Таймер прозвенел, застав меня все также сидящей в коридоре, я утерла мокрые щеки, шмыгнула носом, думая, что Кристиан Ротчестер, хоть и был чертовски хорош, все равно не заслуживал моих слез и той боли, которая ощущалась в душе, расколов былое волшебство на что-то темное и неприятное. Хотелось стереть воспоминания, убрать их, избавить саму себя от этого, не думать о том, что придется видеть его каждый день в университете, прийти к нему на экзамен и постоянно сталкиваться во дворе и спортзале. Я знала, что справляюсь, но это все равно казалось сложной задачей.

Я поднялась со скамьи, вошла на кухню, запихнула в себя тарелку запеченной картошки, даже не чувствуя вкуса и без особого желания, потом сходила в душ, просто-напросто смывая свои эмоции и весь этот день к черту, где этому всему и место. И ложась в кровать, я уже не плакала. Произошло и произошло. У меня были бывшие парни, я уходила из отношений, от меня уходили, и раз за разом я переживала это. Бесспорно, ни с кем не ощущалось такого безумства, но рано или поздно все проходит, и это пройдет.

Сложнее всего было объяснить девочкам причину моего отсутствия сегодня на занятиях. Но, открыв глаза утром, именно открыв глаза, а не проснувшись, сил, чтобы подниматься из кровати я не нашла. И даже настрой на “забить и забыть” не помогал. Настроение было скверным, а от представления, что я буду сидеть на лекциях Ротчестера, слушать его голос, смотреть на него, ловить случайные взгляды. Все это было слишком.

Бегать, пытаясь выяснить реальную причину произошедшего не было никакого желания, как и видеть его, говорить с ним или о нем. И даже думать не хотелось, но почему-то думалось. Мысли, мысли, мысли, а за ними еще и еще. И жаль, что плохое самочувствие, в которое поверили Лиза и Кэсс, было выдуманным, потому что оно бы точно смыло ненужные мысли о Ротчестере и все прочие из моей головы.

Я накрылась одеялом с головой, почти как в детстве, надеясь, что оно скроет меня от всех ужасов и кошмаров. Телефон валялся выключенным где-то на другом конце квартиры, настроения лазить по нему тоже не нашлось. Это действие казалось чем-то вроде пластыря на открытый перелом — просто, чтобы было, но по факту бесполезно.

Так что я просто дала себе день на то, чтобы смотреть в потолок, спать и проклинать все то, что я чувствовала. Было даже немного глупо расстраиваться из-за какой-то недолгой интрижки, о которой через пару лет я даже и не вспомню, но игнорировать свои эмоции тоже не выход. Рано или поздно они бы догнали меня, ударив по голове, словно грабитель в подворотне. Я не хотела становиться бесчувственной, безэмоциональной и закрытой, мне нравилось то, как я видела мир, и я знала, что одно расставание — не конец жизни. Разумеется, ни о какой любви не шло речи. Он мне нравился, даже очень. С ним все казалось легким, красивым, свободным, но какая любовь могла появиться за пару недель? Правильно, никакой. Это просто симпатия и разбитое ожидание чего-то хорошего.

Конечно, меня огорчало, что все это происходило прямо перед праздниками, убивая и так еще не появившееся настроение и забирая решимость на то, чтобы провести праздничный день с семьей. Три дня до Рождества. Всего три дня, за которые я должна привести себя в порядок, при этом ходить в университет и делать вид, что все хорошо.

Я была готова к этой роли, но вместе с этим пыталась оттянуть действия. Наверное, поэтому следующим утром после прозвеневшего будильника я долго лежала в кровати, просто смотря в потолок, затем, теряя время, перемешивала кофе в кружке, ударяя о стенки посуды громче обычного, потом искала одежду, наткнувшись на то платье. Первым порывом было отбросить кусок ткани в сторону и больше никогда не надевать, но в итоге оно оказалось самым подходящим, поэтому я спешно натянула его, завязала волосы в низкий хвост и, схватив сумку, к которой не притрагивалась уже несколько дней, вышла из квартиры. В этот раз игнорируя по дороге кофейню, падающий снег, волшебную атмосферу вокруг и тишину. Я прошла шла по привычному маршруту, который еще никогда не виделся таким обыденным и скучным. А потом я поднялась по ступенькам к главному входу в свой корпус, сбрасывая с себя небольшую апатию и замкнутость. Моя жизнь все еще была важнее.

