– Я не помню!.. Я вообще ничего не помню из того, что случилось вчера!

– Но ты же решил все проблемы! – вспыхнул Дейран. – Ты довел идею Эйды до совершенства! Ты не можешь не помнить, как именно!

– Парень, – Эйхнар посмотрел на юношу красными глазами, еле-еле сдержал отрыжку и искренне резюмировал: – Прости.

– Ну, очень часто лунные механики фиксируют каждое свое действие в протоколах или в ликре для секретарей, – подала голос Эйдераанн. – Возможно, если у Эйхнара осталась такая привычка…

– Меня выгнали из Низкого Ветра не только за то, что я пью, хотя я вообще-то не пью, – отозвался механик, приложив ко лбу поданный Дейраном новый термос с ледяной водой взамен нагревшегося, – а за то, что, когда я пью, я не записываю, что делаю.

– И не помнишь, что делал? – уточнил юноша.

– Никогда. Для меня это свет, свет… и ничего вообще не видно, и не помню.

– А… – набрал воздуха в грудь Дейран, но не нашелся с вопросом, и Эйхнар, согнувшись сидя, что-то невнятное простонал.

– Идите спать, – приняла, наконец, решение Эйда, и Эйхнар, обождав, когда пройдет новый приступ дурноты, вяло воспользовался этим разрешением. Бегунья подняла глаза на Дейрана и тихо повторила: – Идите оба.

Дейран не тронулся с места. Он только грустно, как смотрел бы на вагон отъезжающего поезда, перевел взгляд на обвесы Тарьи.

У нас в руках находилась настоящая машина победы, но получить доступ к ней мы, по иронии судьбы, не могли, да и сделали ее для собственной главной соперницы. Но пока что эти обвесы еще находились в нашем распоряжении, а значит, мы могли еще узнать их тайну.

Дейран молча направился к двери, видимо, для того чтобы ее закрыть, но появившийся в дверном проеме тренер Кьертарьярр не дал ему осуществить задуманное. Он выглядел как механоид, который скорее переломает нам ноги, чем позволит разлучить себя с этими обвесами. В какой-то момент озарения я осознал, что все, о чем соврала мастеру Райхару Эйда, все это действительно испытала на своей шкуре Кьертарьярр. Никаких доказательств я не имел и понимал, что однажды уже ошибся, и все же это показалось мне чем-то совершенно очевидным, ясным из контекста, из воздуха. Таким же ясным, как и то, что технику Тарьи у нас вырвут силой, если только мы коснемся их.

– Ты же не собираешься разбирать обвесы, правда? – уточнил тренер, поигрывая желваками.

Всем стало понятно, что ни намерения Дейрана, ни особенности вдохновения Эйхнара уже не секрет, что команда Тарьи в этом разобралась и что они знают, что мы не знаем, что именно сделали.

– Эти обвесы – часть командного оборудования, – попытался отстоять свое Дейран.

– Мы не команда, – поправила его появившаяся на пороге со стороны стадиона золотоглазая спортсменка, – мы союзники.

– Ты не хочешь влета в кубок? – уточнила у нее устало Эйдераанн.

– Я хочу бежать на финале сама, – холодно закончила разговор Кьертарьярр.

Я заметил, что за ее спиной стоят разнорабочие, готовые забрать обвесы. От Эйдераанн ждали всего одного слова, и она сказала его:

– Нет.

– В таком случае, – начала Кьертарьярр угрожающе, но Эйда ее прервала, отдав знак окончания разговора:

– Ты уволена.

Вероятно, тут следовало вступить в цивилизованную рукопашную дискуссию, но Эйдераанн коснулась ликровым клапаном ближайшей заводи. Сообщение об увольнении в Центр ушло.

Дейран постоял, наблюдая за тем, как грузчики забирают хранящие свои тайны обвесы, грустно проводил их взглядом, и на этом стало совсем тихо.

– Эйда, но… как же так? – спросил я, когда все окончательно стихло. – У тебя нет Чая скорости, нет преимущества в технике, у тебя травма колена и травма бедра. Ты не сможешь бежать!

– Не важно, смогу или нет, – сухо ответила она, – важно, что я побегу. Я должна влететь в кубок Эйлира. Я – и никто другой.

