Несобственное предсуществование. Миф об «изначальном опоздании» предсуществует конкретному языку, в том числе прото–письму, в который трудно не объективировать современные достижения общей лингвистики; с другой стороны, действие «изначального опоздания» рассчитано на то, чтобы не релятивизировать язык бытия до бессмыслицы, сохранив о ней бесконечную герменевтическую непрозрачность. Бытие к бессмысленному противоречиво в своей перформативной парадоксальности: прорыв к бессмыслице из бессмыслицы сквозь языковой хлам семиотических опосредований обрекает на необессмысленное существование сродни бремени в небытии. Бытие пронизано бессмысленностью до необессмысливаемого, то есть до умножения сущностей без необходимости уже на самом языке бытия (например, до необессмысливаемостности). Завеса из бессмыслицы посягает не только на бытие, но и на небытие, вводя в оборот принцип деструктивной этимологии – обессмысливая статус собственного несуществования до несобственного предсуществования, о котором бы позавидовал сам Злокозненный Демон. Бессмысленное небытие идиосинкразийно языку бытия, а потому сверхискусственно – альтернативно в отчуждении отчуждения, являющегося паролем для принципа «существовать – значит быть неотчуждаемым». Бессмыслица деконструирует онтологические статусы, применяя определения деструктивной этимологии, согласно которой референт может быть изъят из бытия в модусе конечной номинации, лишающей вещь имени путём подбора соответствующего аннигилирующего контекста (правда, вещь может лишиться имени естественным способом – например, автономно попав в деструктимонную топику). Деструктивная этимология ускоряет финальный прецедент номинативного бывания той или иной вещи, вычёркивая её из языка бытия до состояния неденоминабельности (ср.: М. Фуко: «…любая особь является именуемой, а поэтому она может войти в членораздельную речь; любое представление является означающим, а поэтому оно может войти, чтобы быть познанным, в систему тождеств и различий»19); неденоминабельностность является ещё одной сущностью, умноженной без необходимости на языке бытия. Антиязыковая лексикография базируется на деструктивной этимологии, составляя словарь предсмертных лексических значений слов наподобие словаря мёртвого языка, но без гарантии вторичного воязыковления. Обессмыслить – значит освободить вещь от языковых напластований – узусной суммы «изначальных опозданий» – для синхронной номинации, сопровождающейся игрой в бисер перед истиной. Обессмыслить – значит вернуть вещи её подлинное существование, независимое от практик означивания и различания, то есть упредить вещь от обременительных неаутентичных (неаутичных) номинаций, преследующих вещь в её автореферентности – из бессмысленного через бессмысленное в бессмысленное. Бессмыслица азначает: азначивание предполагает стирание границы между существованием и несуществованием, подвешивание онтологического статуса на весах несправедливости, подозрение, целью которого может быть только презрение, а также деструкцию всего того, что беспомощно в разрушении самого себя. Слова, обозначающие слова, которые являются названиями референтов, чей онтологический статус неопределён – нетранспарентен между бытием и языком, – нонсенсологизмы (нонсенсологизмы как антислова). Азначивание подтачивает семиотический оптимум, основанный в лучшем случае на пансемиотизме, а в худшем – на семиотическом фатализме. Азначиванию может быть подвержено несемиотическое, тщательно оберегаемое от семиотического всеядства, но не безвозмездное по отношению к своему потенциальному означиванию. Азначивание семиотично в той мере, в какой асемиотично её автореферентность – соответствие между множественной и подмножественной функциональностями (на пример расселовского парадокса). Азначивание – это антиязыковое сведение счётов со всем недосемиотическим и предвзятым в своей спонтанности. «Изначальное опоздание», регистрируемое во времени с квантовой простотой, нуждается в более темпоральном обосновании, чем прежде существующее: принцип «изначального опоздания» может быть заподозрен только в перформативном парадоксе, согласно которому высказываемое утверждение само не соответствует своему содержанию («мысль изречённая есть ложь»), то есть не проходит методологический тест на автореферентность.

Автономность сама по себе. Опоздание, фиксируемое из последующей – по определению запаздывающей – интенции, полагается константным в идеальном консциенциальном потоке, но преждевременным для аналитики бремени. Эффект опоздания возникает благодаря машине различения, суммирующей запаздывания в общую копилку отождествлений: как только опоздание зафиксировано, занимается сомнение по поводу адекватности средств фиксации, а также плана выражения (по преимуществу для означающего). Принцип «изначального опоздания» тоскует по идеальному языку, не делающему различий между планом содержания и планом выражения, протекающим в бремени и выговаривающим небытие. Возможно, мираж опоздания связан с недостаточным владением языком, которое в пику хомскианскому принципу лингвистической компетенции рассчитано на узус, а потому демократично в трактовке герменевтики: существует подозрение, что опоздание преобладает тогда, когда мысль противоречит языку мысли (Фодор), причиной чего может являться неаутентичность мысли, опознаваемой в качестве собственное, и неаутентичность языковых средств для её выражения. Индивидуальный язык предполагает не только аутическое мыслепорождение, сколько аутическое воязыковление мыслей, сопоставимое с жизненным порывом – лингвогенезом, сопровождающимся чередой пусков неологизмов. Неметафизическое объяснение «изначального опоздания» заслуживает непристального внимания, но рискует оказаться единственным из невозможных: техническое отставание означающего от означаемого, протекаемое во времени, не может переусердствовать с непониманием, особенно когда запаздывание является необходимым для очередного непонимания. Пытаясь различить в «изначальном опоздании» его автореферентность, есть риск наткнуться на предустановленную десинхронию, которая темпоральна в той мере, в какой мысль о скорости большей скорости света превышает саму скорость света. «Изначальное опоздание» необходимо для того, чтобы избежать безответности – неразличению акции и реакции при коммуникации на языке бытия. «Изначальное опережение» преследует от противного, не давая означающему отстать от означаемого, поскольку само означаемое запаздывает к своему референту, а сам референт к собственной автореферентности; принцип «изначального опережения», хрестоматийный на примере артефактуры света погасшей звезды, можно счесть имплицитной разновидностью принципа «изначального опоздания»; подлинное «изначальное опережение» ещё только предстоит открыть, чтобы повернуть время вспять к его ахронным истокам (опережение референта означаемым и означаемого означающим не должно привести к перераспределению ролей, когда означающее станет референтом, означаемое – означающим, а референт – означаемым, поскольку тогда могут спутаться все диспозиции, включая такую, при которой означающее не будет распознано как референт, подлежащий воязыковлению и наделению смыслом (значением)). Антисловность для естественного языка, заключающаяся в неправильном словоупотреблении (в пределах культуры письма и речи), в несоответствии эталонности как означающего, так и означаемого, является первичной зоной номинации антиязыка: принцип «изначального опоздания» распространяется не только на константное отставание означающего от означаемого, но и на искажение и означаемого, и означающего при их ошибочном использовании, при котором онтологический статус опережающего может быть поставлен под вопрос опаздывающим, а также вторичным отставанием означающего от означаемого. (Сохраняется ли действие «изначального опоздания» при ошибочном употреблении означающего? Сохраняется ли действие «изначального опоздания» при ошибочном подразумевании означаемого?) Какова образцовость «изначального опоздания»? Каковы пределы синхронизации при «изначальном опоздании» для двух и более пониманий? Существует ли соблазн в «изначальном опоздании» при телепатической коммуникации?