Солон предложил товарищам отдохнуть, так как не было поздно, а впереди предстояло пройти ещё не малый путь до афинского лагеря. Все изъявили полнейшее согласие, и рабы немедленно разложили большой костёр. Через несколько мгновений яркое пламя его озарило окрестности, и стоявшие вблизи деревья оливковой рощи с особенной рельефностью выделились на тёмном фоне соседней скалы. Расположившиеся у огня афиняне, под массой вынесенных из Дельф впечатлений и почти всю дорогу хранившие упорное молчание, теперь разговорились. Беседа, естественно, вертелась около оракула.

— Меня поразил неказистый вид храма, — заметил Конон. — Должно быть, здание это очень старое. Рядом с ним, с его покривившейся деревянной крышей, как-то странно видеть роскошные каменные дома жрецов.

— Да, это действительно странно. Но в том то и дело, что здание храма, где пифия вещает свои предсказания, очень древнее. Первоначально там стояла простая беседка из лаврового дерева, и лишь позже Агамед и Трофоний возвели, по преданию, ту постройку, в которой мы были сегодня, — пояснил Солон. — Надпись на фронтоне, почти стёртая дождём, не греческая, а вероятно финикийская, и означает, должно быть, имя какого-нибудь критского бога.

— Правда, что раньше Дельфы назывались Пифо? — спросил Клиний.

— Да, это так. И много легенд существует о том, как попал сюда Аполлон и как он занял это место, которым, раньше владел страшный дракон. Все вы, конечно, знаете, что чудодейственную расселину в скале, откуда выходят удушливые пары, приводящие пифию в неистовство, в глубокой древности открыл пастух, пасший здесь своих коз. Затем уже над этим отверстием, центром Эллады, была воздвигнута беседка, а позже храм.

— Скажи, Солон, как узнали люди, что это именно центр Эллады? — спросил Гиппоник.

— Очень просто, друг мой. С вершин высокого Олимпа всемогущий Зевс послал двух орлов в разные стороны, чтобы определить не только середину Эллады, но и всего земного диска. Долго кружились священные птицы и, наконец, облетев всю поднебесную, с двух разных концов слетелись к дельфийской расселине. Так был найден центр земного круга.

— Меня изумили лицо пифии и её жалобный плач за завесой до начала прорицания, — сказал Конон.

— Это происходит оттого, что девушка-пифия, до которой доходит очередь сесть на треножник (всего их три, и они попеременно служат прорицательницами), не уверена, что она встанет с места, после того как в неё внедрится всесильный, вещий бог Аполлон. Бывали случаи, что пифии умирали тут же на треножнике. Оттого-то жрецы и выбирают самых здоровых и сильных девушек из окрестных деревень. Другие бы не вынесли действия паров, проникающих из расселины в тело прорицательницы.

— Как ловко и быстро сложили жрецы предсказания! — заметил Гиппоник. — Кстати, Солон, покажи-ка табличку.

Когда Солон подал друзьям ответ оракула, те долго рассматривали его и по несколько раз перечитали написанное на дощечке.

— Понимаешь ты что-нибудь в этом ответе, Солон? — спросил Клиний. — Я, признаться, вижу лишь то, что здесь, в первой части, заключается либо нелепость, либо обман. Как могут «волны лазурной богини коснуться звучным прибоем своим священного Фебова града»? Ведь море не омывает Дельф, а лишь плещется о землю криссеян и киррейцев. Как же это понимать? Ведь этого никогда не будет.

Солон тем временем сидел неподвижно и как будто не слышал слов своего приятеля. Уставившись в огонь костра, он был погружён в разгадывание таинственного предсказания. Но вдруг нахмуренное чело его прояснилось, и он сказал:

— Мне кажется, друзья, я нашёл смысл священного предсказания: Дельфы с их округом находятся вдали от моря; но если мы посвятим лучезарному дельфийскому богу область криссеян и киррейцев, если мы дадим обет отдать её богу, то он нам поможет в нашем начинании, и мы сокрушим неприступную Кирру.

Все присутствующие остолбенели от изумления. Такая простая и вместе с тем правдоподобная отгадка таинственного прорицания не пришла никому в голову.

— Радуйся и ликуй, Аполлон! — воскликнуло несколько голосов. — Теперь Кирра будет нашей. Слава мудрому Солону, умнейшему и прозорливейшему из людей!

