Идеальный антиязык. Не знающий невоантиязыковляемого, возможно, сосуществует с естественным антиязыком, но примеры такого откровенно паразитического сосуществования не подлежат обантиязычиванию (антиречь об идеал – антиязыке может быть представлена следующим образом: примеры идеального антиязыка нерелевантны к невоантиязыковляемому, то есть образуют соответствующий класс антислов, включающий все случаи невоантиязыковления в таком виде, что их можно использовать для антиязыкового прикрытия невозможности передавать значение одного антислова другими антисловами (асинонимоантилогизмы: между различными примерами невоантиязыковляемости лежит нетранспарентность, формально объединяющая в один класс и не допускающая перевод одного антислова в другое в пределах данного класса)).

То, что невозможно воантиязыковить, является маркёром внутренних пределов антиязыка по ограничению его собственной автореферентности. Какова единица измерения «изначального опоздания», если «одна секунда – это интервал времени, равный 9 192 631 770 периодам излучения, соответствующего переходу между двумя сверхтонкими уровнями основного состояния атома цезия – 133 при отсутствии возмущения внешними полями»? Имеет ли смысл принцип «изначального опоздания», если эмпирически время нефиксируемо? 33 Насколько Вирилио компетентен в проблеме «изначального опоздания», если он то и дело смешивает такие понятия, как скорость и ускорение? 34 Какова участь «изначального опоздания» при нейролингвистическом программировании (НЛП)? Является ли «изначальное опоздание» семиотической константой? Какую роль выполняет «изначальное опоздание» при передаче дезинформации? Что может служить резонатором «изначального опоздания»? Насколько утопично «изначальное опоздание» для идеального языка, независимого от носителей? Можно ли созерцать «изначальное опоздание» в модусе (синхронной) телепатии?

Слова, обозначающие слова, которые являются названиями референтов с отсутствующей автореферентностью (самопредставимостью), то есть с невозможной обратимостью на себя, – антиавтореферентологизмы. То, что не может быть поименовано на антиязыке, не уживается с категорией невоантиязыковлённого, пребывающего в модусе идеального антиязыка на периферии номинации. Исчерпание невоантиязыковлённого составляет тайну идеального антиязыка, рассчитанную на паритетное обращение логики различия в парадокс безразличия, когда автоматизм отсрочки следов подменяется какофонией логоцентризма (то, что не усваивается всеядностью естественного антиязыка, превращается в пищу для настоящих языководов, несмотря на специфический (семито–хамитский) привкус эпштейнизма).

Порождение антиязыка, чей генезис не укладывается ни в одну хронологию, может быть сопоставим с божественным дарованием имён, синонимизирующим референтность с семиотичностью: синхронная номинация вещи с момента её возникновения до момента её уничтожения доступна только на идеальном антиязыке, тогда как божественному языку отводится приоритет для отсрочки следов в статусе до и после онтологии вещи. Темпоральное удержание вещи в её имени приводит к тому, что «изначальное опоздание» становится псевдонимной константой, за которой скрывается автоним референта. Немотивированная номинация по преимуществу указывает на то, что вещи могут именоваться лишь на основании несобственного названия, выполняющего различительную функцию при тождестве всех аутентичностей.

Если одна вещь не отличается от другой вещи – значит существует феномен абсолютной автонимии и соответствующий класс антислов (слова, обозначающие слова, которые являются названиями референтов, чьи названия идентифицируют их одинаковость (необязательно попарно), – автонимологизмы); с одной стороны, одинаковость имён, а с другой – одинаковость их носителей: поскольку не существует идентичных вещей (а также их имён в статусе референтов), постольку предположение о таких отождествлениях с неминуемым растождествлением в синонимию является номинабельным вызовом, влекущим за собой скандал в философии антиязыка, а именно: отождествление тех или иных антислов в качестве референтов, не говоря о тех вещах, которые они воантиязыковляют; автонимологизмы деконструируют антиязык изнутри его автореферентности, поименованной при помощи идеальных антислов, существующих сразу во всех антиязыковых статусах (автонимологизация невоантиязыковляемого представляет собой уравнение с неизвестным знаком между двумя членами, делающим любую математическую аналогию крайне уязвимой, но сподручной для того, чтобы математизировать антиязык по матричному типу. Математизация сродни семиотизации языка бытия при условии воантиязыковления всех чисел в рамках математической комбинаторики, исчерпывающей словесную (например, названия для бесконечного натурального числового ряда) на пустой класс антикомбинаторологизмов – антислов, не поддающихся антиязыковой комбинаторике, которая не знает никаких формул для вычисления себя, а потому остаётся в буфере неизвестности). Деконструкция в отношении комбинаторики должна привести к отмене манипуляции бесконечностью, не обеспеченной адекватным субстратом.

Онтологическая сатисфакция. Гапаксная герменевтика предполагает одну – единственную интерпретацию, которая может быть признана аутентичной, а может и нет, но в отношении которой в любом случае бездейственно «изначальное опоздание», рассчитанное если не на отсрочку подлинного смысла, то на отсрочку неподлинного; с другой стороны, «изначальному опозданию» безразлично количество употреблений того или иного слова, в котором между означаемым и означающим отсутствует синхрония, а следовательно, ставится под сомнение витгенштейновская трактовка эксклюзивного (гапаксного) значения слова (ракурс–словоформа от Витгенштейна: «…значение слова – это его употребление в языке»35), поскольку «изначальное опоздание» не брезгует даже в беспрецедентном использовании языка.

Пример самообмана для носителя «изначального опоздания»: «…нередко и в обыденной речи, и в сочинениях путём сравнения мыслей, высказываемых автором о своём предмете, мы понимаем его лучше, чем он сам себя, если он недостаточно точно определил своё понятие и из–за этого иногда говорил или даже думал несогласно со своими собственными намерениями» (Кант)36; таким образом, прецедент подлинного понимания, не подвластного «изначальному опозданию», доступен исключительно в режиме самообмана, который, например, по Сартру, принципиально невозможен, несмотря на то, что самообман может быть как воязыковлённым, так и невоязыковлённым. Слова, обозначающие слова, которые невозможно передать другими словами, то есть синонимами, – асинонимологизмы (Б.Ф. Поршнев: «Между тем любой человеческий языковой знак имеет эквивалент – однозначную замену. Это либо слова–синонимы, либо чаще составные и сложные предложения или даже длинные тексты. Нет такого слова, значение которого нельзя было бы передать другими словами»37); например, по Налимову, мир представляет собой множество текстов, которые характеризуются дискретной (семиотической) и континуальной (семантической) составляющими: следовательно, относительность семиотики определяется безотносительностью семантики, которая в свою очередь упирается в бессмыслицу, чей смысл тождественен абсурду, понимаемому отнюдь не в модусе неозначенного, а в модусе необессмысленного. То, что не может быть обессмыслено, немыслимо до тех пор, пока бессмыслица является критерием собственного смысла, то есть замкнута на тавтологическую автореферентность: автореференция – это не тавтология, а то, что служит самопредставлением вещи (например, смысл слова как референт самого слова). Если бессмыслица является представлением самой себя, то, не выяснив смысла бессмыслицы, существует риск холостого уподобления бессмыслицы бессмыслице.