Да, свидетельства были. Я совсем запустил занятия, просиживал дни напролет в библиотеке, продираясь к истине сквозь намеки, умолчания, противоречия и собственное отвратительное знание французского языка. В целом это напоминало поимку умного и коварного преступника. Некоторые факты подтверждались сразу, а вот другие, причем такие, от которых зависело понимание поступков основных действующих лиц, – никак не ловились в расставленные сети.

Забредя однажды в институт, я наткнулся в коридоре на Чухначева. Он стоял у окна с тем коренастым, крутолобым и, отрешенно покуривая сигаретку, слушал его.

– А… – сказал он, дотронувшись до моего плеча, – это вы… Вы едва не сорвали нам занятие. Хорошо, Андрей подстраховал, – он махнул рукой в сторону крутолобого. – Куда вы, извините, провалились?

О ужас! Я забыл о семинаре, забыл о своем докладе! Я покраснел весь – от корней волос до кончиков ногтей и покрылся липкой испариной. Глядя на меня сверху вниз сквозь толстые стекла очков, Чухначев молчал. Казалось, он изучал меня – примерно так, как биолог изучает новую разновидность гнилостных бактерий.

– Так вы сделаете доклад? – вяло проговорил он.

– О да! – закричал я, – разумеется! Только вот не знаю, о чем…

– Что?

– Видите ли, во всей этой истории очень мало достоверного и…

– Вы имеете в виду Французскую революцию?

– Да… То есть… Если мы возьмем хотя бы ее начало… Ту знаменитую фразу Мирабо… Помните?

Они слушали внимательно, не перебивая. А мне уже было все равно. Остановившись наконец, я обнаружил, что мы по–прежнему находимся у окна, но дневной свет уже мешается с вечерним.

– Так… – сказал Чухначев, пуская аккуратную струйку дыма поверх моей головы, – благодарю за доставленное удовольствие. Думаю, Андрей присоединится ко мне.

– Конечно. Правда, я не совсем разобрался. Такой поток слов!

Чухначев кивнул головой, продолжая думать о своем.

– Рад, что ошибся во мнении о вас. Расскажите–ка всем о своих поисках. Но… даю не более получаса. Приведите в порядок мысли, а то они у вас… э… несколько разлетаются. Всего хорошего.

И он двинулся по коридору, высокий, тощий, с потрепанным портфелем в руке.

– А вы произвели впечатление, – сказал Андрей, – не знаю, нечаянно или нарочно… Вам куда?

Я, кажется, ответил, что должен прочитать в библиотеке какую–то скучнейшую книгу. Хочешь не хочешь, сессия близко. Он посочувствовал мне и предложил составить компанию. Никогда не думал, что человек может иметь столько знакомых! Добираясь до библиотеки, мы раз десять останавливались. Коротким энергичным жестом он протягивал руку очередному приятелю, односложно отвечал на какие–то вопросы, непонятные мне намеки – и стремился дальше, чтобы через несколько шагов снова столкнуться с радостно улыбающимся знакомым.

Мы вошли в читальный зал и, пройдя в его дальний конец, сели за обшарпанный стол, на крышке которого была зачем–то тщательно вырезана дата образования Священной римской империи, а рядом пририсовано чернилами короткое, но энергичное ругательство.

– Послушай, – сказал он, несколько неожиданно для меня переходя на «ты», – ты действительно надеешься отыскать там что–то новенькое? Это же сотни раз перепаханное поле.

– Видите ли… Видишь ли, я как–то не думал об этом, но… я, например, убежден, что многие строили свои рассуждения на плохо проверенных фактах, и от этого получился ужасный разнобой.

– А ты пришел – и наведешь порядок. Понятно.

– Здесь неуместна ирония! Если мы убеждены, что история – наука, а я глубоко верю в это, то иного пути нет.

– Знаешь, у тебя есть та доля наивности, которая необходима в любом серьезном деле. Но результаты деятельности, увы, часто расходятся с нашими целями. Может быть, зная это, не превращать цели в фетиш? Исторические аналогии… – он вдруг замолчал, и лицо его расплылось в самой веселой и беззаботной улыбке, – ладно, бог с ними, с аналогиями, – он широко зевнул и рассмеялся, – не выспался… Конечно, дело твое, но… не увлекайся Чухначевым. Говорю потому, что желаю тебе добра. Он не на самом хорошем счету. Если хочешь двигаться дальше, меняй лошадку.

