинениях. Собственно, я на это не сильно надеялся, но хоть как-то обозначиться она могла.

— Ты хоть чирикни чего. Хватит мне уже в пустоту надрываться.

Ну, мне и чирикнули. Точнее, как-то интересненько так прострекотали. Тварина, поселившаяся на мне, решила начать диалог со своим новым местом обитания. Наверное, подумала, что умный говорящий дом лучше молчаливой халупы. Она, явно расположенная к диалогу, даже забралась на мой нос и призывно заглянула в глаза. Пришлось немилосердно сдуть её с носа, чтобы не остаться косеньким при попытке рассмотреть эту паразитирующую обитательницу. Естественно, в обратку я получил душещипательную трель, понятную даже без переводчиков. В этой речи в лучшем случае нормативными были только предлоги и союзы.

— А ибо вот! — крикнул я вдогонку взлетевшему насекомому. — Я тебе ордер на заселение не выписывал, а без прописки нефиг. Оборзели тут совсем на вольных хлебах.

Насекомое напоследок душевно обматерило меня – громко и со вкусом. Затем, заложив крутой вираж в лучших традициях Сталинских соколов, рвануло в известном только ему направлении. То ли решило, что я ему для жилья не подхожу, то ли вознамерилось свистнуть подмогу, чтобы толпой навалять мне по самое не балуйся. Второй вариант не устраивал меня совсем никак, что подтолкнуло к решительным действиям не хуже шила, воткнутого в интересное место от всей души и со всем усердием.

Для начала я со всей самонадеянной решительностью попробовал разорвать путы, окутывающие меня, полагаясь исключительно на силу своей мускулатуры. Ага, как же, сейчас. Шварценеггером я не был даже во времена умеренно-алкогольной юности. А уж про сейчас, когда Зелёный змий потрудился над моим организмом со всем своим усердием, и говорить не приходилось. Путы даже ни разу не затрещали для приличия.

Следующей моей попыткой к освобождению была имитация поступательных движений гусеницы, пытающейся выползти из своего кокона. Несмотря на то, что в детстве я различные драматические кружки не посещал, гусеница, а точнее, её движения у меня получились довольно реалистичными. Станиславский, конечно, стоя не аплодировал бы, но всё же какой-нибудь провинциальный ТЮЗ на эту роль утвердил бы без предварительного кастинга. Вот только путы оказались не фанатами доморощенного лицедейства и выпускать меня из своих объятий не собирались.

На этом моя скупая фантазия закончилась, да и немногочисленные силы плавненько утекли из моего тела. Единственное, на что я был ещё способен, — максимально, до хруста в шейных позвонках склонить голову на бок, чтобы липкий, выступивший градом пот не заливал глаза да предаться унылому размышлению о вариантах моей безвременной кончине.

***

— Да здесь он где-то, я тебе говорю.

— Здесь, здесь, здесь. Это уже десятое «здесь», о котором ты говоришь. Но предыдущие «здесь» правдивыми не оказались.

— Вместо того чтобы ворчать, взяла бы и посмотрела своим внутренним взором. У тебя связь с ним попрочнее моей будет.

— Это с чего бы это такие скоропалительные выводы?

— Это с того, что я вовсе не слепая и уж абсолютно не тупая. А чтобы понять, какие чувства ты к нему испытываешь, достаточно обладать интеллектом самого дебильного вихра.

— Перестань, нет у меня никаких чувств!

— Ещё раз для глухих повторяю: я не слепая. И потом, с чего это такие тайны на пустом месте? Ну, любовь, туда-сюда, всё же просто и понятно. Да и он к тебе явно не ровно дышит. Взяли бы и...

— Перестань, тебя это совсем не касается, и я больше не желаю говорить на эту тему, а уж тем более слушать нотации от кого бы то ни было.

— А ну стоять! Я тебе не «кто бы то ни было»! И оскорблений в свой адрес терпеть не намерена.

— А я и не собиралась тебя оскорблять. Но и ты свой мохнатый носик не суй в чужую личную жизнь.

— Значит, говоришь, мохнатый? И твою лысую особь это очень сильно коробит!

— Посмотри, какое самомнение. С чего это меня вообще должно волновать что-то в отношении тебя, а уж тем более коробить?

— Вот как мы заговорили! Ты что, думаешь, если теперь остались один на один, то можно мгновенно набираться наглости и борзеть прямо на глазах? Пока ещё ты у меня в плену...

— Была. А теперь мы, кажется, в равных условиях. Или даже нет. Сил ты, конечно, поднабралась за это время. И научилась довольно многому. Но против меня ты ещё соплячка с пушистым рыльцем.

— Соплячка, значит?! Ну сейчас я выбью пыль из твоего старческого самомнения!