Объяснив шепотом мой план полицейским, троих из которых я послал охранять задний выход дома, я, вместе с Лыковым, смело подошел к двери, и громко, что было силы, ударил по нему кулаком.

- Егор Трофимович, ты штоль? – послышалось из дому.

- Отворяй! - скорее промычал, чем сказал, я, боясь выдать незнакомый голос.

С протяжным визгом отодвинулся дверной засов. Дверь распахнулась, а на пороге стоял высокий белобрысый мужик в белых портах и расстегнутой рубахе, с керосинкой в руках.

Прежде чем он успел, как говорится, моргнуть, Лыков ткнул ему в живот дубинку, шибанув электрическим разрядом. Бедолагу затрясло с ног до головы и он шлепнулся на пол.

- Вяжи его, а главное, заткни ему рот, чтобы он не мог кричать, - приказал я рыжему, подняв лампу.

Соблюдая осторожность, вошёл я в дом: кое - какая убогая мебель, столы, стулья, огромная печь. По стенам несколько больших сундуков и ларей. Сейчас же, окинув все это быстрым взглядом, вышел в сени. Дома никого более не оказалось.

Никогда не случалось мне бывать в столь удивительной обстановке: в темной комнате на полу лежит связанный человек, с заткнутым ртом, я сижу на стуле, окруженный пятью полицейскими. Вокруг нас ночь - темная и безмолвная.

- Ежели ты, любезный, попробуешь кричать, - обратился я к Зубкову, - я тебя застрелю, как подлого зверя. Понял? Ну, теперь говори: где Селиванов?!

- Не могу знать, – испуганно замотал он головой.

- Слушай, Зубков, – смягчился я, - обещаю тебе, что употреблю все усилия к облегчению твоей участи, ежели ты укажешь, где схватить этого Егора.

Тот подумал немного, осмелился и с бешенством выдал:

- Сукин сын он! Этот Егор ваш! Полюбовницу мою отбил насильно. Отомщу я ему теперь! Слушай, Ваше благородие, тут на тракте, неподалеку от Петербурга, трактир стоит «Александрия». Там он сегодня с Грушкой моей хороводится. Издевался надо мной утром, смеялся, не придёт дескать сегодня, занят шибко будет. Сукин сын! Только не один он там. Из Петербурга какая – то братия к нему заезжала. Сколько рыл не ведаю. Двоих уж точно видал.

Дело усложнялось, однако решимость наша была непоколебима. Для надежности дела мы произвели скорый обыск дома, не отыскав ничего подозрительного.

Я подал условный свист, и к дому подкатили наши две тройки. Как только все погрузились, понеслись вскачь.

Не доезжая до Петербурга, у трактира «Александрия» Зубков мне шепнул:

- Здесь он...

Оцепив трактир, я стал громко стучаться.

- Что надо?

- Полиция! Отворяй, именем закона!

За дверьми послышался переполох.

- Выноси дверь! – скомандовал я.

Ворвавшись внутрь, наш отряд встретил отчаянное сопротивление. Тут же в нашу сторону полетела всякого рода утварь и началась форменная свалка.

Под гомон крепкой брани, я глубоко нырнул под летящий в мою голову стул и сходу подхватил под ноги долговязого мужичка; оторвал его от пола и бросил спиной на хрупкий стол, который с треском развалился под нашим весом. Пока негодяй не оклемался, схватил его за шею и рассадил кулаком нос. В локте от меня вдребезги разлетелась тарелка. Тут чьи-то лапища ухватили меня за грудки, подняли в воздух, как пушинку, и с силой приложили об стену, выбив из груди весь воздух. Только я успел закрыть голову руками, как получил страшный удар кулаком, который, к моему счастью, пришелся прямиком на отставленный локоть. Бородатый гигант глухо взвизгнул и затряс отшибленной кистью. Я тут же сбил его вторую руку, присел, увернувшись от размашистого удара, с силой выпрямился, засадив ему кулаком под рёбра и сразу врезал правой в челюсть. Подобная комбинация, однако, успеха не имела – детина даже не пошатнулся. Оскалившись красными зубами, он взял меня за горло, крутанул в воздухе и, словно дворовую шавку, швырнул на буфет. Из глаз посыпались искры, а на голову осколки битого сервиза и сломанных полок.

