У князя было шесть человек прислуги: камердинер, повар, кухонный мужик, берейтор и два кучера. Из них лишь кухонный мужик находился безотлучно при квартире, ночуя в людской. Камердинер и повар на ночь уходили к своим семьям, жившим отдельно, берейтор тоже постоянно куда-то отлучался, два кучера же жили во дворе в отдельном помещении.

Князь был человек холостой. Шестидесяти лет от роду, но выглядел значительно моложе. Дома он бывал мало. Днем разъезжал по делам и с визитами, обедал обыкновенно у своих многочисленных знакомых и заезжал домой только около восьми часов вечера.

Отдохнув час или два, он отправлялся в Мужской господский клуб, где и проводил свои вечера. Домой возвращался лишь с рассветом.

Швейцара при парадной входной двери князь держать не хотел и настоял, чтобы домовладелец отказал прежнему. Ключ от парадной двери он держал при себе. Когда князь бывал дома, парадная дверь днем оставалась открытой.

Получив известие о смерти князя фон Аренсберга, я, не теряя ни минуты, направился туда. Меня терзали стойкие мысли, что именно он замешан в преступлении с канцелярскими картами.

Вскоре на место преступления прибыл прокурор окружного суда, а вслед за ним масса высокопоставленных лиц, в том числе и Купцов, срочно прибывший из Петербурга.

Дело всполошило весь Новый Петроград. Император повелел ежечасно докладывать ему о результатах следствия. Надо сознаться, что при таких обстоятельствах, в присутствии такого числа высоких лиц было очень трудно работать и соображать. Мне казалось даже, что в тот период на карту была поставлена само существование сыскной полиции. «Отыщи или погибни!» — эту мысль я читал в глазах всех присутствующих. Надо было действовать немедленно.

Предварительный осмотр показал, что ни двери, ни окна не были взломаны.

Из показаний прислуги выяснилось, что около шести - семи часов утра камердинер князя вместе с поваром возвратились на Миллионную, проведя ночь в гостях. В половине девятого камердинер бесшумно вошел в спальню, чтобы разбудить князя, но при виде царившего в комнате беспорядка остановился как вкопанный, затем круто повернул назад и бросился в людскую.

- Петрович, с князем несчастье! — задыхаясь, сообщил он повару, и они оба со всех ног бросились в спальню.

Здесь их глазам представилась такая картина: опрокинутые ширмы, лежащая на полу лампа, разлитый керосин, сбитая кровать и одеяло на полу, голые ноги князя торчали у изголовья, а голова была в ногах кровати.

Накануне этого рокового дня князь, по обыкновению, в девять часов пятнадцать минут вечера вышел из квартиры и приказал камердинеру разбудить его в полдевятого утра. У подъезда он взял извозчика и поехал в клуб. Камердинер затворил на ключ парадную дверь, поднялся в квартиру и, подойдя к столику в передней, положил туда ключ. У князя в кармане пальто всегда находился второй ключ, которым он отворял входную дверь, дабы не беспокоить никого из прислуги. Дверь же квартиры оставалась постоянно отпертой.

Камердинер убрал спальню, приготовил постель, опустил шторы, вышел из комнат, запер их на ключ и через дверь, соединявшую коридор с сенями, направился в людскую, где его поджидал повар. Четверть часа спустя камердинер с поваром сели на извозчика и уехали.

Вот и все, что удалось узнать от прислуги.

В спальне князя царил хаос. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что князь был задушен после отчаянного сопротивления. Лицо убитого было закрыто подушкой, и когда по распоряжению прокурора подушка была снята, то присутствовавшие увидели труп, лежащий ногами к изголовью. Руки его были сложены на груди, завернуты в конец простыни и перевязаны оторванным от оконной шторы шнурком. Ноги были завязаны выше колен рубашкой убитого, около щиколоток же они были перевязаны обрывком бечевки. Когда труп приподняли, то под ним нашли фуражку. На белье были видны следы крови, вероятно, от рук убийц, так как на теле князя никаких ран не было.

По словам камердинера были похищены разные вещи, лежавшие в столике около кровати: золотые французские монеты, золотые часы, два иностранных ордена, три револьвера и бордовая шляпа - цилиндр покойного, коей он гордился.

