Вот на берег стали быстро выскакивать могучие спартиаты, сперва по одному, затем по несколько человек зараз. Поспешно направлялись они к отряду своих, уже выстроившихся в боевой порядок товарищей, и армия эта ежеминутно росла и росла. Казалось, конца не будет бесконечной веренице воинов, стремившихся к берегу; а тем временем всё новые и новые группы их прибывали в лодках и на биремах.

Когда перед спартанскими фалангами появился Анхимол, воздух дрогнул от громких радостных криков его воинов. Все обнажили головы, и сопровождавший главнокомандующего жрец, обратясь к выплывшему из-за облаков солнцу, провозгласил торжественный привет богу Аполлону-Гелиосу. Затем, по окончании молитвы, он затянул военную песню, победный пэан, и вся дружина Анхимола, как один человек, подхватила её. В окрестных горах гулко вторило ей дальнее эхо... С пением гимна спартанское войско двинулось вперёд. Вот оно миновало первые улицы Фалерона, вот достигло внешних стен опустевшего городка, вот очутилось за ними и увидело перед собой широкую и ровную долину. Но что это? На северной стороне её что-то сверкнуло, загудело, развернулось огромным блестящим полукругом и стало быстро-быстро надвигаться на спартанцев. Звуки гимна афинского войска слились с мотивом победного пэана в один громкий зловещий гул. Сырая земля задрожала от топота тысячи ног. Лязг оружия, военные клики, протяжные звуки рожков и отрывистые крики команды огласили воздух.

Анхимол выступил из строя и ринулся вперёд. За ним бросились самые испытанные, самые храбрые спартиаты. В миг бой загорелся по всей равнине, и схватка стала общей. Воины Гиппия дрались, как львы. Сам Писистратид, верхом на крупном гнедом коне, с развевающимся гиматием за плечами и огромным копьём в руке, сражался впереди всех. Бесстрашно пожирал он сверкающими очами врагов, ища Анхимола и поражая даже привычных к бою спартанцев своим хладнокровием и беззаветной удалью. Но что это? Афиняне дрогнули? Тесно сомкнутые ряды их вдруг поредели. Целые отряды метнулись в сторону. Неужели правда? Неужели Аполлон даровал столь быстро и легко победу бесстрашным спартанцам?

С громким криком радости бросились вперёд Анхимол и его товарищи, но — тут же опешили от изумления: вместо бегущих афинян они увидели мчавшийся во весь опор прямо на них огромный отряд каких-то неведомых всадников. Впереди этого неожиданного врага летело два исполина: одного взгляда Анхимолу было достаточно, чтобы признать в них ненавистного Гиппия и Кинея, царя фессалийского, бесстрашного воина и лучшего в Элладе наездника. Как молния, пронеслась в мозгу оторопевшего спартанца мысль, что радость его была преждевременна. Дело Спарты, очевидно, проиграно. Ещё мгновение — и свирепые фессалийцы, как вихрь нёсшиеся на изумлённых спартиатов, сомнут всех их напором своих быстрых коней.

Анхимол поднял копьё и хотел что-то крикнуть. Но в эту минуту у него потемнело в глазах и, тяжело упав на землю, он смутно почувствовал несколько ужасных, беспощадных ударов. Затем всё исчезло...

Гиппий и Киней тем временем мчались во главе тысячи фессалийских всадников по равнине, не встречая сопротивления. Спартанцы в паническом страхе повернули назад и побежали к Фалерону. Там их встретила новая беда: город был занят отрядом афинян, быстро спустившихся к бухте из Мунихия. Кто не был убит на равнине, того здесь ждала неумолимая смерть. Лишь горсточка спартиатов каким-то чудом добралась до лодок и достигла кораблей.

Бой под Фалероном окончился, и Писистратид Гиппий праздновал в этот день блестящую победу. Аттический Вакх-Дионис оказался сильнее дельфийского Аполлона.

Прошло лишь несколько месяцев со времени последних описанных событий. 510-й год до Р. Хр. подходил к концу. В Афинах царило большое оживление. Уже вторую неделю город представлял собой обширный военный лагерь. Всюду на улицах встречались более или менее значительные отряды тяжеловооружённых воинов либо сменявших караулы у городских ворот, либо направлявшихся к Акрополю для замены или подкрепления расположенных там войск. Мягкое аттическое наречие уступило место твёрдым, резким звукам дорийской речи. Отрывистые слова команды, порой оглашавшей довольно пустынные улицы и площади, свидетельствовали, что город во власти дорян-спартанцев.

