— Я так и знал, — сказал Мегакл, — что хитроумный Писистрат всех нас обморочит своим внезапным появлением в народном собрании, когда он через подставное лицо потребовал себе вооружённую стражу. Никто на него не нападал, никто его не трогал; вся история о ранах, якобы нанесённых ему и рабу его педиэями, гнусная ложь.

— Да, но как ловко придуманная! — заметил, хихикнув, Ликург, сын Аристолаида, и подвинулся ближе к разговаривавшим.

— Ты, не скроешь, Ликург, что сам ты не прочь был неоднократно отделаться от Писистрата при помощи хотя бы наёмных убийц?

— Да хранят меня боги от такого святотатства! Что ты, что ты, Мегакл!

— Со мной тебе нечего хитрить, старый плут! — Насмешливо заметил Мегакл. — Теперь дело прошлое: не мы ли дважды набирали с тобой самых отчаянных из моих паралиев и твоих педиэев для внезапного нападения на Писистрата?

— Однако он оказался прозорливее нас, — ответил Ликург. — Теперь он смеётся над нами, а мы от него удираем. Кстати, скажи, пожалуйста, зачем я еду с тобой? Что ты ищешь убежища у тестя в Мегаре, это вполне понятно. Но зачем ты меня подбил следовать за тобой, этого я решительно не постигаю.

— Ум хорош, а два лучше, почтенный согражданин мой. В Мегаре мы скоро найдём поддержку у Клисфена, если явимся к нему не как просители, а как союзники, предлагающие ему совместный образ действий против Писистрата, иначе говоря, против Аттики, этого исконного врага Мегары. Клисфен охотнее даст нам войско, если будет знать, что ему придётся иметь дело с одними аттическими диакриями, а не с педиэями и диакриями вместе.

— Нельзя ли было бы перетащить на нашу сторону и Солона, этого заклятого врага тирании?

— Ты знаешь взгляды сына Эксекестида: навряд ли он соединится с одним тираном, чтобы свергнуть другого. Кроме того, имя этого дряхлого старца уже утратило в народе большую часть своего былого обаяния. Нет, этот план не годится. Но зато у меня сегодня ночью созрела совершенно другая мысль. Вы, друзья, однако, простите, если я до поры до времени не поделюсь ею с вами. Мне кажется, я нашёл средство обуздать афинского тирана. Впрочем — об этом в другой раз.

Мегакл вскользь взглянул на жену: та слабо улыбнулась ему в ответ, видимо, уже посвящённая в расчёты своего прозорливого мужа.

— Теперь дело обстоит таким образом, — снова заговорил Мегакл, — через несколько часов мы будем в Мегариде, в полной безопасности от Писистрата. Впрочем, я не думаю, чтобы нам сейчас грозила погоня с его стороны: ему не до этого, и он чрезвычайно рад, что отделался от нас. Тем временем мы попытаемся склонить Клисфена к войне с узурпатором. Если это не удастся — всегда надо быть готовым к наихудшему — мы постепенно соберём собственное войско и самостоятельно двинемся на Писистрата. Там, где нельзя будет проложить путь силой, мы это сделаем при помощи золота. Слава богам, я ещё достаточно богат для того, чтобы справиться не с одним Писистратом. В трюме этой триремы, в кованых сундуках, найдётся довольно средств, чтобы купить всех диакриев вместе с их славным вождём. Да и ты, друг Ликург, кажется мне, покинул Афины не совсем нищим?

— Нет, друг, я не могу назваться богачом рядом с тобой, — уклончиво отвечал спрошенный, — впрочем, и я с голода навряд ли умру

— Так вот, видишь ли, почтеннейший, значит, дело каше не совсем плохо. Плохо только то, что мы должны теперь спасаться бегством из отечества, вместо того чтобы добровольно уйти оттуда в своё время, когда всё предвещало близкую бурю.

— Сделанного не изменишь, — лаконично заметил Ликург и пожал плечами. — Наше время ещё не ушло, и мы, с помощью богов, вернём утраченное. Однако смотрите, друзья: кормчий велит ставить паруса, и я ясно чувствую, что поднялся попутный ветерок.

И действительно, с юго-востока потянуло прохладой. Через каких-нибудь четверть часа трирема на всех парусах быстро помчалась вперёд, к едва синевшей на дальнем западе полоске земли. Там была гавань Нисея, цель этого морского путешествия, которую, таким образом, путешественники могли достигнуть гораздо раньше, чем предполагалось вначале.

Как раз в это время на палубе появился главный раб Мегакла, старый лидиец, и заявил, что обед готов и подан. Всё общество с облегчением покинуло свои Места и шумной толпой направилось вниз, на вторую палубу, где Мегакл предложил гостям столь же обильную, сколь изысканную трапезу.

