Кирос квартировал также на корабле, но на семейно-военный совет его не пускали.

Вскоре по прибытии он передал свой отчёт дону Антонио де Морга. Кирос благоразумно не изложил на письме тех обвинений, которые произносил во всеуслышание. Зная, как реагировал на эти речи генерал-лейтенант, он рассудил, что Морга из тех чиновников, которые слышат только голос власти. Этим законникам нет дела до бедняков, до маленьких людей, подобных ему, которые трудятся бесплатно и даже спасибо никто им не скажет.

И Кирос пришёл к выводу, что от такого человека ничего не добьётся.

Собственно, даже его команда никогда по-настоящему не помогала ему в борьбе с гобернадорой. Никто из тех, кто прошёл через кабинеты королевской администрации, не пожелал пожаловаться на донью Исабель. Ни слова про её тиранство. Ни слова об её алчности. Даже чтица Эльвира, ныне терзавшаяся ревностью, осталась нейтральной. И — ни слова о том, что дон Лоренсо убил её мужа.

Боясь, как бы Фелипе Кортес и братья Баррето не выдвинули против него ещё более тяжкие обвинения в неспособности, Кирос сам потребовал у властей ещё одного расследования: по поводу качества его командования.

На сей раз он добился от свидетелей похвал своим заслугам и характеру. Его характеризовали как человека, чтущего Господни заповеди, милостивого к ближним, хорошего моряка, который привёл их в порт.

За подтверждением лестного портрета он обратился даже к донье Исабель: просил выдать ему свидетельство о честной и непорочной службе.

Исабель долго думала и колебалась.

Хотела проявить справедливость. Когда кошмар окончился, у неё почти не осталось претензий к Киросу. Она уже не видела за собой права обвинять навигатора в провале экспедиции. Он оставался верен аделантадо, исполнял его приказания. Она знала, что без него никак не смогла бы управлять кораблём и обязана ему (в той или иной мере) тем, что они без карт дошли до Манилы. Кроме того, он обязывался продолжить вместе с ней поиски Пятого континента. Она должна была по-прежнему доверять ему.

У неё не было никаких причин ломать ему жизнь, отказывая в своей протекции.

К ярости братьев, Исабель официально объявила, что Кирос неповинен в каких-либо просчётах и ошибках.

— Тогда выходит, — с едкой иронией сказал Диего, — что ничего страшного в этом путешествии не случилось.

— Ничего страшного? — воскликнула она.

Если бы эти чудовищные слова произнёс кто-нибудь другой, она дала бы ему пощёчину.

— Ничего страшного? А смерть аделантадо? Смерть Лоренсо? Смерть Марианны?

На этих словах голос её оборвался. Их уход по-прежнему доставлял ей такое страдание, перенести которое она не могла. Беспрерывно она отгоняла память о них, отталкивала, запихивала как можно глубже. Не думать о Санта-Крус. Идти дальше. Делать дело. Жить.

Она веселилась на всех пирах и праздниках. То, что Исабель увидела в глазах Эрнандо на самом первом балу, теперь читалось в глазах Морги и всех придворных. И каждый раз в такой вечер внутренний голос твердил ей то, что она сама когда-то сказала Марианне: «Живи!»

Всё яростнее, всё напористее повторял этот голосок: «Живи, тебе нечего стыдиться! Не о чем жалеть. Жизнь перед тобой. Пользуйся ей. Чего ты боишься?»

— Скажи, — не унимался Диего, — почему ты так снисходительна к этому недоноску Киросу и так нелюбезна с нашим хозяином? Всё время в Маниле дон Эрнандо всегда нам помогал и нас поддерживал. Благодаря ему мы сможем и отплыть отсюда. Ведь ты этого и хочешь, разве не так?

Она была в недоумении. Диего смеётся? Изображает невинность? Он не мог не знать, что сегодня она приняла приглашение пострелять уток.

А в сущности, он прав: ничего страшного и не было. Надо было только починить «Сан-Херонимо» и отплыть на нём.

— А ещё ты можешь продать его ему.

Она так на него посмотрела, что он, наконец, замолчал.

Вечером 15 апреля 1596 года общество собралось в гостиных доньи Хуаны.