И действительно, почти две недели уже в Афинах самовластно распоряжался смелый агиад, царь Клермен, призванный Алкмеонидами, после поражения Анхимола, на выручку из Спарты и успевший наголову разбить Гиппия у подошвы горы Гиметт, близ палленского святилища богини Афины, там, где много лет тому назад Писистрат врасплох застиг своих сограждан, чтобы без труда овладеть затем городом Эллады.

Честолюбивый Клеомен поклялся тенью своего славного отца Анаксандрида отмстить за позорное поражение Анхимола и сдержал эту клятву. В союзе с Алкмеонидом Клисфеном, недовольными евпатридами и значительной частью афинских граждан, успевших всей душой возненавидеть Гиппия и его жестоких пособников и клевретов, он запер Писистратидов в Акрополе и решил взять их измором. Правда, дело это представлялось отнюдь не лёгким: враги его были достаточно снабжены продовольствием и боевыми припасами, занимали выгодную и укреплённую позицию и располагали отрядами отважных приверженцев, решивших жизнь свою положить за них. Тем не менее Клеомен не терял надежды принудить Гиппия и его товарищей к сдаче. Он лично руководил осадой Пеларгийской стены, за которой засели его противники, и зорко следил за тем, чтобы без ведома спартанцев никто не входил в город и не выходил из него. Кроме того, в окрестностях Афин, не только по всем дорогам, но и в горах, день и ночь несли свою службу патрули, от внимания которых не могло ускользнуть ничто подозрительное...

Был уже вечер, и царь Клеомен, в сопровождении блестящей свиты, объезжал город, чтобы лично проверить караульных и сделать последние распоряжения перед наступлением ночи. Он спускался с Керамика, оживлённо беседуя с одним из ближайших своих военачальников. Там, где дорога сворачивала к Пниксу, внимание его было внезапно приковано группой спартанских воинов, быстро направлявшихся к нему навстречу. Завидев издали царя, начальник маленького отряда ускорил шаг и наконец бросился бегом к Клеомену. Мужественное, загорелое лицо его сияло оживлением и радостью. Ещё за тридцать-сорок шагов воин стал громко кричать:

— Радуйся, царственный вождь! Что не удалось суровому Аресу, сделал наш пелопоннесский Гермес: мы выиграли!

— Что такое? О чём ты кричишь? Объясни толком, — ласково проговорил Клеомен, подъезжая к воину.

— Божественный Клеомен, ты будешь доволен нами: мне и моему отряду удалось по дороге в Мунихию, где мы сегодня держали караул, поймать редкую и ценную дичь: дети Писистратида Гиппия в наших руках.

— Где они? Да говори же толком. Что случилось?

— Хвала богам, нам удалось, как я уже сказал, схватить детей Гиппия.

— Где они? Почему они не здесь? Куда ты идёшь?

— Возвращаюсь на пост свой, царь Клеомен. А пленники сданы мной у Итонийских ворот твоему помощнику Никодиму, сыну Антенора.

— Как зовут тебя?

— Я — сын Павсания, Февид, спартиат.

— Хорошо! Ты, я вижу, командуешь маленьким отрядом. Отныне ты будешь начальником целого лоха[36]. Благодари богов и Геракла, даровавших тебе, в столь юные годы, такое счастье.

С этими словами Клеомен, ещё раз милостивым кивком головы поблагодарив Февида, припустил коня и быстро помчался по дороге к Пниксу, чтобы оттуда проехать к Итонийским воротам. Свита едва поспевала за царём.

Донесение Февида оказалось точным. По пути к тому пункту, где расположился Никодим, сын Антенора, Клеомен неоднократно был останавливаем воинами и афинскими гражданами, спешившими поделиться с ним радостной вестью: дети тирана были в руках спартанцев, и уже не оставалось ни малейшего сомнения, что вопрос о немедленной сдаче Гиппия — дело решённое. Известие о несчастье, постигшем Писистратида, успело со всеми подробностями облететь город раньше, чем Клеомен достиг Итонийских ворот. Царь узнал попутно, что и на Акрополе, видно, были извещены об этом горе.