– Но… почему? С Тарьей у нас имелись отличные шансы! – взмолился я, не понимая, что происходит, злясь на нее, злясь на Кейрру, на ДиДи, на Чай, злясь на всех, кто принимал решения, приходившиеся мне не по нраву, раздражавшие меня, помножавшие на ноль все мои усилия и всю мою работу. – Какая разница, как и кто именно будет бежать, если ты все равно оказалась бы в кубке Эйлира? Зачем ты поступила так? Зачем, Эйда, зачем ты все испортила?

– Затем, – сказала она, стоя ко мне спиной и не обернувшись для ответа, – затем, что я делаю все это для себя.

– Нет, – ответил я. Ответил не ей, а самому себе.

И больше я ни слога не добавил. Мне, так же, как секунду назад стала очевидна жестокость тренера Тарьи, сейчас стали очевидны мотивы Эйды, яснее, чем для нее самой. Ирония состояла в том, что, спроси меня кто-то толком в тот момент, в чем именно заключались эти мотивы, я вряд ли бы смог разложить их по полочкам и ясно озвучить.

Но я знал, что дело здесь не в карьере и не в эгоизме. Что нет, нет и нет еще тысячу раз – Эйда побежит сама не потому, что хочет получить все внимание публики, не потому, что это касается ее финансирования, а по той одновременно и ясной как день, и неочевидной причине, что без нее завтрашний финал вообще не имеет ни малейшего смысла.

Она должна побежать потому, что она часть Золотых Крон. Она должна побежать потому, что в этом мире и в эту секунду у нее нет никаких других противников, кроме того самого физического потолка, кроме того самого ненавистного всеми предела. С ним одним – ради всех, кто идет за ней, ради города как такового, ради его культуры и его независимости – Эйда должна сразиться. Без уловок, без подсказок, без помощи.

Она сейчас не символ Золотых Крон, не его любимица и не его воплощение. Ее все отвергли, ее обманули и предали, а потом на нее же все и каждый возложили надежды. Она и есть Золотые Кроны, и она должна бросить вызов себе.

Весь путь до емкостей мы с Дейраном подавленно молчали.

Вместо каморки юноши мы сперва зачем-то пришли к Кейрре. Точнее, туда, где раньше жила Кейрра, а сейчас в каждом квадратном сантиметре воздуха чувствовалось ее отсутствие.

Внутри находились трое механоидов: один в спецовке, другой в обычной одежде и женщина в деловом платье, державшая почему-то в руках строительную каску.

– …Назначение помещения еще не определено, – говорил мужчина в костюме, – сюда подведены коммуникации, так что можно расположить и насосную, а можно и дополнительные раздевалки.

– Далеко от выхода на поле, – поджала губы женщина и сразу же вздохнула, – но если сюда получится перенести насосную, то, возможно, выйдет неплохо. Послушаем завтра архитекторов.

– Конечно, – улыбнулся ей тот, что в обычной одежде, взяв под локоть и направившись к выходу, а тот, что в спецовке, благостно улыбнулся Дейрану:

– Ну, готовьте к демонтажу.

Дейран проводил всю троицу взглядом, ничего особенного не выражающим. А потом поднес руки к глазам и потер их, маскируя слезы:

– Да что же такое…

– Поспи, правда, – посоветовал я ему, – я не буду говорить, что все будет хорошо или что хуже уже некуда, но наша жизнь – это чай, и невозможно налить чай из пустого чайника.

– Спасибо вам, мастер, – отозвался Дейран и, посмотрев на меня с искренней, живой теплотой, произнес: – Я не понимал, какого большого голема нанимаю, когда забирал вас. И простите за то, что все это…

– Иди, иди давай, – закончил я за него и проследил, как он действительно уходит к себе, от усталости еле отрывая ноги от пола.

В опустевшем темном пространстве я остался совершенно один.

И повесил голову, предавшись внутренне какой-то странной, будто живой тишине, мягко уговаривавшей меня, что, что бы ни случилось потом, завтра, самое важное для меня и для нас уже произошло: мы разобрались в себе, мы сражались, мы стали взрослее. И пусть мы все провалили, по крайней мере, мы добрались до той точки, с которой можем проваливаться, что уже, учитывая все обстоятельства, не мало. Наверное, весь этот опыт мы сможем использовать в будущем. В каких-то новых, еще неизвестных нам проектах, дерзких затеях…