У самого изголовья кровати умирающего склонилась сгорбленная старушка Тимонасса и тихо плакала. Рядом с ней, едва сдерживая душившие её рыдания, стояла на коленях Марпесса. Полные слёз глаза её были устремлены на отца, как будто умоляя его вернуться к тихо отлетавшей жизни, а губы то и дело прикасались к уже похолодевшей левой руке умирающего.
Внезапно сильный раскат грома потряс всё здание. В ту же почти минуту дождь хлынул как из ведра. В душной комнате сразу стало свежо. Больной услышал этот могучий призыв Зевса и, собрав последние силы, вдруг приподнялся на кровати и сел. Обведя мутным взглядом присутствующих, он тихо, но твёрдо проговорил:
— Полёт орла кончился, и ему осталось жить на земле лишь немного. Не плачьте, не убивайтесь, ибо круг, назначенный мне парками, свершён. Наступает очередь другим продолжать и кончать дело, начатое мной. Не лёгок был путь, пройденный мной, но он привёл к благоденствию и славе. Теперь дело за тобой, сын мой Гиппий. Подойди сюда, ближе ко мне.
Гиппий, также уже почти старик, благоговейно приблизился к ложу и прикоснулся губами к руке умирающего. Писистрат любовно поглядел на него и сказал:
— Ты будешь добрым сыном матери и по-прежнему любящим братом сестре и братьям твоим. На тебя оставляю я Афины и Аттику. Ты знаешь все мои планы, ибо ты всю жизнь был моей правой рукой. В трудном деле управления страной тебе помогут Гиппарх и Гегесистрат. Они — надёжный оплот твой, но главой будешь ты. У Гиппарха мягкое сердце и дух его направлен на всё прекрасное. Пусть будет он душой там, где ты явишься разумом и волей. Гегесистрату я поручаю колонии и, главным образом, дальний Сигей. Да укрепит он их, дабы они составили с Афинами одно неразрывное целое...
Голос Писистрата дрогнул и пресёкся. Старец судорожно схватился за сердце и, глубоко вздохнув, с тихим стоном откинулся на подушки. Прошло несколько минут в напряжённом молчании. Наконец, Писистрат снова собрался с силами и продолжал, но уже едва внятно:
— Сыновья и друзья мои, ведите отечество по пути славы, на который оно вступило. Кончайте дело моей жизни, и бессмертные боги вознаградят вас, как благословили они меня при жизни. Я вижу среди друзей моих учёного и славного Ономакрита. Приблизься ко мне. Мне трудно говорить, но я должен на прощанье сказать тебе кое-что.
Когда Ономакрит подошёл к ложу, умирающий прошептал:
— На тебя возлагаю я великие надежды. Ты должен успешно окончить священный труд, взятый на себя. Да помогут тебе боги и среди них особенно увенчанный лаврами Аполлон с его музами собрать и объединить в великое целое славные песни Гомера. Да будет сей труд тем памятником, который ты воздвигнешь себе при жизни и за который тебя будет благословлять вся Эллада до скончания веков. В руках твоих верное средство истинно прекрасного воспитания эллинского юношества. Доведи же его благополучно до конца, и да помогут тебе в том бессмертные боги!
Писистрат с трудом перевёл дух. Затем, обратясь к Гиппарху, он промолвил:
— Ты же осуществи мою всегдашнюю мечту: сооруди близ Акрополя прекрасное здание из пентелийского мрамора и собери там для общего пользования все великие творения божественного старца Гомера, боговдохновенного беотийца Гесиода и других славных поэтов и писателей земли греческой. Пусть это здание будет первой в Элладе библиотекой[35]. Окончи также, при помощи искусных зодчих, начатый мной величественный храм в честь Олимпийского Зевса. Средства для этого ты найдёшь в моей частной и государственной казне, которую я вам оставляю столь полной, какой она доселе никогда ещё не бывала. Но помните: раньше, чем тратить из неё хоть один обол на храм или библиотеку, вы должны помочь бедным поселянам, в поте лица своего трудящимся над извлечением из недр земли даров благодатной Деметры. Аттика будет могуча лишь при сильных и жизнерадостных крестьянах-земледельцах... Теперь же, друзья, оставьте меня все, кроме моей верной Тимонассы, с которой мне хочется пробыть наедине последние минуты земной жизни. Всех вас благодарю за вашу любовь и преданность. О каждом из вас я подумал при составлении завещания. Да хранят вас всех бессмертные боги!