Лиза и Кэсс подозрительно переглянулись при виде меня, но ничего не сказали. Наверное, что-то начали подозревать, потому что мой внешний вид говорил сам за себя: лицо утром в зеркале было опухшим, глаза покраснели и, хоть еле заметные синяки я старательно замазала, не сложно сложить два плюс два, чтобы все понять. Но я была благодарна подругам за то, что они не давили.

Блондинка выдавала новости вчерашнего дня, изредка поглядывая в мою сторону, словно сдерживая порыв начать расспросы. Я примерно понимала, насколько тяжело было такой любопытной особе держаться, но все же делала вид, что ничего не замечала.

Мы вошли в аудиторию за несколько минут до лекции, сразу занимая самые последние места. Сумка с гулким стуком опустилась на деревянную поверхность, я запустила туда руку в поиске привычного блокнота «на все случаи жизни», но вместо него пальцы нащупали свернутый лист бумаги. Я вытащила его из сумки, понимая кому он принадлежал.

Бумага в клеточку все еще хранила запах его парфюма, а буквы все также вырисовывали приглашение провести вечер вместе. Почему все так быстро из хорошего стало таким? Неопределенным, странным, болезненным, нереальным? Когда воспоминания, которые грели, стали приносить такой жгучий холод, почти мороз, от которого клонит в сон? Сон, после которого нельзя проснуться.

Глаза защипало от подступающих слез, я шмыгнула носом, пытаясь скрыть от подруг, но все, что я пыталась успокоить, удержать в себе, все это просто прорвалось наружу в самый неподходящий и ненужный момент. Почему волшебные замки так быстро и легко рушились? Почему счастье так легко ускользало сквозь пальцы? Почему все так неправильно?

Я схватила сумку, несчастную записку и вылетела из аудитории, в дверях едва не столкнувшись с преподавателем, очень надеясь, что девочки не пойдут следом.

Лекция уже началась, поэтому коридор пустовал, это и было худшим событием за сегодняшний день, потому что почти все звуки очень хорошо слышались в просторном помещении. И я узнала бы из тысячи голос ректора с хрипотцой, четким произношением и строгостью, как узнала бы и голос Кристиана, доносившиеся из-за двери деканата.

— Это недопустимо! Я не позволю происходить таким вещам у меня под носом! — я замедлилась, пытаясь понять, о чем они говорили. Сердце гулом застучало в ушах, разнося панику в каждую клеточку тела и заставляя слезы высохнуть. Это почти как первобытный страх, такой силы, что хотелось ворваться в кабинет без стука и узнать, о чем они говорили. Я лишь надеялась, что не обо мне. Что тема их разговора снова касалась Монро и Кристиана. Точнее, слухов о них.

— Каким «таким»? — саркастично спросил Ротчестер-младший, — Это моя жизнь, она не касается этого университета, твоей репутации и всего остального! Просто забудь, — проговорил он, а потом с той стороны раздались торопливые шаги, дверь открылась, а я едва успела отойти от этого места. Прямо передо мной появился Кристиан и, смерив меня каким-то непонятным взглядом, ушел в противоположную сторону.

А я встала посреди коридора, пытаясь не издавать ни звука, по щекам снова текли слезы, что-то внутри с треском разрывалось. Я не понимала, почему так больно. Почему окончание легкой, короткой интрижки, у которой и не могло быть никакого будущего, наносила такие сильные раны? Почему гребанный мистер Ротчестер, который к тому же мой преподаватель, к которому я ничего не должна была чувствовать, запал настолько, что я позволяла себе, совсем не по этикету, плакать в полном посторонних людей здании? Сейчас я его совершенно точно ненавидела.

— Кажется, дело было совсем не в больном горле, — тихо заметила Кэсс, намекая на вчерашнюю причину отсутствия. Девушка обняла меня со спины, к ней тут же добавилась вторая пара рук.