— Что за бумага?
— Я начальству показал пропуск, который ты изготовила. И суть такая… то есть я им сказал, что для лаборатории ты их в лаборатории и сделала, а чтобы много таких наделать, нужно новую установку изготовить…
— И не одну, три новых установки.
— Я в детали не вникал, а сказал, что потребуется новое оборудование, которое только в самой же лаборатории и изготовить можно большей частью — и в бумаге написано, если вкратце, что денег дадут если это оборудование будет в течение полугода изготовлено, запущено и ты лично гарантируешь, что изготовишь до… там написано, что до тридцатого марта, но если получится раньше, то еще и премию отдельную дадут… не тебе, лаборатории, ну так вот, сто тысяч пропусков сможешь произвести. Если подпишешь гарантию, то сразу же тебе в лабораторию переведут сто тысяч рублей. Причем — потом мне пива долгоиграющего своего поставишь бутылку — можешь их считать не червонными, а золотыми рублями… до шестидесяти тысяч золотыми — и закупать за границей что тебе для этого потребуется. Я, конечно, проверю, чтобы ты лишнего там не закупала…
— Повесь бумажку на гвоздик в сортире, не буду я ее подписывать.
— Вер, что не так-то?
— Я ведь говорила, что на установку потребуется минимум полмиллиона, а может быть и миллион. Пропуск у нас сколько весит? Двенадцать граммов, значит чтобы их по сто тысяч в сутки выпускать, нужно будет одного полиэтилена делать, с учетом потерь в пластавтомате, полторы тонны — а про обложку я вообще еще не говорю…
— Ты это, Старуха, успокойся. Не сто тысяч в сутки, а всего сто тысяч до тридцатого марта. Получается, что всего по десять килограммов этого твоего полиэтилена в день, если выходные тоже считать.
— Ну… тогда… давай так договоримся: я эту бумажку подпишу, а ты побежишь к начальству и скажешь, что мне нужно не сто, а сто семьдесят тысяч, из которых сто двадцать как раз золотых.
— Сказать-то я могу…
— Не дадут, так перебьемся — но попробовать все же стоит. Где твоя бумажка?
— Ты бы хоть прочитала ее…
— Ну ты же прочитал, вряд ли подсовываешь мне смой собственный смертный приговор — а с остальным мы в университете справимся. Все, беги за деньгами!
«Пропуск», который «придумала» Вера, в общем-то никаким особых хайтеком не был: пластиковая рамка, в которую помещалась картонка с наклеенной фотографией и данными рабочего. Хитрость была лишь в том, что хранился пропуск исключительно на проходной, и каждый рабочий при входе на закрытую территорию наживал кнопку, этот пропуск выталкивающий из ячейки. Рабочий знал лишь номер своей ячейки — но вот пройти по чужому пропуску, просто ткнув на случайную кнопку, было при такой системе невозможно: вахтер внимательно сравнивал фотографию с лицом входящего. Должен был внимательно сравнивать — но за тем, чтобы вахтер не сачковал, тоже внимательно следил дежурный начальник проходной. Простая вроде бы система, в «прошлой жизни» Веры Андреевны внедренная практически на всех режимных предприятиях — но по нынешним временам это было чем-то абсолютно новым, а простора реализации такой пропускной системы и привела руководство НТК в буйный восторг.
Видимая простота, ведь чтобы ее просто внедрить, нужно было все же и рамки таких пропусков изготовить, и прозрачные «обложки» — и как рас с ними у Веры оказалось не все так просто. То есть с сырьем особых проблем вроде не было, ксилола в каменноугольной смоле хватало — а все остальное было «делом техники» (и знаний о том, какие катализаторы использовать нужно). Но чтобы сделать пару килограммов полиэтилентерефталата, Вере пришлось «мобилизовать» человек тридцать студентов даже несмотря на то, что этилен производился уже чуть ли не в промышленных масштабах. Правда Вера, подписывая «гарантию», была уверена, что уж изготовить пару центнеров «продукта» будет несложно и «в стекле» — но все же некоторый мандраж у нее оставался.