С тихим плачем все, кроме аргивянки, вышли из комнаты умирающего. Марпесса с прислужницами и рабынями удалилась в гинекей, остальные направились под крытую галерею аулы, чтобы там дождаться дальнейшего. Ждать им пришлось недолго. Через несколько минут в таламосе раздался душераздирающий крик, а вслед затем бросившиеся туда люди нашли Писистрата уже бездыханным. На полу, около ложа, в глубоком обмороке лежала Тимонасса.
Дом огласился громкими рыданиями.
Прошло два дня после смерти Писистрата, весть о которой с быстротой молнии разнеслась не только по городу, но и по всей Аттике. Со всех концов страны к дому усопшего стали стекаться толпы поселян и граждан, чтобы в последний раз поклониться праху любимого тирана. Даже те, кто дотоле никогда не бывал в доме Писистрата, теперь сразу нашли его, потому что народ лавиной шёл туда со всех сторон. По древнему обычаю входная дверь, украшенная снаружи прядью волос умершего, прибитой к косяку, и ещё издали заметная по двум огромным бронзовым урнам с очистительной водой у входа, была все эти дни открыта настежь.
Тело почившего, омытое, умащённое и облачённое в драгоценный, вышитый серебром хитон, поверх которого был раскинут белоснежный льняной плащ, покоилось посреди аулы на высоком тёмном катафалке, окружённом двенадцатью свечами в высоких бронзовых подсвечниках. Ногами труп был обращён к входным дверям, головой к гинекею и жертвеннику Зевса. Лоб покойного был повязан широкой льняной лентой, которую почти совсем скрывал венок из прекрасных полевых цветов. Такие же венки, только побольше, лежали в ногах Писистрата и на ступенях катафалка. Лица усопшего почти не было видно. Из уже ввалившегося рта торчал уголок медного обола, обычной платы умерших для Харона, по верованиям древних перевозившего душу покойника через подземную реку Стикс в мрачное царство Аида и Персефоны. А чтобы задобрить грозного стража подземной обители, трёхглавого Цербера, в обе руки умершего было вложено по пшеничной лепёшке с мёдом.
В некотором отдалении от катафалка стояла кучка наёмных плакальщиц в изодранных одеждах. При всяком появлении новых лиц они затягивали свой протяжно-жалобный олофирм (погребальную песню), наводя на всех присутствующих безысходную тоску. Когда эти плакальщицы уставали, их сменяла новая партия и, таким образом, в течение целых двух суток, прошедших с момента смерти Писистрата, дом его беспрерывно оглашался заунывными звуками, смешанными с громким плачем и рыданиями домашних и прибывавшего всё в большем и большем количестве народа.
Утро чуть брезжило, заря ещё не успела загореться на восточной окраине неба, как к дому Писистрата стали стекаться ближайшие друзья и товарищи покойного. Фракийским телохранителям почившего тирана стоило немалого труда удалить с улицы в соседние переулки несметную толпу народа, явившуюся отдать последний долг правителю. Пока фракийцы были заняты своим делом, рабы положили тело Писистрата в роскошный открытый кипарисовый гроб. Плакальщицы в полном составе затянули ещё более жалобную похоронную песню, флейтисты заиграли унылый иалем, а друзья почившего запели гимн в честь мрачного Аида и супруги его Персефоны. Друзья и соратники Писистрата, все в тёмных плащах, вышли на улицу, предварительно окропив себя священной водой. За ними двинулись флейтисты и плакальщицы. Рабы вынесли гроб на больших чёрных носилках, а за ним следовала с опущенными глазами семья покойного, сперва мужчины, потом женщины и дети. По бокам гроба и впереди процессии невольники несли зажжённые смоляные факелы. Шествие замыкал отряд вооружённых фракийцев, за которыми повалила несметная толпа народа, возраставшая по мере того, как кортеж приближался к Керамику. Здесь к нему присоединились жрецы и жрицы различных храмов, ареопагиты, архонты во главе с престарелым эпонимом Филонеем, члены совета, пританы и другие должностные лица. Многие в знак траура коротко остригли волосы.
