И вместо одабаши, который всё-таки помер из-за множественных рваных и проникающих ран брюшной полости и несвоевременно оказанной медицинской помощи, нам прислали какого-то нового офицера. Ему пришлось перещелкивать все ошейники, чтобы переключить управление уруками на себя. Наивный глупец, он думал, что может управлять нами…

Мы готовились. Ждали Инцидент — и готовились! И грузили руду, и махали кайлами, и ели кобольдов — до поры.

Тут, на нашем руднике, махали кайлами что-то около тысячи двухсот уруков. Османы идиотами не были — они рассредоточили опасную рабочую силу крупными партиями, раздробили урук-хай Монтенегро. Но — как утверждал Шрам — остальные тоже вкалывали на турецкого дядю где-то тут, неподалеку.

Крупань по праву считалась крупнейшим месторождением сурьмы на Балканах и одновременно — крупнейшей балканской подземной Аномалией. Конечно, подземелья дорогого товарища Помаза-Удовинского под Уралом были побольше, но и местные изрытые ходами, колодцами и штреками горные внутренности представляли собой настоящий лабиринт, и за прошедшие несколько дней я изучил только малую его часть. Как выяснилось — уруки тоже оказались не очень в курсе, что происходит за пределами их сектора. Об этом позаботились янычары: на границах Хтони располагались мощные бетонные перегородки с автоматическими воротами и пулеметными турелями, там постоянно дежурили тяжеловооруженные солдаты. Вся эта система безопасности была призвана защитить концлагерь на поверхности и запасы сурьмы от гипотетического мятежа и от Инцидентов, конечно, которые проходили тут неким весьма разрушительным образом.

Уруки только глаза закатывала и восхищенно матерились, вспоминая единственный из случившихся на их памяти выплесков хтонической скверны. Мол, светопреставление, армагеддон и полная дичь! Так плохо, что аж хорошо! Турки, все как один, чуть не обосрались, а они — великий и могучий боевой урук-хай — выжили и черепов набили целую кучу!

Насчёт черепов — это была отдельная песня. Оказывается, эта тема с фиксацией побед и подвигов на руках работала даже после смерти Шарку. «Контур» — точно такой же, какой нашелся у меня на руке после самого попадания на Твердь — наносился, на удивление, не Резчиком, а шаманом. Любым, который попадался под руку счастливым родичам после того, как пубертатный период отдельно взятого юного долбоящера заканчивался. Шаман там камлал над ним, дрыгался и вопил, потом делал надрез пациенту на лапище — и малевал пальцем некий кровавый узор, который оставался едва видной линией, контуром на коже. В сегментах этого узора потом и появлялись черепа.

У меня даже некоторая ревность проснулась: с хрена ли это товарищи с бубнами наши техники практикуют? Но потом я успокоился: это было именно про связь с предками и силу рода. Каждый совершенный подвиг и каждый убитый враг усиливали генетическую линию, если говорить научным языком. Поэтому, если развлекаться орчанки предпочитали с молодыми-красивыми, то детей зачинали — от матерых, взрослых мужиков с рукавами, покрытыми черепами по самую шею. Потому как все, что ты насовершал после того, как заделал ребёнка — не считается! Точнее, будет считаться, если заделаешь еще одного. Для него и будет, понятное дело…

Черепа, сокрушенные девочками, и подвиги, ими совершенные, шли чисто в личный зачет, усиливали воительницу и придавали ей статусности, а вот родовые фичи передавались исключительно по мужской линии! Вот такая несправедливость. Зато у орчанок имелись свои бонусы: одной из самых желанных «ачивок» была отметина за рождение ребенка. Тут вообще было очень занимательно: первые роды фиксировали состояние девушки. И, забеременев еще раз, она за все десять месяцев в интересном положении регенерировала и омолаживалась именно до этой самой точки! Поэтому урукские дамочки весьма ответственно относились к деторождению, с одной стороны не вступая в связи с последствиями слишком рано, потому как кому охота ходить все время семнадцатилетней? Нет, ну, может, кому-то и охота, но большинство орчанок из урук-хая первого ребенка заводили между 22 и 25 годами. Ну, а потом уже рожали капитально, примерно каждые пять-семь лет, чтобы было время насовершать подвигов между деторождениями и не успеть сильно повзрослеть при этом. Зачем так много детей?

