Князь Любим с дружиной покидал город. Звуки были похожи на те, что я слушала несколько дней назад, сидя на пеньке с корзинкой пирожков: те же суета и радостное оживление. Тогда свирцы предвкушали праздник. Сейчас же, после всего произошедшего здесь за последние несколько дней, почти физически ощущалось облегчение от того, что дружина наконец-то покидает город. Князь уезжает, оставляя Свирь нетронутой. Никто из своих не погиб, ничего плохого не случилось. И у Свири теперь передышка на несколько недель, а может, и месяцев. До следующего приезда воинов из Каменицы во главе с князем. Думалось мне, не я одна гадала, сколько их приедет в следующий раз. Не решит ли князь наказать непокорную заставу?..
Мы с Добронегой молча стояли на крыльце, пока конский топот не стих вдали. Я вспоминала отъезд Миролюба: смех, пыль из-под копыт коней, рвущихся прочь из города. Почему-то казалось, что отъезд князя выглядел совсем иначе. Вряд ли его сопровождали непристойные шутки и залихватские выходки воинов. Я подумала о бедовом Гориславе, который поднял коня на дыбы. Невольно улыбнулась, вспомнив его дурачества, и от души пожелала ему счастливого пути и скорейшего возвращения в свою дружину.
– Ну и славно, – себе под нос пробормотала Добронега и, потрепав меня по плечу, ушла в дом.
Посмотрев на хмурое небо, я мысленно пожелала, чтобы ни Миролюба, ни княжеский отряд не застал в пути дождь, и отправилась перебирать пряжу. Радима в тот день мы так и не дождались. Взбивая перед сном пуховую подушку и слушая шум дождя за окном, я думала о том, что нужно действовать. Меня терзала мысль, будто я что-то упускаю, захлебнувшись собственными эмоциями, чувством вины и обиды.
Я вертелась на кровати, будто лежала не на перине, а на раскаленных углях. Рубашка то и дело сбивалась в неудобные комки то под боком, то под поясницей. Стоило укрыться, как мне становилось жарко, раскрывалась – тут же начинала дрожать. В очередной раз взглянув на темный потолок, на котором едва различимым мазком падал свет далекого уличного фонаря, я почувствовала что-то похожее на головокружение. Точно мир снова смазался. Я резко села, отчего головокружение на миг усилилось, и я всерьез испугалась, что потеряю сознание. Вцепившись в стоявший у кровати сундук, я несколько раз вздохнула.
«Время уходит. Его осталось совсем мало».
Эта мысль высветилась в мозгу подобно неоновой вывеске. Я вздрогнула всем телом. Мысль была не моей. Сродни тому, как я видела пущенную с корабля стрелу или мальчика, похожего на Миролюба.
Я села на кровати, свесив ноги и забыв о холоде.
Время уходит. Я должна действовать.
Поднявшись, я подошла к окну.
Объективно я не могла сейчас сделать ничего. Но при этом чувствовала себя героем компьютерной игры. Словно тот, кто играет, дает команду, и я должна пройти некий квест. Я впервые всерьез задумалась о том, что попала сюда не просто так и у меня, вероятно, есть миссия. Для чего я здесь? Почему в моей голове появляются все эти мысли и картинки? Кто способен сотворить подобное?
Я провела пальцами по деревянной ставне. Тут же вспомнила, как Альгидрас так же гладил столешницу в доме Радима, точно дерево могло ему что-то рассказать. Не знаю насчет дерева, но вот Альгидрас явно мог. Нужно лишь придумать, как с ним встретиться. Он, конечно, дал понять, что мои визиты к нему могут навредить Радиму… Но теперь-то у меня был повод. Неспроста же Миролюб это все затеял? Я посмотрела на сундук, в который спрятала рисунок. Нужно еще при встрече обязательно спросить у Альгидраса, способен ли кто-то навевать мысли прядущим или у меня развивается паранойя.
Вернувшись в кровать, я улеглась поудобнее и закуталась в одеяло. Закрыв глаза, я позволила мыслям течь так, как им вздумается. Сначала испугалась, что не смогу расслабиться или что уже никогда не смогу видеть осознанные сны, как я именовала их про себя. Тем более что после последних событий у меня вообще появились проблемы со сном. Однако боялась я напрасно. Почти тотчас же на меня налетела дрема, словно только и ждала момента, когда я сомкну веки.
Я успела подумать о том, что хочу узнать из прошлого Миролюба и его отца что-нибудь такое, что позволит разгадать тайну рисунка и заодно пластины с надписью на старокварском. Мне почему-то казалось: это – вещи одного порядка.
А потом меня утянуло в сон, позволивший узнать даже больше, чем я хотела.
Брат Алвар,
не смей касаться памяти моего рода своей фальшивой скорбью! В том, как они погибли, есть и твоя вина!
Ты вновь лжешь мне, говоря, что жажда и ее утешение – это все, что дает Святыня. Служить, чтобы утолить жажду… Ты так это видишь? А как же предназначение?
Ты говорил: «Святыня создает место, Святыня создает род, что хранит ее. Святыня уходит, место гибнет, но род живет».
Здесь ты не лжешь, нет. Ты снова не договариваешь. Так? Что значит «уходит»? Куда? Святыня не может исчезнуть. Значит, где-то есть место, которое она избрала домом, и есть тот, кто ее хранит. И ты знаешь, чего она хочет, что дает хранителю, кроме защиты, и что забирает взамен, кроме жизни. Разум? Волю?
Альгар
Кто не помнит ушедшего, тот пред грядущим слаб.
