— Адочка, разуйся! — мама останавливает сестрицу, уже примеривающуюся запрыгнуть на диван. Язык не поворачивается назвать это роскошное лежбище по-другому.

— Мы, как настоящие мужчины, пойдём налево, — капитан бодро приглаживает ус. Они у него не сильно длинные, не буденовские, но пышные.

Купе разделено на две части санблоком. Каждая половинка двухместная. Ковровое покрытие на полу, мягкая обивка на диванах серо-бежевых тонов. Весёленькие атласные занавески на окнах. Гм-м, так жить можно.

— По сто грамм? — заговорщицки подмигивает капитан, когда мы устроились, а мама, пожелав нам спокойной ночи, закрыла переборку.

Отказываюсь, но увидев степень разочарования на лице сопровождающего, слегка поддаюсь.

— Вот столько, — показываю пальцами не больше пары сантиметров. Как-то незаметно в армии привык к крепким напиткам, хотя чуть ли не в первый раз в жизни алкоголь в виде шампанского употреблял на выпускном.

Капитан плещет из фляжки четверть стакана мне, три четверти себе и под тост «За Победу», высказанный дуэтом, мы принимаем водочку внутрь. Универсальное и незаменимое средство в войсках. Антисептик, согревающее, стимулирующее, а для нас сейчас — снотворное.

5 ноября, среда, время 19:30.

Пассажирский поезд «Новосибирск-Москва».

Борис.

Так-то жить можно. Едучи в генеральском вагоне. Утром проснулись, умылись, привели себя в порядок, проветрили каюту, ненадолго открыв окно. Убойный запах портянок почти исчез. Капитан не озаботился домашней обувью, ходит в обычных носках, а я в шерстяных, подбитых кожей. Практически тапочки. Бабушкин подарок.

Завтракаем у себя. Мама решила, что надо понемногу уничтожать скоропортящиеся запасы из дома. Пирожки и бутерброды с маслом под горячий чай от проводника улетают на ура. Глядя на аппетитно жующего генеральские пирожки капитана, Адочка тоже уминает больше обычного и отваливается на диване с длинным выдохом «У-ф-ф-ф!».

Адочке надо сказать отдельное спасибо за то, что у неё с собой шашки. Надо же! Взяла с собой, теперь везёт обратно. Тут же на троих устроили чемпионат по шашкам, уголкам и поддавкам. Капитан радуется, словно ребёнок, выиграв у Ады. Сестра хмурится, капитан счастлив, — «Аж дочку самого Павлова обыграл, всю жизнь гордиться буду», — я ржу, мама легонько смеётся.

На обед пошли в ресторан, наш человек без борща или хотя бы щей в обед жить не может. Так по пути говорит капитан, и все соглашаются. После обеда дёргается за кошельком, мама останавливает:

— Не гусарьте, товарищ капитан. Генеральский оклад намного выше вашего, не угонитесь.

Тут не поспоришь. И билеты стоят около двухсот рублей, — Адочка тоже по взрослому тарифу посчитана, — раза в три дороже обычной жёсткой плацкарты. И в остальном мама себя и нас не сильно ограничивает. Отец, насколько знаю, не стал связываться с оформлением аттестата, а просто снабдил маму деньгами. Не только её, все эвакуированные семьи комсостава получили подъёмные.

Вагон не просто так называю генеральским. Один генерал точно есть. Точно, потому что в форме. Несколько партработников высокого уровня, три полковника, майор госбезопасности. Ниже по званию никого нет, исключая свиту, как наш капитан.

Ближе к вечеру прогулялись по перрону свердловского вокзала. Поезд полчаса стоял. После ужина капитан убалтывает меня побороться руками. Ожидаемо одолевает. Я доволен тем, что нашёл способ сбросить энергию. Можно, конечно, поприседать, что и делаю периодически, но это однобокое упражнение. Так что теперь уговариваю я капитана, чтобы он просто держал руку, а я, пыхтя чуть ли не паром, стараюсь пригнуть её к столику.

Зрелище сие Адочку не вдохновляет, и она передислоцируется к маме.

На ужин мы с капитаном не идём. Опережаю его сегодня, не даю вытащить флягу, достаю наливку, которой разжился у деда. Мама оделяет нас куском сала, половинкой хлеба и напутствием не увлекаться.

