— Разве у нас не экзамен по этому предмету? — я шмыгнула носом, пытаясь успокоиться. Лиза протянула бумажный платок, но, не дождавшись реакции, принялась вытирать размазанную по моим щекам тушь.

— Попытки сдать экзамен у нас три, а Изабелла одна, — ласково проговорила она.

— Я хочу домой, — в этот момент я чувствовала себя очень маленькой, хотелось спрятаться, убежать, залезть под одеяло, как вчера и почувствовать себя в безопасности, тепле и спокойствии. Я хотела спрятаться от этих чувств. Не хотела признавать то, что я оказалась влюблена в человека, который… а что «который»? Мы так и не поговорили. И вряд ли когда-то поговорим.

— Тогда идем.

— Но…

— Никаких «но», Изи, — решительно отозвалась Кэсс, — Лизу вытащили, и тебя вытащим. — она обхватила мое предплечье, потянув в сторону гардеробной. Блондинка поддакнула, соглашаясь, и, приобняв меня, пошла рядом.

***

Тот самый вечер. Кристиан.

Ни одной эмоции. О боги. На ее лице не промелькнуло ни одной эмоции. От этого осознания становилось только тяжелее, взгляд ее голубых глаз можно было сравнить с ножом для разделки рыбы, который раз за разом в меня втыкали. И да, у меня был отличный запас метафор, я ведь преподаю литературу. Правда, от этого не становилось легче.

«Я тебя поняла»

Всего три слова. Она сказала всего три слова, не став выяснять причины, не устроив истерику, не обматерив меня. Она просто закрыла дверь.

Я оказался на улице, уже снова привычным действием достав сигарету. В темноте, едва освещенной фонарями, мелькнул оранжевый кончик, дым проник в легкие, а затем растворился где-то в облаках. Облегчения это не принесло.

Честно, не знал, на что мы рассчитывали, когда все началось. Такой конец был неизбежен, можно сказать, предопределен. И это было даже лучшим сценарием из всех возможных.

Впервые за все время мне не хотелось домой. Там мысли совершенно точно атакуют, не дав заснуть, но выбора особо тоже не было.

Я глянул вверх, замечая, что в окнах ее квартиры так и не горел свет. Больше всего не хотелось оставлять ее одну в этой темноте, но я все равно опустил взгляд, отвернулся и вошел в свою темную, пустую квартиру, так и не сумев заснуть.

Половину ночи я боролся с желанием ей позвонить или написать. Половину ночи я одергивал руку от телефона, убеждая себя в том, что так сделаю ей только больнее. Так будет только хуже.

Утро наступало долго. Очень долго. Как и желание поднять себя с кровати, выполнить все привычные ритуалы и пойти на работу, где с большой вероятностью мы встретимся.

Но я все равно сделал это: отключил назойливый будильник, выпил кофе, надел выглаженный идеальный костюм, словно ничего и не происходило, по дороге к машине выкурил еще одну сигарету, ставя крест на избавлении от давней зависимости.

Не знаю, к счастью или сожалению, но Изабелла не пришла. Ее подружки везде ходили в одиночестве — даже не знаю, когда я успел запомнить то, как они выглядели. Отсутствие среди них Изи волновало, возрождая порыв написать, спросить, как она. И я снова одергивал руку от телефона в самый последний момент, каждый раз приходя к выводу, что и хорошо, что девушка, скорее всего, осталась дома. Когда не видишь человека, проще поставить точку, проще отпустить.

На следующий день я тоже ее не видел. С самого утра отец вызвал к себе, решив высказаться по поводу моего стремительного побега с той конференции. Удивительно, что эта новость дошла до него только сегодня. Но это хоть немного отвлекало от беспокойства из-за того, что рыжие кудри так ни разу не промелькнули среди толпы студентов в коридоре.

Правда, если бы я знал, что увижу то, что она в порядке так, то лучше бы этого не происходило. Я встретил ее в коридоре, возле кабинета отца. В руках Изи держала лист, вырванный из моего рабочего блокнота — а их я видел каждый день, поэтому мог понять, что это именно он. Копна обычно торчащих в хаосе волос оказалась прибрана в низкий хвост, глаза покраснели и слезились, отчего я чувствовал себя просто настоящим козлом. И когда взгляд опустился на черное платье, то самое платье, то ощущение самого себя просто отъявленным говнюком стало еще острее. Да и, если честно, она не выглядела так, будто в порядке.