Да потому, что через пубертатный период живыми проходят что-то около сорока процентов гребаных урукхайских папуасов! Они ж звери вообще, безбашенные и резкие, как понос! Тут никакие шаманы и резчики не помогут, я проверял… Их хрен прошибешь!

— Идиот, — сказал Беспалый, один из тех уруков, которые пытались меня побить. — Резчики произошли от шаманов, неужели непонятно? Тебе что, твой учитель ничего не рассказывал? Идиот был и твой учитель тоже, даром что Резчик. Среди Резчиков вообще идиотов полно, среди шаманов — поменьше. Там мозги нужны, а не только каляки-маляки резать и хлебальник под кулаки совать!

— Он вообще не особенно торопился мне что-то рассказать… Я в основном сам до всего доходил, — пришлось оправдываться мне. — Но про каляки-маляки и хлебальник — это ты в точку, это верно подметил… До этого я тоже дошел.

— Доходяга, ять! Давай, я согласен. Делай мне свои татау, сил больше нет на уродские янычарские рожи смотреть, так бы и понадкусывал им все затылки! — выжидающе глянул на меня. — Где эти… Каляки резать будем?

— На спине, где ж еще? Вон, у тебя места другого не осталось, черепа до плеч… Многих ухайдакал? Вижу, что многих… Садись давай передо мной, геноцид ходячий, и лохмотья снимай свои… И повторяй за мной: моя жизнь принадлежит Орде!

— Твоя жизнь принадлежит Орде! — с каменной рожей проговорил Беспалый.

— Не моя, а твоя! — поправил его я. — Повторяй.

— Не моя, а твоя… — проговорил он, и его сраную ухмылку я ощутил даже несмотря на то, что урук сидел ко мне спиной.

— Ять, мужик, если ты будешь тут выстебываться — иди нахрен! Я сбегу сам и уведу тех, кого смогу, и мы попробуем в другом месте, с другими уруками, не такими тупыми, как вы! — вызверился я.

— Ой, ять, не тренди, делай свое дело! Моя жизнь будет принадлежать Орде и тебе, Резчик, до тех пор, пока мы будем убивать османов и упырей! В этом я тебе клянусь. Но если ты начнёшь втирать мне за свободу, равенство и братство, счастье для всех и даром и прочую ублюдочную хренотень — тогда вертел я на хрену твою Орду, понятно?

— Нашу Орду, — поправил его я. — А теперь — не дергайся, воин.

Конечно, работать при помощи дурацкого пера на дурацкой деревянной ручке — это было совсем не то же самое, что расписывать кожу современной машинкой на батарейках. Но самое главное условие для правильного татау тут присутствовало: настоящий Резчик! Так что я смешал свою кровь и сажу из костра на дне деревянного кубка, каким пользовались местные невольники, угольком на правой лопатке Беспалого изобразил контур Ловца Снов и сказал:

— Ну, приступим… — и уже готов был начать резьбу по дубу, как вдруг Беспалый повернулся ко мне.

— Мы хреново знаем турецкий, — сказал он. — «Стой там — иди сюда» это уже выучили, но что-то посложнее — с этим серьезные проблемы. Если ты сделаешь татау всем — мы спалимся. Османы нас накроют, поймут, что ошейники не работают… Не делай татау всем. Большая часть должна остаться с пашущими ошейниками до последнего момента, до того, как мы будем в шаге от свободы! Мы сами сдерем с них рабские цацки, просто сломаем их, и всё! А потом, на воле — ты закончишь работу…

В словах матерого урука определенно содержалось рациональное зерно! Существовала опасность быть изрешеченными из пулеметов, и подохнуть таким бесславным образом в сраном подземелье никому из нас не улыбалось. Бессмыслица и никакого веселья!

— Я могу делать не весь комплект татау, — кивнул я. — Чтобы ошейники работали, но наши мужчины и женщины становились сильнее…

— А что, если новый одабаши прикажет тем, у кого ошейники работают, убить тех, у кого они не работают? — прищурился Беспалый. — Это будет бойня!