Адриан был права.

Он не придет.

Во мне закипал гнев, и я все больше понимала, как часто оказывалась в подобном положении — ждала Донована, оправдывала его отсутствие, пыталась отмахнуться от ноющего чувства, что я не являюсь для него приоритетом. Мои мысли вернулись к предложению Адриана помочь и к тому, как я отказалась от него, надеясь, что Донован появится. Мне было больно осознавать, что Адриан проявил больше готовности помочь, чем мой собственный парень.

Каток теперь казался прожектором, освещающим мое одиночество и растерянность. Пустота трибун отразилась от меня. Когда первоначальная искра гнева переросла в устойчивое пламя, я поняла, что не могу и дальше ставить себя в такое положение, ожидая того, кто, возможно, никогда не будет ценить меня так, как я его. Осознание этого было горьким, пилюлю проглотить было трудно, но необходимо. Это был сигнал к пробуждению, момент ясности среди клубка моих эмоций.

Когда я стояла там, окруженная пустым пространством катка, и холод просачивался сквозь одежду, я поняла, что нужно что-то менять. Эта модель поведения с Донованом, этот постоянный цикл надежд и разочарований, был недолговечен. Мой проект, моя стипендия, мое будущее — все это было поставлено на карту, и я не могла позволить, чтобы чья-то ненадежность поставила это под угрозу.

Вместо этого я собралась с мыслями, планируя, как мне справиться с хореографией самостоятельно. Может быть, я попрошу совета у кого-нибудь из тренеров, а может быть, в Интернете есть ресурсы, которые я могу использовать. Варианты были ограничены, но я твердо решила, что все получится, несмотря ни на что.

Ты можешь спросить Адриана…

Я тут же прогнала эту мысль. Это была опасная идея, которую я не хотела допускать. Я даже не была уверена, что мне это позволено, учитывая, что он в команде.

Я поджала губы, решив использовать последние пятнадцать минут на льду, которые у меня были. Да, я была сама по себе, но я также была способной и находчивой. Этот проект был важен для меня. И я разберусь с ним, с Донованом или без него.

К черту все.

Я ступила на лед, знакомый холод и звук лезвий, прорезающих поверхность, принесли немедленное чувство освобождения. Напряжение, накопившееся в ожидании Донована, рассеивалось, таяло с каждым скольжением и поворотом. Катание на коньках всегда было моим побегом, миром, где я могла свободно выражать свои мысли без слов, где единственными звуками были шепот льда и биение моего сердца. Это было место, где мир отступал, и я была равна Доновану — он никогда не умел кататься на коньках, а значит, я могла делать это гораздо лучше, чем он.

Не то чтобы я…

Мне не нужно было быть лучше него. Но это было приятным напоминанием о том, что на льду деньги мало что значат.

Набрав скорость, я почувствовала прилив свободы и напоминание о том, почему я так люблю этот вид спорта. Каждый прыжок и вращение были свидетельством часов тренировок и самоотдачи, которые я вкладывала в катание, отражением моей страсти и стойкости.

С этим вновь обретенным чувством свободы я начала сочинять хореографические движения для своего курсового проекта. Музыка, которую я выбрала, заполнила мою голову, направляя мои движения, пока я экспериментировала с различными последовательностями и комбинациями. Лед был моим холстом, а я — художником, рисующим историю своими коньками.

Я слилась с музыкой, каждая нота диктовала шаг, прыжок, изящную дугу. И все же, продолжая заниматься, я осознавал всю грандиозность предстоящей задачи. Хореография целого номера — это вызов, который требовал не только мастерства и креативности, но и взгляда со стороны, чтобы довести его до совершенства. Несмотря на свободу и радость, которые я испытывала на льду, я не могла игнорировать тот факт, что мне нужна помощь, кто-то, кто будет направлять меня и предлагать отзывы о моем выступлении.

Я не могла сделать это самостоятельно.

Я тут же остановился, и мои коньки заскрипели по пространству передо мной. Независимо от того, как я сейчас отношусь к Доновану, было ясно, что мне нужна его помощь. Мне нужен был человек с острым взглядом на катание, понимающий нюансы выступления и способный помочь мне улучшить мою рутину.