Не без труда я поднялся, уперевшись на лавку, и огляделся вокруг. В трактире царил ужасный беспорядок: мебель вся перевернута, на полу, запачканном пятнами крови, лежат осколки битой посуды и несколько бесчувственных тел; половые с лавочником схоронились под стойкой, а мои хлопчики связывали оставшихся негодяев. Всё было кончено.

Селиванова, как оказалось, взяли на улице, когда тот выпрыгнув с окна второго этажа, в одном нижнем белье и ножом в зубах, пытался скрыться от правосудия. Когда его нагнали, тот стал яростно отбиваться, выкрикивая проклятья. В ходе задержания один полицейский был ранен ножом в руку, другой - в голову. Однако, этого змея сумели скрутить и усмирить дубинками. Теперь же его, связанного по рукам, держали двое крепких полицейских.

Трудно передать словами радость, бушевавшую в моей груди. Оттого, несмотря на боль во всём бренном теле, я доковылял до Селиванова и спросил:

- Ну что, Егорушка, добегался?

В ответ я был послан туда, откуда жизнь берёт своё начало. Когда я улыбнулся и зашагал прочь, с намерением допросить остальных участников, меня вдруг посетило видение: Селиванов резко дернулся, освободив руки; в одно мгновение он выхватил из кобуры табельный пистолет полицейского и выстрелил мне в затылок, являя миру содержимое человеческой головы ...

Я бросился в сторону. Тотчас грохнул выстрел. Один из связанных злодеев рухнул на землю – волею судьбы, пуля угодила ему в лицо. Селиванова тут же оглушили и намертво связали крепкими веревками.

Хоть моё бедное сердце пыталось выскочить из груди, я все же дал указания обыскать комнату, что занимал Селиванов, и готовиться к возвращению в Новый Петроград. Как телят, стали сваливать бравые полицейские разбойников в широкие вместительные тройки. При обыске, во внутреннем кармане жилетки Селиванова, нашлась короткая записка следующего содержания: «Первого на Охотском кладбище. В полночь».

Это уже сегодня! Сам не поспею. Я немедленно разыскал телефонный аппарат и доложил всё под запись дежурному, указав на чрезвычайную срочность, и бросил трубку. Теперича от меня ничего более уже не зависит. Дело остается за Фёдором Михайловичем. Мне же предстоит в целости и сохранности доставить схваченных негодяев в Новый Петроград.

***

Когда мы въехали в город, было уже светло. Ранние пешеходы с удивлением останавливались и глядели вслед бешено мчавшему от вокзала служебному паровику, битком набитым людьми в невообразимых одеяниях и даже почти без одеяния.

Поразительный эффект произвело наше появление с нежданной группой разбойников, во главе с Селивановым: взрыв восторженных восклицаний, таких, которых никогда еще не знала сыскная полиция, потряс комнату.

Когда немедленно оповещенный прибежал пристав, он от волнения был бледен как бумага.

- Батенька... Да неужели? Неужели изловили злодея? Да ещё и в придачу! Николай Александрович, да вы... того... этого... вы замечательный человек!

Он бросился мне на шею и трижды расцеловал.

- Скорее... того... этого... рассадить их по одиночным камерам... А я сейчас с докладом к его сиятельству Волкову. Вот радость - то! Ну, он не забудет вас... Награда... повышение...

И умчался как угорелый.

Уставший Фёдор Михайлович же, по всей видимости, совершенно сегодня не спавший, крепко пожал мне руку и потряс за плечо, не проронив ни слова. Этот жест был куда красноречивее хвалебных песен.

Через, примерно, десять минут я был вызван на поклон к генералу – губернатору Волкову Дмитрию Сергеевичу. С ним же рядом присутствовал австрийский посол Хофман и ещё ряд высокопоставленных лиц, коих я имел счастье не знать. Волков встретил меня ласково, подробно расспрашивал меня о поимке злодеев, объявил благодарность и тут же заявил, что в воздаяние отлично - усердной службы мне полагается денежная награда. Чина и повышения по должности выделить мне не могли по известным причинам. Признаться, не шибко то и хотелось. Посол же сухо поблагодарил, от имени австрийского народа, за блестящее завершенное расследование и был таков.

Я почтительно поклонился всем присутствующим и поспешно удалился. Пребывание среди высоких лиц совершенно не доставляло мне комфорта. Не приемлет душа моя высокопарных речей и подобных мероприятий.