Надежды Мегакла на поддержку со стороны тестя, мегарского тирана Клисфена, оправдались далеко не в той степени, как он ожидал. Старик был не прочь объявить войну Афинам, но ставил при этом исключительным условием смещение Писистрата и захват тирании им самим, Клисфеном. Ни убеждения зятя, ни мольбы и просьбы дочери не могли побудить его изменить это решение, явно шедшее вразрез со всеми намерениями и планами Мегакла и Ликурга.

Беглецы нашли, впрочем, чрезвычайно радушный приём при дворе мегарского тирана. Клисфен не только не тяготился многолюдным обществом, столь нежданно нагрянувшим к нему, но, напротив, был искренно рад тому оживлению, которое внесли весёлые и жизнерадостные афиняне в обыкновенно пасмурную и скучную Мегару. Роскошные пиры сменялись блестящими празднествами в честь дорогих гостей, и шумному веселью не было конца, тем более что Мегакл не скупился на деньги и охотно тратил на это большие суммы в тайной надежде, что ему в конце концов удастся сломить упорство тестя и принудить его оказать нужную поддержку мегарскими войсками. Однако Клисфен по-прежнему не поддавался на эту уловку и продолжал упрямо стоять на своём. В этом его ещё укрепляли слухи, упорно гласившие, что после того, как первый пыл афинян остыл и диакрии увидели, что одного факта провозглашения Писистрата тираном недостаточно, чтобы сразу и круто изменить в Аттике все прежние имущественные отношения, народ афинский стал заметно охладевать к вчерашнему кумиру, сыну Гиппократа. Ничто не было в состоянии внушить к нему доверие афинской черни, вскоре понявшей, что с тиранией Писистрата отнюдь не воцарился на земле «золотой век Кроноса».

Этим обстоятельством воспользовался пронырливый и дальновидный Ликург, сын Аристолаида. Прогостив при дворе Клисфена около года и видя, что там всё равно ничего не добьёшься, он в один прекрасный день заявил Мегаклу, что задумал вернуться в Аттику. Известие это как громом поразило Алкмеонида. Он инстинктивно чувствовал, что отъезд Ликурга разрушит все его заветные мечты о свержении тирана, и понимал, что власть навсегда ускользает из его собственных рук. После продолжительного и бурного объяснения с Ликургом Мегакл добился отсрочки его отъезда. Он воспользовался этим временем, чтобы разослать своих агентов по Аттике и подготовить новое восстание паралиев и педиэев против Писистрата. Усилия Мегакла увенчались некоторым успехом, и весной следующего года оба союзника во главе отборного наёмного войска, в рядах которого были не только мегаряне, но и мессенцы, локрийцы и аргосцы, вторглись в Аттику, где их уже ожидали организованные отряды паралиев и отчасти педиэев, требовавших отмены тирании и восстановления прежнего, досолоновского режима.

Обаяние золота Мегакла оказалось так велико, что при одном известии о приближении рати союзников к Афинам огромные толпы граждан, так или иначе недовольных настоящим положением дел, устремились навстречу <освободителям», чтобы немедленно примкнуть к ним. Замечательно, что в числе возмутившихся против Писистрата было немало диакриев. Эти малообразованные, полудикие горцы никак не хотели понять, что вождь их, сын Гиппократа, став при их помощи афинским тираном, не мог сразу восстановить в стране спокойствие и требовал времени и доверия для проведения обещанных реформ в жизнь. Народ волновался, тяготился неопределённостью дел и требовал скорейшего удовлетворения своих желаний, клонившихся главным образом к переделу земли и освобождению от податей.

Положение Писистрата оказалось настолько затруднительным, что он решил отказаться от власти и вернуть её народу, предчувствуя, однако, что это будет уступкой лишь временной и что сами афиняне впоследствии призовут его обратно. Поэтому, когда соединённые войска Мегакла и Ликурга подошли к Афинам, они не только не встретили ни малейшего сопротивления, но нашли ворота города открытыми. Без боя вступили союзники в Акрополь, который был пуст: Писистрат с сыновьями и отрядом преданных диакриев добровольно удалился в изгнание. В письме, переданном Мегаклу одним из жрецов храма Паллады и адресованном на имя союзников, Писистрат писал: «Радуйтесь, более счастливые соперники мои! Не желая Междоусобной борьбы, не будучи в силах проливать кровь ни в чём не повинных сограждан, я уступаю вам своё место без боя и удаляюсь со всей семьёй в добровольное изгнание. Об одном молю и заклинаю Вас именем небожителей: восстановите порядки, бывшие при мудром Солоне, и руководствуйтесь в своих отношениях к родине тем же чувством беспредельной Любви к ней, которое всегда пронизало и будет пронизать меня, пока я жив».