В комнате рядом со спальней мебель была перевернута. Несгораемый сундук, где хранились деньги князя и дипломатические документы, был вскрыт. С этими данными нам предстояло начать поиски.

Чтобы получить еще какие-нибудь улики, я начал внимательно всматриваться в убитого и снова обратил внимание, что труп князя лежал головой в сторону, противоположную от изголовья кровати.

- Отчего ликом хмуры, Николай Александрович? – спросил, подошедший ко мне Купцов, – Что думаете?

- Думается, что это положение трупа не случайное, – ответил я, - Злодеи во время борьбы прежде всего постарались отдалить князя от сонетки, висевшей как раз над изголовьем, и которую князь неминуемо должен был ухватиться рукой, ежели бы злодеи на первых же порах не позаботились переместить тело так, чтобы он не мог уже достать до сонетки и, стало быть, позвать на помощь спавшего в людской кухонного мужика.

- Но так поступить, очевидно, мог только человек домашний, знавший хорошо привычки князя и расположение комнат, – закончил мою мысль Купцов.

Вот первое заключение, к которому мы пришли за те несколько минут, что провели у кровати покойного. Само собой разумеется, что об этих предположениях не было сообщено пока ни прокурору, ни всему блестящему обществу, присутствовавшему в квартире князя при осмотре.

- И ещё, Фёдор Михайлович, – продолжил я, невзначай озираясь по сторонам, - имею подозрения, что именно с князем Аренсбергом встречался Селиванов.

- Согласен с Вами, Николай Александрович, однако, держите при себе подобные подозрения. Иначе пойдём под трибунал за клевету.

- Разумеется, Ваше высокородие.

- Вляпались мы по самые колени, Николай Александрович, – Купцов сделал паузу, что – то мозгуя, – Поступаем следующим образом: сейчас ступаете и самолично опрашиваете всю прислугу. Нюхом чую, там есть за что ухватиться. Всем хором беремся за это дело. Столыпин этот обождет, будь он неладен.

- Дело с «заколдованным домом» успешно закрыто, Ваше высокородие, – пояснил я, – Рапорт на Вашем столе.

Купцов внимательно взглянул на меня, мол, не ломаю ли я часом комедию, и спросил:

- За два то дня?

- За два то дня, – кивнул я.

- Ох и силён, Николай Александрович. Родина Вас не забудет.

- Прямое начальство бы помнило, – намекнул я, – За Родиной не заржавеет.

Фёдор Иванович лишь покачал головой. Я же, более немедля, вновь принялся за расспросы прислуги, питая надежду, что между знакомыми последней найдутся подозрительные лица. Не надо было прилагать много усилий, чтобы убедиться, что среди них убийцы нет. Ни смущения, ни сомнительных ответов, вообще никаких данных, бросавших хоть бы тень подозрения на домашнюю прислугу князя, не обнаружилось. Из расспросов выходило, что прислуга покойного князя, получая крупное жалованье и пользуясь при этом большой свободой, весьма дорожила своим местом и жила у князя по нескольку лет. Исключение составлял кухонный мужик, который поступил к князю с месяц назад. Прекрасная аттестация о нем некого графа Братского, у которого он служил десять лет до отъезда графа за границу, все собранные о нем сведения и правдивые ответы о том, как он провел последнюю ночь, внушали полную уверенность в его непричастности к этому делу. Я хотел уже закончить допрос, как вдруг у меня появилась мысль спросить кухонного мужика, что жил у князя до его поступления.

- Я поступил к князю, когда прежний кухонный мужик был рассчитан, и потому я его не видал и не знаю.

Стоявший тут же дворник при последних словах сказал:

- Да он вчера был здесь.

- Кто это «он»? — спросил я у дворника.

- Да Гурий Шишков, прежний кухонный мужик, служивший у князя, - последовал ответ.

После расспросов прислуги и дворников оказалось, что служивший месяца три тому назад у князя кухонным мужиком крестьянин Гурий Шишков, только что отсидевший в тюрьме за кражу, совершенную им где-то на стороне, заходил за день до убийства во двор этого дома, чтобы получить расчет за прежнюю службу, но, не дождавшись князя, ушел, сказав, что зайдет в другой раз.