Но Солон скромно отказался от подобного чествования и, тихо улыбнувшись, заметил:

— Это, друзья мои, уже чересчур высокая честь, которую вы мне оказываете. Мне кажется — я думал о словах пифии всю дорогу из Дельф, — что иначе понять её прорицания нельзя, и если кому принадлежит честь отгадки, то только тому же божественному Аполлону, который и на этот раз просветил мой ум своим лучезарным светом.

— А какой же смысл второго изречения оракула? — заметил Гиппоник. — Что значат эти стихи:

— Ведь это касается уже лично тебя, Солон.

— Да, да, это касается именно тебя, славный сын Эксекестида. В этом не может быть никакого сомнения.

— Я убеждён, что этими словами бог требует смещения полководца Алкмеона и назначения на его место именно Солона. Не правда ли, друзья? — сказал Клиний.

Все, кроме Солона, подтвердили мысль Клиния. Солон же, подумав немного, заметил:

— Знаете что, друзья? Прорицания бога темны, как эта ночь. За командование войском под Киррой я ни за что не возьмусь. Но я думаю, что в том вы правы, что указанное прорицание касается именно меня. Чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что так оставаться дела в Афинах не могут, что следует выйти из того ужасного положения, в котором все мы теперь обретаемся.

Солон приподнялся с земли и, вперив взор в тёмное небо, вдруг вдохновенно произнёс:

Все присутствующие, в свою очередь, приподнялись с мест. Гиппоник воскликнул:

— Продолжай, о сын Эксекестида, свою славную песню. Продолжай её, умоляю тебя. Это — начало твоей новой последней элегии, не правда ли? Той, о которой ты мне недавно говорил и которой не желал мне прочесть? Просите, друзья, чтобы он прочёл нам своё новое славное произведение.

Однако несмотря на все уговоры Гиппоника, Конона и Клиния, Солон оставался непреклонен, отговариваясь неоконченностью своей элегии. Он опять сел на прежнее место и, помолчав немного, проговорил с унынием:

— Не время теперь, афиняне, сочинять и декламировать стихи: дело нужно делать, а не заниматься поэзией. Посмотрите только, что переживает наше бедное отечество!

Голос его зазвучал резким, металлическим звоном.

— Эпименид, очистив Афины, ничего, в сущности, не добился. Те же насилия, те же вечные раздоры и распри царят среди наших сограждан. Так же, как прежде, если только не больше, страдает бессильный народ под гнётом жестоких евпатридов. Много ли в Афинах свободных людей, много ли таких, которые могут назвать себя вполне счастливыми? Где правда, где порядок, где уверенность в завтрашнем дне? Евпатриды захватили всё, и гнёт их тяжёлым бременем давит и душу, и тело простолюдина. Вся власть в их руках, потому что у них — всесильные деньги. Справедливость ныне стоит денег, больших денег, и добиться её — значит поступиться своим достоинством, своей личностью, своей свободой. Одни жадны, как коршуны, другие заносчивы, как орлы. И по всей земле стоит громкий стон обиженного народа, того народа, который составляет ядро нашей страны, мозг и силу наших некогда столь славных Афин...

Наступила пауза. Никто не решался прервать Солона. Глубокая скорбь изобразилась на его прекрасном лице. Судорожно сжав кулаки, он воскликнул:

— А всё отчего? Оттого что в нас нет единения. Значит, нет и силы. Архонты слабы и подкупны, ареопаг состоит из представителей чёрствой и бездушной знати, народное собрание представляет стадо баранов, руководимых той же алчной знатью. До тех пор, пока несчастный земледелец, попавший в лапы вампира-евпатрида, должен будет отдавать ему пять шестых в поте лица своего добытой жатвы, до тех пор, пока наших несчастных сограждан, случайно сделавших долг, евпатрид будет обращать в рабов и даже продавать, как скот, на чужбину, до тех пор нельзя ожидать добра и славы для города богини Паллады. Оглянитесь вокруг: вся Аттика переполнена закладными столбами, и почти уже нет ни одной пяди земли, не принадлежащей ненасытным евпатридам. Законы Дракона, уже сами по себе жестокосердные, усугублены беззаконием зазнавшейся знати. Что делать? Я человек небогатый, но готов отдать и то немногое, что называю своим, лишь бы только отчасти осушить потоки слёз, проливаемых в бессильной злобе нашими бедными простолюдинами. Нужны чрезвычайные меры, чтобы помочь безвинным страдальцам.