Совершенно против обыкновения, Исабель пряталась от поклонников. У неё был дурной день. Несмотря на взаимную галантность и обходительность, она ничего не добилась от китайца Хуана Батисты де Веры. Он согласился продать ей шёлк, но очень дорого. По аукционной цене.

Будущее казалось мрачным.

Она допустила ошибку. Выручку от продажи драгоценностей она вложила в имущество, которое не могла вывезти. Если Морга не выделит ей место на манильском галеоне и не освободит от пошлин в казну, её товар так и останется валяться в порту.

Чем дольше тянуть с просьбой об этой милости, тем меньше будет шансов её получить. Вскоре прибудет Тельо де Гусман, а от этого люди нервничают. Морга и Дасмартиньяс, как и все, наверняка торопятся закруглить свои дела. Времени мало.

На последнем семейном совете братья напомнили ей, что, судя по репутации нового губернатора, ей не так-то легко будет впредь расхаживать по Париану. Гусман считался человеком строгих нравов. Как и маркиз Каньете в Перу, он не позволит женщинам гулять по городу. Он твёрдо верил, что дам надо стеречь и держать взаперти. Гусман занимался и брачными делами, выдавая девиц и вдов замуж за нужных ему людей. Многие севильские семьи жаловались в Мадрид на его вмешательство в чужие дела.

Она была в тревоге.

Музыка, танцы, комплименты — всё ей было невыносимо. Пора домой. Не в апартаменты на Пласа-Майор — домой.

Затвориться на «Сан-Херонимо» и подумать.

Она направилась к лестнице. Её остановил Эрнандо.

— Не уходите! Мне нынче надо с вами поговорить.

Она не знала, что решить.

— Не уходите, — настаивал он. — Встретимся в красной гостиной.

Она кивнула, повернулась и затерялась в толпе, наполнявшей лабиринт комнат на пути к месту встречи. Он следовал за ней вдалеке, соблюдая приличия, нарочито останавливаясь по дороге для разговоров.

Ей был брошен вызов, но и кроме этого, у Исабель была важная причина согласиться на эту встречу. Она не сомневалась, что капитан Кастро может если не одолеть её трудности, то хотя бы подсказать, как решить некоторые из этих проблем. Притом она не считала его бескорыстным. Он положил глаз на «Сан-Херонимо», и она это знала. Но жизнь, бившая ключом в Эрнандо, заражала, энергия передавалась другим; обменявшись с ним мыслями, она прояснит свои собственные. Мнение человека, которого, несмотря на молодость, высшие чиновники Филиппин уважали за проницательность суждений и сноровку в делах, могло быть только полезно.

Так Исабель себя оправдывала за эту компрометирующую встречу наедине.

Она ждала его, как обычно, не садясь, в углу гостиной. Что его так долго нет? До неё вдруг дошло, как сильно она его ждёт. Как надеется на эту встречу. Исабель нетерпеливо погладила гигантские орхидеи, что росли в горшках с влажной землёй — могучей, плодородной землёй Манилы.

За спиной она услышала его шаги.

— У вас очень встревоженный вид, — заметил он. — Что-то случилось?

— Ничего.

Она от него ускользала.

Он рассчитывал, что дама доверится ему, — она же, напротив, отвергала проявленную им симпатию и участие.

— Ничего? Помилуйте, я никогда ещё не видел вас такой грустной!

— Ничего интересного для вас.

— Напрасно вы так говорите. Всё, что касается вас, меня занимает.

Она склонила голову и молчала.

— Вы же знаете, что я вас люблю до безумия?

Она избегала его взгляда. Всей душой она стремилась не показать ему своего смятения.

Он серьёзно повторил:

— Я безумно люблю вас, донья Исабель!

Она упрямо молчала.

— Ведь вы это знаете, правда?

Ни слова.

— Признайтесь, что и вы меня немного любите.

Он, наконец, принудил её ответить.

— Этого не может быть, — прошептала она.

— Вы сможете мне когда-нибудь это сказать?

— Дайте мне время, дон Эрнандо.

— Да у вас целая вечность впереди, если за тем только дело! — страстно воскликнул он. — Разве я не сказал ещё в самый первый вечер, что буду ждать?