А он знал, как довести все до совершенства. Он знал, что нужно сделать. Не зря же он лучше работал агентом, чем играл в хоккей.

Звук зуммера оборвал мои мысли. Я едва успел разогреться, как мое время закончилось. Другие, кто зарезервировал лед, начали уходить.

Какая потеря.

Времени на льду было мало, особенно с началом сезона "Титанов".

Мне нужно было поговорить с Донованом. Мне нужно было что-то придумать. Потому что если я не могла рассчитывать на его помощь, нужно было найти кого-то другого, кто мог бы помочь.

Поездка обратно в Виндзор на университетском автобусе была спокойной, наполненной вихрем мыслей и эмоций. Сидя и глядя в окно, я не могла отделаться от растущей обиды на Донована. Он не только забыл о нашей встрече, но и не заехал за мной в наше обычное место после тренировки. То, что ему даже не пришло в голову проверить телефон или поинтересоваться, почему меня нет у машины, вызывало глубокое разочарование. Как будто мое время и обязательства мало что значили для него.

А может, и не значили.

Может, и не значили.

До того как он пригласил меня на свидание, он даже не смотрел в мою сторону, хотя я жила с ним. У него был удивительный способ заставить меня чувствовать себя так, будто меня вообще не существует.

К тому времени как я вернулась домой, мой гнев достиг точки кипения. Это чувство было мне незнакомо, по крайней мере, по отношению к нему. Я не боялась последствий своего гнева, мне просто нужны были ответы, какое-то объяснение его пренебрежения. Мне нужно было понять, почему он так равнодушен к вещам, которые были для меня важны, и что я могу сделать, чтобы он больше так со мной не обращался.

Я вошла в дом, мысленно репетируя, что скажу Доновану, но сцена на кухне застала меня врасплох. Адриан был там, готовя что-то, что наполняло воздух восхитительным ароматом.

Неожиданность этого момента на мгновение сорвала мой гнев.

Увидев Адриана на кухне, сосредоточенного и явно умелого в том, что он готовил, я не ожидала увидеть такой образ. Это была его сторона, которую я раньше не видела, и она была удивительно… нормальной, даже человеческой. Вид его, поглощенного готовкой, странным образом обезоруживал, заставляя дом чувствовать себя более похожим на дом и менее похожим на поле битвы эмоций.

Адриан поднял голову, когда я вошла, и его острый взгляд быстро сузился при виде моей сумки с книгами. "Только что приехала?" — спросил он, в его низком голосе слышался намек на любопытство.

Я вздохнула, на меня все еще давила тяжесть дневных разочарований. "Это та часть, где я должна признать, что ты был прав насчет Донована?" Слова прозвучали скорее устало, чем горько.

Адриан выключил конфорку и отставил сковороду в сторону, уделив мне все свое внимание — такого жеста я от него не ожидала. "Объясни", — сказал он, его тон был властным и в то же время незлобивым.

Я села за кухонный остров, и моя сумка с грохотом упала на пол. "Он так и не появился, чтобы помочь с моим проектом", — сказала я. Я не должна была говорить ему об этом; мои отношения с Донованом его не касались, и говорить о нем в таком тоне было дурным тоном, но… Но мне действительно нужно было кому-то об этом рассказать, и это мог быть Адриан, поскольку Адриан был единственным человеком, который знал Донована лучше, чем я сама. "А потом он не забрал меня, как обычно. Я пыталась писать, звонить… ничего. Никакого ответа. Но его машина стоит в гараже, так что я знаю, что он здесь".

Пока я сидела, реальность ситуации погружалась все глубже. Отсутствие Донована и его нежелание общаться были не просто недоразумением, а явным признаком того, какое место я занимаю в его жизни.

Я подняла глаза на Адриана, и какая-то часть меня искала понимания или озарения. Несмотря на наше сложное взаимодействие, в тот момент его присутствие странно успокаивало — это была точка опоры среди эмоциональных разочарований, которые я испытывала.