– А ты?

– Что – я?

Улыбки уже не было.

– Поменял?

– Дурачина, речь идет о тебе! Я–то сам о себе позабочусь.

– Верно.

Я приподнялся со стула.

– Не обижайся, – он схватил меня за рукав. – Ну, выскочило слово… Не обращай внимания… Черт подери, ты красна девица, что ли? Ну извини, извини.

– Извиняю.

Неловкая пауза.

– Смотри! – воскликнул он обрадовано, – вон мчится прекрасный Язон!

С трудом находя дорогу между стульями, беспорядочно загромоздившими проход, к нам продвигался Илья. Вид у него был, по обыкновению, отрешенно–высокомерный.

– Ну как? – он швырнул портфель на пол и выжидающе уставился на Андрея.

– Возьми стул и присаживайся.

– Плевать я хотел! Как?

– Тише. Не привлекай всеобщего внимания.

– Ты ответишь, наконец?

– Понравилось.

Илья кивнул головой – мол, ничего иного и быть не могло – и сел.

– Но уж так далеко от современности! Сплошные котурны. Высокопарность раздражающая. Порой смешная. Хотя… что–то живое все–таки есть… Пульсирует.

– Это все?

– Сам прекрасно знаешь, что через неделю от твоего энтузиазма следа не останется. Ради бога, не качай с горьким упреком головой… Правда, он сейчас ужасно похож на старого еврея?

Вопрос был обращен ко мне, но ответа, очевидно, не требовал.

– Простите, – сказал я, обращаясь к Илье, – не могли бы вы пояснить, о чем речь?

– Дай, – сказал Илья.

Андрей вытащил из портфеля и протянул мне объемистый машинописный экземпляр, где на первой странице значилось:

– Очень интересно… Обязательно прочту. А как вы думаете, насколько это… так сказать, осуществимо?

– Что?

– Ну, чтобы хор, оркестр, пантомима и…

– Меня это не касается.

– Но всякий автор хочет видеть свое детище осуществленным.

– Разумеется. Я – вижу, слышу, представляю. Имеющий уши да услышит!

Из–за стола, расположенного в нескольких шагах от нашего, поднялась высокая блондинка, цепко глянула в нашу сторону, мгновенно отвела взгляд.

– …до скольких ушей дойдет? Плевать я хотел, шедевр это или дерьмо, но вокруг того, что ты делаешь, должна быть заварушка… притяжение, что ли, отталкивание…

(Наклонилась к соседке, трясясь от смеха. Коснулась грудью поверхности стола.)

– …видите ли, возраст – не препятствие появлению шедевров. Но в редакциях с вами не захотят разговаривать. Чем оригинальней вы пишете, тем труднее печататься. Я бы не хотел идеализировать, но, скажем, пишущей братии начала века было куда как легче.

– Что же, не писать?!

(Выгнувшись, коснулась стола животом. Долгий взгляд.)

– Постойте, а почему бы не организовать… журнал?

– Журнал, – проговорил Андрей, – очень интересно… Журнал.

Встал, зашагал по проходу.

– Идея… Рискованная, однако. Но как это можно сделать!

Эти двое уже двигались к выходу: она впереди, в такт упругому шагу поддевая бедром болтающуюся на ремне сумку, он – напряженно–внимательный, настороженный.

Илья, наконец, обнаружил отсутствие друга.

– Вечно одна история…

И уже вдогонку мелькнувшей в дверях тени:

– Катись отсюда!

После бегства предателя Илья стал мрачен и вскоре ушел. Я уже не надеялся, что идея с изданием может осуществиться и был несказанно удивлен, когда через несколько дней, столкнувшись в институтском коридоре с Андреем, услышал от него предложение заняться подготовкой к выпуску. Более того, он получил принципиальное согласие знакомой машинистки на бесплатную распечатку двадцати экземпляров! Илья? Илью он уговорит. Но где собираться… В его комнате шумно, за стеной пьяные соседи. У Ильи – махонькая квартирка, мать, сестра… А что у меня? Замечательно! То, что нужно.