Со своим обычным благоразумием Кирос непременно являлся к ней на ужин, когда приглашали. Жадно пил вино при свете тех самых канделябров, которые не разрешал ставить на стол. При свете факелах и фонарей он поднимал свой бокал «за здоровье аделантады» — и притом в его глазах мелькал огонь куда опаснее, чем пламя всех свечек в каюте. Выражение лица Кироса в эти мгновения напоминало ей лицо брата Херонимо, когда он иногда смотрел на индианок. Чтобы наказать служанок за провинности. Или силой получить от них удовольствие... Кирос, кажется, был не такого сорта человек. Но у него был такой же взгляд. Презрительный. Злобный. Нетерпеливый.

От зависти? От тщеславия?

Какая бы лихорадка ни глодала этого человечка — это был тёмный жар...

Исабель вздохнула.

Должно быть, она всё навыдумывала. Да конечно! Опять она несправедлива...

Что ей до неудовольствия Кироса?

Скоро придут ужинать Альваро с братьями. Пора войти в каюту и встретить их.

— Улыбается, улыбается судьба Царице Савской... Ветер попутный. Море тихое. Провианта хватает. Это вот, сеньор Кирос, называется доброе плаванье — да у меня таких и не бывало!

— Согласен с вами, сеньор Ампуэро, долго так хорошо быть не может... Только я буду вам признателен, если вы перестанете называть донью Исабель Царицей Савской.

Они были близкими друзьями, хотя обращались «вы» и «сеньор» — старая привычка, вынесенная из этикета прежних плаваний. Долгие годы они делили крохотную каютку, сменяя друг друга на узенькой лежанке. И теперь они при возможности трапезничали вместе. Но только вдвоём, на закате, когда Кирос находил несколько минут, чтобы присесть в теньке под навесом на полуюте.

Кирос не скрывал, что они приятели, но на людях старался вместе с Ампуэро не появляться. Во-первых, тот был гораздо ниже его чином, так что это общение уронит главного навигатора в глазах людей. Во-вторых, Ампуэро был из враждебной партии: не моряк, а солдат. И к тому же лично состоял при особе полковника Мерино-Манрике — человека, которого Кирос видеть на борту не мог. Ненавидел даже больше, чем донью Исабель.

Но старой дружбе существование полковника не вредило: слишком хорошо Кирос и Ампуэро знали друг друга. Один родился в Португалии, около Эворы, другой в маленькой кантабрийской деревушке в Испании. Вместе они ходили путём пряностей на лиссабонских судах. Когда две короны соединились на одном короле, аркебузир Ампуэро убедил суперкарго Кироса вместе поехать «к нам» похваляться заслугами.

В Мадриде их роли поменялись. Кирос, против всякого ожидания, женился на богатой вдове, Ампуэро же пропадал вовсе без дела. Состоянием жены Кирос оплатил переезд в Новый Свет — обоим разом. Теперь Томас Ампуэро выдавал себя за внука знаменитого дона Франсиско де Ампуэро — того самого, которому великий Писарро отдал собственную подругу, инкскую принцессу, родившую ему детей. У дона Франсиско от неё тоже были дети — сводные братья детей предводителя. От того, что у Томаса оказался такой славный однофамилец, в Перу его дела пошли гораздо лучше: теперь он притязал на родство с инкской знатью, с наследниками Писарро, с первыми конкистадорами. То была абсолютная легенда, и она стоила Ампуэро некоторых неприятностей с вице-королевской администрацией, когда он попытался прибавить к свой фамилии частичку «дон». Кирос выручил его, отрекомендовав Менданье как лучшего аркебузира из ходивших когда-либо по земле. Тогда Менданья взял его под команду начальника военного отряда. Провидению было угодно, чтобы Ампуэро хорошо там устроился и уважал Мерино-Манрике.

Собственно — может, так оно и было лучше?

Через Ампуэро Кирос мог знать, что думают военные, к которым сам он не заходил, держать руку на пульсе всех людей, следовавших за ним. Ведь в море он отвечал и за солдатский отряд так же, как за матросов, за колонистов и за высшее руководство.

Солдаты... Что они думали о губернаторе и о его жене?

За этими вечерними беседами каждый из них старался, чтобы другой произнёс то, что и сам он думал, но не решался высказать. Кирос в этом хорошо поднаторел. Под покровом благоразумия и умеренности он подстрекал Ампуэро, выманивая далеко за линию укреплений.

