Вечная любовь сверкала как прежде. И ничто не сможет их разлучить.

Рассвет тронул одинокое облачко, затем, один за другим, подсветил розовые камни дворцовых стен. Еще не успела пропеть зарянка, а суета уже началась. Манфред сурово расхаживал по крылу слуг, производя смотр праздничного закулисья. Он вспылил из-за плохо начищенных туфель, накинулся на ниточку, торчащую из свадебной скатерти, как будто судьба короны висела на ней.

Только один человек не участвовал в этой суматохе: Эсме. Ее не пригласили на свадьбу, и она готовилась провести утро верхом на любимом старом дубе. Проклятое колено до сих пор донимало ее, и в отместку она то и дело устраивала ему испытания. Пока Манфред начищал холку чистильщику туфель, она надела новенький плащ и открыла дверь своей комнатушки.

На пороге она столкнулась со слугой, беззвучно протянувшим ей записку на неуместном серебряном подносе.

– Кто вас послал?

– Не знаю, сударыня. Позвонили, и я обнаружил поднос на своем посту.

Эсме взяла записку.

– Мне подождать ответа? – осведомился лакей.

– И кому вы его отдадите?

– Оставлю на своем посту, сударыня, как принято.

Она развернула бумагу и прищурилась. Слова плясали перед глазами. От старания у нее вспотели руки.

– Будет ли ответ? – с тревогой повторил слуга, уже предвкушая и без того утомительный день.

– Нет. Спасибо.

Он удалился с подносом под мышкой, а Эсме поморщилась, но смирилась. Прощай, старый дуб.

На декоративный колодец мало кто обращал внимание, по той простой причине, что его почти не было видно. Он весь порос плющом и располагался в неухоженной части парка, где, не считая сорняков, появлялись только влюбленные парочки. В то утро Эсме встретился лишь полосатый кот. Она зарылась в плющ, как в лианы, нащупала на дне ведра мешок, потом расправила листья как было и вернулась к себе. Она вывалила содержимое мешка на пол и, насчитав двадцать два письма, упала духом.

Двадцать два! Все одинаковые: и по размеру, и по шершавой бумаге. Она посмотрела несколько на просвет. Судя по тени от чернил, послания были короткие и, вероятно, одинаковые. Она разложила их по месту назначения: куча в Центр, прорва в Леса, Приморье и на границу Северного Плоскогорья. Ни одного во Френель. Подбоченясь, она прикинула. Задача была невыполнимая. Их тут было на целый день, и это если постоянно срезать. Придется отложить доставку «Оды новобрачным» герцога Овсянского в типографию, да и Зодиак будет совершенно вымотан. Однако делать было нечего. С одной стороны, ее ждала крупная золотая монета, а с другой – угроза всей ее семье; инфернальные шестерни уже затянули посыльную.

Десять минут спустя Лаванда радостно поливала карту Краеугольного Камня и рисовала невыводимое чернильное пятно на городе Ис, а Эсме летела галопом по краю скалистого обрыва, чего не делал больше никто, потому что затем нужно было переплывать Верную вброд.

Тибо тем временем здоровался с Бенуа, сияющим, гордым и навощенным с головы до ног. Каторга! Слуга пересек комнату, стараясь скрыть горделивой поступью свою хромоту, но геморрой и вросший ноготь не давали ему рисоваться. Перед собой он нес новенький, до того накрахмаленный костюм, что казалось, будто в нем уже кто-то есть.

– Завел себе друга, как я посмотрю?

Слуга оглянулся через плечо.

– Я про эту королевскую шкуру.

– О! Ах, сир! Какой восхитительный костюм, не правда ли? Безупречная выделка. Ваш портной превзошел сам себя. Будем облачаться?

– Давай облачимся.

Они прошли в спальню для предварительных процедур: искоренение щетины, вычесывание шевелюры, спиливание ногтей. Когда они наполовину облачились, снаружи у дверей кабинета послышалась громкая возня. Феликс кричал на Овида.

– Да клянусь тебе! Иди сам посмотри!

Что отвечал Овид, они не слышали.

– Ох, баталер, ну ради бога! Дай уже я войду, поговорю с Тибо! Он-то пойдет посмотреть. Уж он-то меня выслушает!

И снова ответа не слышно. Видимо, Овид тренировался шептать.