Я даже не поздоровался, просто прошел мимо, будто ничего такого в этом и нет. Да, на ее месте я бы хорошенечко съездил себе по лицу. Но вместо этого почти половину лекции я проторчал на улице, пуская дым в воздух и наблюдая за тем, как она в компании подруг уходила. И правильно. Я бы тоже отсюда свалил, но, увы, когда сигарета дотлела в пальцах, мне пришлось вернуться и еще половину дня рассказывать что-то о литературе.

Милли вела себя непривычно тихо. Точнее, не вела себя никак. Она больше не поднимала эту тему, здоровалась, бросала несколько фраз на тему работы, а потом с пожеланием хорошего дня уходила. Кажется, женщина была слишком счастлива, чтобы думать о чем-то, кроме мужчины, который каждый вечер забирал ее с работы. И, честно сказать, я был рад, что Милли наконец-то счастлива.

Милли Монро — сложный, немного истеричный, непонятный и странный человек, редко когда понимала, входила в положение, зато часто требовала. Я знал, что она до ужаса боится одиночества, боится никогда не встретить человека, который будет смотреть на нее в восхищении, с любовью. Как-то раз Милли призналась мне, что думает, что не умеет любить, не умеет испытывать это чувство и это ее тоже пугало. И вот сейчас, смотря на то, что она наконец-то перестала пытаться вернуться ко мне, как из ее глаз пропала постоянная немая просьба и поиск самоутверждения, мне даже было радостно. Хоть Милли и была непроходимой стервой, она заслуживала счастья. Мы все его заслуживали. Но не у всех получалось.

А за день до Рождества, выезжая на работу уже ближе к обеду, во дворе дома я встретил подруг Изабеллы. С пакетом из магазина, красноречиво гремящего бутылками, девушки прошли мимо, кивнув в знак приветствия. Что ж, видимо, их сегодня можно было не ждать. Радовало, что рядом с Изи был кто-то близкий. И успокаивало, что она в порядке. По крайней мере, будет.

Этим утром я чувствовала себя еще хуже, чем в день, когда решила остаться дома. Такое ощущение, что все эмоции нахлынули разом, сбив с ног, словно ураганный ветер, сносящий целые города. И если вот так просто рушились дома, складываясь пополам, будто карточные, то как могла устоять я — маленький, хрупкий человек, которого могла убить и сосулька, упавшая с крыши?

Наверное, не могла. Поэтому сновазакрылась в квартире, пытаясь набраться сил, чтобы пережить завтрашний день в гостях у родителей. Это даже звучало странно. “В гостях у родителей”, дом перестал быть домом, комната перестала быть твоей, оставшись лишь символом чего-то прошлого, незабываемого и бесконечно теплого.

Рождество подкралось как-то неожиданно и быстро. Под конец года время всегда текло слишком быстро, словно поток горной реки после дождя, а люди просто балансировали на волнах, подпрыгивая на камнях и пытаясь успеть закончить все, что не хотелось оставлять на выходные.

Уже завтра ожидался праздник, но настроения не было. Как и ощущения волшебства и ожидания рождественского чуда, которое преследовало все двадцать два года до этого. Словно все вмиг потеряло искры, став обычным днем, в котором не было ничего привлекательного и особенного. И это, конечно, не из-за Ротчестера. Это чувствовалось на каком-то другом уровне, будто я превратилась в скучного взрослого, у которого вся жизнь серая, как вечно дождливый день. И если кто-то в дожде видит что-то прекрасное и очищающее, то скучный взрослый видит лишь грязь, пачкающую ботинки и брюки, слякоть, сырость, испорченную прическу и потекший макияж. Может быть, настроение просто слишком упало, и поэтому я так думала. Может быть, эти мысли пройдут, смоются горячим душем, запьются кофе, засыпятся новым слоем снега, которого даже не предвиделось — за окном стояла солнечная погода, отчего снег поблескивал, слепя глаза.