— Если завтра война, если враг нападет,

Если темная сила нагрянет,

Как один человек, весь советский народ

За свободную Родину встанет

Капитан заводит свою любимую песенку после первой стопки. Часто её напевает. После второй стопки требую сделать паузу. И, несмотря на разницу в звании и возрасте в свою пользу, капитан подчиняется. А то кто его знает? Вдруг остановиться не сможет, напьётся сверх меры и начнёт буянить.

— А скажи мне, сержант, сын генерала, — вдруг делается серьёзным капитан, — как так получилось, что в Прибалтике и Украине нашим немцы насовали от души, а Белоруссия стояла и стоит, как скала?

Я и сам об этом думал, и не первый он спрашивает, и сам к отцу приставал.

— А как бывает, что учатся в одном классе, все из семей рабочих, в одних условиях, но одни на пятёрки, а другие с двойки на тройку перебиваются?

Для осмысления капитану пришлось некоторое время поразмышлять. И только после третьей стопки, которую я пропускаю, рожает возражение.

— Одним этим не объяснишь. Расскажи подробнее, как всё было?

— Задание от органов? — хитро улыбаюсь. — Так кому надо и так всё знают.

— Не, — отмахивается капитан, — никакого задания. Мне самому понять хочется.

— Если коротко, то отец сумел за четыре месяца сделать из своих войск армию не мирного, а военного времени. Перевёл всех в режим полной боевой готовности. К июню все войска были готовы отразить нападение в любое время суток.

— Хочешь сказать, генерал Павлов — гений? — и ни грамма опьянения, ни в одном глазу.

— Хочу сказать, что генерал Павлов — профессиональный военный.

— А остальные нет?

— Кто? Кузнецов и Жуков? — получаю подтверждающий кивок. — Сейчас чему-то научились, а тогда отец страшно ругался, когда узнавал, как они воевали.

— Почему он им не помог?

— Как не помог? — удивляюсь. — Во-первых, он их о многом предупреждал. Во-вторых, принимал у себя отступающих. В-третьих, наша авиация давала немцам жару. И на севере и на юге. В-четвёртых, как было получено разрешение на удары по ту сторону границы, провёл массированную бомбёжку южнее Бреста. Там много войск скопилось, так что Жукову было облегчение.

О многом беседуем. Доходит и до опасных вопросов.

— Всё время думаю, — признаётся после четвёртой рюмки, снижая голос, — Сталин что, не знал, что Гитлер нападёт?

Спасает меня то, что я такой же вопрос отцу задавал. Мне только процитировать его остаётся.

— Понимаете, Матвей Степанович, немецкое вторжение это авантюра чистой воды. Сталин переоценил Гитлера. Считал, что он на такое не пойдёт. Не в 41-ом году. Даже если бы и наш Белорусский округ провалился бы, немцам надо было ещё до Москвы дойти и взять её. Причём до зимы.

Даю время на осмысление.

— Почему именно до зимы? — браво, капитан, додумался до правильного вопроса.

— Потому что в зимних условиях немцы воевать не могут. Зимнего обмундирования у них нет, лошади теплолюбивые, с машинами и танками надо что-то делать в сильные морозы.

— Откуда Москва знала, что у немцев нет зимнего обмундирования?

— Оттуда. Чтобы его пошить, надо купить несколько миллионов овец и другой живности. А такие массовые закупки скрыть невозможно. И Сталин знал, что их не было. В общем-то, правильно рассчитал. Вермахт сильно нарвался, их генералы сейчас думают, как бы ноги унести.

— Как думаешь, сколько война будет идти? — капитан наливает ещё.

— Это последняя, — предупреждаю и убираю бутылку со столика. После опрокидывания стакана в себя продолжаю.

— Год-полтора, не больше. Если торопиться не будем. Нажмём крепче, то летом 42-го закончим, — снова цитирую отца.

— Выходит, вовремя я, — неожиданно капитан расцветает и поясняет. — Я же с вами до Минска еду, подписали мне рапорт об отправке на фронт. Мог не успеть.

После выпитого с трудом, но соображаю. Верный расчёт у капитана, точно станет майором, опять же медаль может заработать, а то и орден. После войны в почёте будет, карьера вверх пойдёт. Не один мой отец считать вперёд умеет. К примеру, я могу в университет на льготных условиях вне конкурса пройти. Даже в МГУ.