– А ну живо, говорю! Нет, не стану я ждать! И плевать мне, что он одевается! Ну и что, что голый, не помру! Ну, баталер, боченочья душа, дай пройду, дурень, а не то дверь вы…

Раздался глухой стук, потом еще. Они дрались.

– Не уверен, сир, что такое поведение перед дверьми в королевские покои уместно, – прошелестел Бенуа.

– Манфред подумал бы то же самое, Бенуа, однако вслух бы не сказал. На мой взгляд, это по-своему бодрит.

– Ваше величество, у меня складывается впечатление, что вы думаете открыть, однако, сказать по правде, мы спешим. Безупречный костюм…

Но Тибо уже ускользнул от него и, распахнув двери, обнаружил на пороге странное сплетение тел. Опять голубиный захват. Он потрогал их носком ботинка.

– Если хочешь поглядеть на меня голышом, Феликс, поторопись. Меня уже почти запеленали.

Феликс высвободился, отодвинул Овида локтем. Одернул свой костюм пастельных тонов, поправил шелковые чулки, идеально облегавшие его огромные икры.

– Лисандр, сир. Точнее, не сам Лисандр, а его дверь.

– У тебя хмурый вид, Феликс… Давай, входи-входи. Чтоб не на весь коридор.

– Но это так и так на весь коридор видно, сир.

– Ты о чем?

– О красном кресте на его двери, сир.

У Тибо екнуло сердце.

– Крест как у мертвых, сир, как у Блеза, у Клемана, у Альберика…

– Кто это сделал? КТО?

Бенуа за его плечом попискивал от страха.

– И ты оставил Лисандра одного?

– Я поручил его кузнецу, сир.

– Немедленно сними эту дверь с петель, Феликс. Пусть ее ошкурят, сожгут, на зубочистки пустят, неважно, но я хочу, чтобы сию же минуту этого креста не было. СИЮ МИНУТУ!

Феликс тут же исчез, а король, пьяный от злости, вернулся к Бенуа. Красный крест на двери и пустое небо Эмы – все указывало на смерть, которую он отрицал всем своим существом. Он бранился, кипел от ярости, не мог устоять на месте. Бенуа приходилось бегать за ним по пятам, чтобы застегнуть пуговицы. Когда туалет чудом был завершен, Тибо сказал, прилагая титанические усилия, чтобы голос звучал спокойно:

– Осталось только приладить меч.

Бенуа поднес ладонь ко рту.

– Как вы сказали? Ваше величество?

– Неужто, Бенуа, ты думаешь, что я выйду из кабинета без меча?

Рука слуги опустилась. Тибо предупредил его возражения (сплошь эстетического плана), достав длинный плоский чехол, который ему доставили накануне. В нем лежала перевязь для ножен, каких в Краеугольном Камне было почти не найти: на ремне, надеваемом через плечо, было две кожаных петли на уровне пояса: одна для кинжала, вторая для меча. Напротив сердца в кожу ремня были вставлены драгоценные камни из каждой провинции. Яшма, гранат, нефрит, оникс, лазурит были и броней, и украшением, и символом.

Бенуа не был знаком с такими деталями костюма. Как ее приладить? От волнения он трижды не мог попасть застежкой в дырку на ремне, так что Тибо под конец справился сам. Вскоре кинжал уже красовался у его бедра. На свадьбу он собирался как на войну. Слуга отошел на шаг.

– А как же меч, сир?..

– Выйди.

– То есть, ваше величество?

– То есть выйди, Бенуа.

Лоб короля перечеркнула глубокая складка, едва не вскрыв старую рану. Бенуа исчез. Оставшись один, Тибо подошел к жуткому комоду и достал меч из ящика с двойным дном, где он хранился вместе со скипетром. Мало кто видел его до сих пор. Большинство считали, что меч существует лишь в легендах, в узорах на шкафах, на барельефе над дворцовой аркой и по углам королевского письменного стола. Однако Тибо знал не понаслышке, что в легендах не было ни капли вымысла, и напротив, действительность была куда удивительнее их.

Эсме начала с Центра, и дело шло довольно быстро. К полудню половина записок была доставлена, а она приближалась к границе Лесов. Пришло время извлечь из своего положения настоящую пользу. Она свернула с дороги в особенно густую пущу. Измученный Зодиак путался в зарослях ежевики и упирался, но Эсме заставляла его идти вперед. Она хотела забраться поглубже в чащу, чтобы никто не смог подкрасться к ним бесшумно.