До тех пор оставался, пока она не поговорила с Николаем Дмитриевичем. Великий химик, выслушав девушку, попросил поподробнее рассказать о «химии продукта», покачал задумчиво головой, а затем постарался ее все же успокоить:
— Вера, я, откровенно говоря, с некоторым трудом понимаю, как вы все это проделали, и почти не понимаю зачем вы этим занялись. То есть это, безусловно, исключительно интересно… просто чаще все работы по органической химии раньше проводились исключительно в попытках познать суть химических превращений, а вы… мне кажется, что вы чуть ли не первая рассматриваете органическую химию как совершенно прикладную науку. То есть любой химический продукт вы рассматриваете с точки зрения применимости его для чего-то полезного не только в исследовательском плане, но и в обычной жизни — и, скажу откровенно, мне ваш подход нравится. И, безусловно, нравится и то, что остальные студенты, вас в подобных работах помогающие, гораздо глубже проникают в тайны собственно химии. И я вот подумал: ведь если эти студенты будут не повторять уже сотни раз проделанные эксперименты химиков прошлого, а займутся синтезом того, что от вас требует, насколько я понимаю, руководство страны, то им это будет гораздо полезнее именно в плане обучения. Вы сказали, что этот материал вам помогали три десятка студентов приготовить. Распишите процесс, все стадии процесса, как отдельные лабораторные работы — и этим займется, причем в учебное время, уже весь поток. Если ваш стеклянный реактор будет работать как вы предполагаете, то и замечательно, а если вы что-то недоучли, то у вас всегда будет подстраховка, так что я не вижу тут повода особо переживать.
— И я не вижу, но все равно переживаю.
— Давайте так договоримся: вы будете делать то, что от вас хочет… как я понял, НТК, а я возьму не себя ту часть работы, которая состоит из переживаний. Работу нужно распределять среди сотрудников… соратников, и каждый должен заниматься тем, что он умеет делать лучше других. Поверьте, я куда как лучше вас попереживаю!
Вера могла столько времени посвящать исключительно химии потому что с «общественной работой» ей очень сильно помог разобраться Валерий Ильич. Хотя было ему уже около тридцати, он предложил ей перейти сначала на «ты», аргументировав это очень просто:
— Если ты Старуха, то тогда я кто рядом с тобой? К тому же ты мне с наукой помогаешь изрядно, а учитель всяко стоит выше своего ученика… да и принято у нас к товарищам на «ты» обращаться. Ты-то не против?
А затем, выслушал Верины аргументы по вопросу о «чистке факультета от элементов», спросил:
— Я одного не пойму: почему ты предлагаешь все эти элементы сразу выгнать? Ведь не обязательно они так уж поголовно контрреволюционные…
— Не обязательно, но так вам, то есть НТК, работать будет проще.
— Не понял, поясни.
— Поясняю. Есть определенная вероятность, что граждане с родственниками за границей могут нанести стране ущерб. Но могут и не нанести. Однако проверять всех их — это работа слишком уж непростая, а если проверять только тех, кто, несмотря на наличие таких родственников, все же поделает прильнуть к лону науки… Во-первых, часть выберет науки, с обороноспособностью страны непрямую не связанные. А те, кто все же будет в эти области ломиться — этих вы сможете проверить гораздо тщательнее. И тех, против отчисления которых преподаватели наши возражать будут — а их, поверь, у нас не так уж и много.
— Ну, это вообще-то верно… но ты списки-то смотрела?
— Смотрела. И скажу так: увидела я в них чуть ли не половину троцкистов, действительных или потенциальных.
— А…
— Нам что, велели национальные чувства отдельных товарищей беречь или о сохранении гостайны беспокоиться? Лично я предпочитаю беспокоиться о гостайне, а на тех, кто начнет верещать о национальных чувствах, обратила бы особо пристальное внимание. Есть мнение, что верещание это будет из-за границы финансироваться.
— Ну ты и…
— Старуха. Которая много пожила, многое увидела и поняла. И очень много узнала про то, как научные тайны воровать: сама этим непрерывно занимаюсь. Но я-то ворую их на пользу Советскому Союзу… Знаешь же: есть разведчики, которые иностранные тайны для нас разведывают, а есть шпионы, которые только против нас и замышляют.