Сотни войн похожи как сестры одна на другую.
Кто б ни выступил первым, и господин, и раб
В дне ушедшем уже совершали ошибку такую.
Но уж коль ты силен и готов далеко пойти,
Не в грядущем, а в прошлом ищи для себя ответ.
Все случилось однажды на чьем-то лихом пути –
Это знанье поможет тебе уберечься от бед.
Глава 8
Мне снился Миролюб. Причем был он подростком. Обрывочные картинки просто взрывали мозг красками и даже запахами. Пахло скошенной травой и дождем. Миролюб улыбался юной красавице. Судя по простой одежде, девушка не принадлежала знатному роду. Улыбка Миролюба была не той, которую привыкла видеть я. Не было в ней ни тени смущения, ни искры веселости. Она была четкой, выверенной. Впрочем, княжич все равно был красив даже с этой неискренней улыбкой. И девочка так считала – я точно видела. Ее пальцы робко скользили по щеке княжича, медный браслет, слишком большой для ее запястья, сполз почти до локтя, обнажив тонкую загорелую руку. К счастью, на моменте их жаркого поцелуя картинка сменилась, и я увидела Миролюба ребенком.
Он стоял напротив троих таких же мальчишек и зло щурился, а на его щеках алели яркие пятна. На нем была нарядная крашеная рубаха, а на мальчишках – изрядно поношенные, местами прохудившиеся.
– Повтори, что сказал! – звонким голосом потребовал Миролюб.
Ему ответили дружным смехом, и один из мальчишек, тот, что был постарше, прокричал:
– Ты и так слышал, калека!
После этих слов Миролюб бросился разом на троих обидчиков. И не было в тот момент ни охраны рядом, ни дружины за спиной.
Картинка сменилась, и мне оставалось только догадываться, чем закончилось дело.
В большой комнате сидел Любим в нарядной рубахе, при мече. Перед ним склонились люди в дорогих одеждах. Наверное, какие-то заморские послы. За правым плечом Любима стоял Миролюб. Я не могла точно определить его возраст. Вероятно, чуть меньше двадцати. Сидевший князь загораживал левую часть тела сына, и легко было поверить в то, что у Миролюба обе руки целы. Я снова поймала себя на ставшей уже привычной мысли, что он выглядит очень сильным и уверенным. Но вот кто-то из купцов протянул свиток, и Любим коротко кивнул. Миролюб тут же вышел из-за его плеча и спустился по ступенькам принять свиток. Посол бросил взгляд на заправленный за пояс рукав рубахи. В его взгляде мелькнула смесь жалости и брезгливости. На лице Миролюба не отразилось ничего.
Потом я вновь увидела Миролюба с девушкой: на этот раз светловолосой, курносой и босоногой. Она, хохоча, убегала по лугу, а он со смехом пытался ее догнать. И казалось, что, стоит лишь догнать, вовек не отпустит. Но девушка бежала быстро. То ли вправду была так легконога, то ли он нарочно поддавался. Наконец она уколола босую ступню и, поджав ногу, повалилась на траву. Он догнал, упал на колени, осторожно обхватил ладонями девичью ступню, и я вдруг осознала, что это не Миролюб. Юноша очень нежно гладил пострадавшую ступню девушки двумя ладонями, пока она смеялась и отталкивала его руки. Я смотрела на мальчика из моего давнего видения. На его виске не было белой пряди. И глаза были синими-синими. А во взгляде смех и беззаботность, которых я ни разу не видела у Миролюба.
Мысли во сне ворочались словно нехотя, будто вязли в чем-то, но мне очень хотелось узнать, что стало с этим мальчиком. И еще до того, как картинка сменилась, в голове всплыл обрывок разговора Миролюба и Альгидраса: «Пластина дядьки моего Светозара». – «…дядьку-то не уберегла», – и я увидела мужчину, стоявшего на коленях и стягивавшего оторванным куском плаща грудь раненого человека. Одного взгляда на бледное лицо было достаточно, чтобы понять, что это – тот самый мальчик. Синие глаза, которые я только что видела смеющимися, неотрывно смотрели в небо, и было ясно, что он мертв. Только мужчина, что держал его в своих объятиях, никак не желал этого признавать, повторяя как заведенный:
– Малой, ну, ты что удумал, а? А как же курносая твоя? Малой, ну, а матери я что скажу?
И потом совсем шепотом:
– Светозар-Светозар! Как же я без тебя-то?
И когда мужчина вскинул голову с истошным криком, от которого леденело сердце, я поняла, что это Любим. Совсем молодой, моложе теперешнего Миролюба. И столько звериной тоски было в его крике, что я отчаянно захотела, чтобы картинка сменилась: не видеть, не слышать. Но, словно в насмешку, я продолжала смотреть на зажмурившегося Любима, который прижимал к себе тело младшего брата, баюкая его, как, возможно, делал когда-то в детстве. И у самой шеи погибшего мальчика солнечные блики тускло отражались от металлической пластины, идущей по краю доспеха. На ней были выбиты узоры. Только я уже знала, что это слова. «Да не прервется род». И сколько бы ни кричал сейчас Любим, Святыня не обманула. Несмотря на то что мальчик умер, род не прервался. И пластина с надписью перешла дальше.
С усилием отведя взгляд от этой картины, я увидела воинов, собравшихся вокруг братьев. Некоторые были ранены, кто-то до сих пор сжимал в руках меч. Все они стояли скорбным кругом, ожидая, пока их предводитель поднимется с колен. И мне почему-то казалось, что ждать им в тот день пришлось долго…