Из осторожности они не обменивались мнениями о достоинствах и недостатках Мерино-Манрике. Других запретных тем между ними не было.

Ампуэро не унимался:

— Разве чертовка царя Соломона не носила штанов? Потому я её и называю Царицей Савской. Чтобы не звать бабой-начальником.

Кирос всплеснул руками, но так слабо, что не оборвал собеседника, а только дальше завлёк на тот путь, по которому сам идти якобы не хотел.

— Да это я ещё сдерживаю себя, сеньор Кирос, не говорю, какие клички ей дают товарищи. Вам они, пожалуй, не пришлись бы по душе.

— В самом деле, лучше мне их не слышать. Мы обязаны почитать супругу генерал-капитана и повиноваться ей. Ни слова о ней, которого не мог бы услышать губернатор.

— Бедный он... Ну не жалость ли смотреть, как он кормится у неё с руки? Будто телёнок на привязи! И он ещё собирается нами командовать!

— Он облечён доверием короля — этого довольно, чтобы служить ему.

Ампуэро секунду помолчал:

— В бою, говорят, герой... Но как может губернатор позволить женщине управлять собой? Да ещё собственной жене! Поглядеть, как он без шляпы выгуливает её по палубе... Стыд и срам!

— А ты как хотел, Ампуэро? Дама-то красивая...

Он вдруг перешёл на «ты», но собеседник не заметил ни злости в голосе, ни сарказма. Он не вспыхнул, не возразил, как следовало от него ожидать, а только кивнул:

— Что красивая — это да. Всех святых в раю может погубить.

— Правда? — усмехнулся Кирос.

— Можно и Менданью понять. Когда он иногда её к нам заводит, все ребята голову теряют, как только её увидят. А она ведь не просто прогуливается, она и вопросы задаёт.

— Делать мужчинам нечего — отвечать на её вопросы. Ваша правда, сеньор Ампуэро: всем нам тяжело терпеть любопытство доньи Исабель. Так и шныряет по всему судну. Добра от этого не жди.

— Какое добро... Тем более, острова должны быть недалеко. Вот там-то все беды и начнутся.

Ампуэро не успел развить свою мысль: громкий крик прервал его.

Они с Киросом разом вскочили.

Прямо над ними, на верхушке фок-мачты, еле видимый вахтенный Антон Мартин стоял, вытянув руку, и всё время вопил одно и тоже слово, до бесконечности повторявшееся эхом:

— Земля! Земля! Земля!..

Ещё не стемнело, но сумрак уже скрывал контуры острова. Нельзя было ничего разглядеть, кроме чёрной лагуны, в которой отражались последние закатные лучи, дуги тёмно-серого залива и ещё более тёмных круч, поросших лесом до самой воды.

Прислонившись лбом к вантам, неотрывно глядя на выступающий из моря силуэт, Альваро де Менданья жадно впивал душистый ветерок, веявший с берега.

Когда прокричал вахтенный, он расставил матросов по трапам, троих шурьёв — в коридоре, а сам встал во весь рост впереди у фальшборта. Сдержанность, учтивость, любовь к этикету и чувство приличия — все эти характерные для него свойства мигом пропали. Теперь он позволил себе закусить губы, крепко сжать эфес шпаги, застыть, не сводя глаз с земли. Теперь он был не губернатором — первым властелином после Бога, — а искателем приключений, в двадцать пять лет открывшим Эльдорадо. Обезумевшим от радости, от любопытства, от нетерпения. Совсем молодым человеком, обуянным страстью.

Потом пришло облегчение. Потом благодарность. «Благодарю, благодарю Тебя, Боже мой!» Флотилия дошла на несколько дней — по крайней мере, на неделю — быстрей, чем он предполагал. Всевышний вознаградил его за двадцать восемь лет ожиданий, милостиво дал быстро дойти до цели. Охваченный волнением, Менданья на секунду закрыл глаза и ещё раз горячо проговорил про себя: «Благодарю, Господи, позволивший мне дойти сюда без скорбей, ещё быстрее, чем я рассчитывал. Благословенна ты, Пресвятая Дева, Матерь Божия, заступившаяся за нас перед Сыном Твоим».