Следующая неделя прошла в небывалой суматохе. Добронега уходила еще засветло и часто возвращалась уже к сумеркам. Если же она никуда не отлучалась со двора, то к нам то и дело приходили люди: то свирцы, то жители окрестных деревень. Добронега без конца готовила снадобья, раздавала их пришедшим, подолгу что-то им втолковывала. Я, как могла, старалась помочь. Однако максимум, на что хватало моих способностей, – растолочь какие-то травы или развести мазь до нужной консистенции.

Оставаясь одна, я поддавалась непонятному волнению и наводила порядок в доме, особенно в покоях Всемилы. Часами отчищала плошки, горшки, кувшины – все, что только могла найти. Я наконец довычесала и вымыла Серого, отчего он, мягко говоря, был не в восторге. Так я крутилась целыми днями и уставала до того, что ночью падала в постель и засыпала без задних ног. Добронега видела результаты моих трудов, неизменно хвалила и при этом очень просила поберечься – не уставать понапрасну. Она смотрела на меня с тревогой, а я изо всех сил старалась не поддаться панике, потому что действительно чувствовала необъяснимую слабость. Порой в голову лезли дурацкие мысли: а вдруг я все же унаследовала болезнь Всемилы? Вдруг в один прекрасный день услышу в голове тот самый голос, которого так боялась сестра воеводы? Слегка успокаивало то, что я знала, кто был обладателем этого голоса. Впрочем, я не могла быть уверена, что к тому моменту буду в здравом уме и смогу мыслить рационально.

Изменений в психике я пока, к счастью, не замечала, а вот слабость и головокружение стали моими постоянными спутниками. Причины я не понимала. Впервые в своей недолгой жизни я проводила кучу времени на свежем воздухе, ела экологически чистую пищу, общалась с природой и при этом, как выражалась Добронега, таяла на глазах. Если уж говорить прямо, я чувствовала себя в Свири неважно с самого своего появления здесь. Поначалу списывала это на медленное выздоровление после тяжелой болезни, потом на нервные потрясения… Сейчас списывать было не на что.

Впрочем, я упорно гнала от себя упаднические настроения. Я застряла в этом мире и не знала, удастся ли мне отсюда выбраться. Докторов, способных поставить диагноз и вылечить мой недуг, здесь не было. Так к чему беспокоиться попусту? Я старалась хорошо питаться, пить много воды, вопреки всему заниматься физическим трудом и не думать о плохом. Тем более что поводов для размышлений мне хватало и помимо моего здоровья.

Я боялась спрашивать Добронегу напрямую, но все говорило за то, что мы едем в Каменицу. Недаром же она за эту неделю обошла, кажется, всех больных в округе. Даже в окрестные деревни выезжала на тряской повозке. Я сама провожала ее до городских ворот, когда Радим, сжалившись надо мной, выпустил из дома. Правда, в своем присутствии. Он отрядил с Добронегой сразу четверых воинов, и мне стало не по себе. Раз уж Радим воспринимает угрозу всерьез, значит, дело совсем худо.

Сам Радим часто к нам заходил. Рассказывал новости о самочувствии Златы. Сперва та сильно недомогала. Даже с постели встать не могла. Услышав об этом, я испугалась, что наша поездка сорвется, впрочем, быстро устыдилась и посочувствовала Злате от всей души. Для нее этот ребенок был так важен, что оставалось только догадываться, чего ей стоило согласиться на такое опасное и долгое путешествие. Но традиции здесь чтили. Мать должна благословить дочь. О том, почему жена Любима не может приехать сама, я так ни у кого и не спросила, боясь выдать свою неосведомленность о вещах, которые Всемила должна была знать.

Впрочем, долго сочувствовать Злате не пришлось, потому что в один из визитов сидевший за столом Радим вскинул виноватый взгляд на мать и пробормотал:

– Олег там для Златки трав заварил. Не наших. Ты прости уж.

Добронега встревоженно встрепенулась и посмотрела на сына в упор. На столе перед нами душистыми связками были разложены высушенные травы. Радим смущенно потянулся к одной из связок, чтобы чем-то занять руки, однако Добронега шлепнула его по пальцам.

– Раскрошишь! Что он давал? – строго спросила она.

– Не знаю.

– Радим!

– Ей лучше стало сразу. Я ему верю, – упрямо закончил Радим, посмотрев на мать.

– Да неужто я не верю?! – воскликнула та. – Только сейчас пуще прежнего думать надо. Много тот Олег в этом понимает!

– Уж верно не лез бы, кабы не понимал. Златке от того лучше. Ее и не мутит вовсе. И есть захотела. Хорошо, что он с ней поедет, а то я уже места себе не нахожу.

Я замерла, ожидая, обмолвится ли Радим о том, кто еще поедет. Но в тот день он так ничего и не сказал.

Злату я увидела только спустя шесть дней после того, как узнала о ее положении. Вероятно, я прошла тест на истеричность, потому что однажды утром, когда Добронега, по обыкновению, собралась к очередному хворому, как она их называла, а я привычно пошла проводить ее до ворот, во двор вошел Радим. Потрепал по ушам Серого, принял корзину у матери и сообщил, что проводит ее. Я приготовилась запереть ворота, а Радим, коротко переглянувшись с матерью, улыбнулся:

– Пойдем с нами, что ли? А то Златка мне покою не даст. Все хочет тебя увидеть.

Я удивленно взглянула на Радима, а тот с усмешкой продолжил:

– За шалью беги. Прохладно нынче. А то как простынешь перед дорогой.

Едва не подскочив на месте от осознания, что меня все-таки берут в Каменицу, я бросилась в дом с поистине спринтерской скоростью – только юбка взметнулась. Позади послышался смех. Я схватила шаль, провела рукой по волосам, стараясь их пригладить, точно на свидание собиралась, и бросилась к выходу, пока Радим не передумал. Запыхавшись, я вернулась к воротам. Добронега и Радим улыбались, и я не могла не улыбнуться в ответ. Когда же брат Всемилы подтолкнул меня в спину, чтобы я выходила на улицу быстрее, я вдруг поняла, что мы и вправду почти семья.

Добронега свернула чуть раньше, а Радим взял меня за локоть и потянул за собой. Идя по улице и кивая на приветствия свирцев, я чувствовала, как в животе холодеет от волнения. Почему-то я иррационально боялась встречаться со Златой. В своей прошлой жизни я ни разу толком не общалась с беременными женщинами. Не то чтобы я верила в слышанные ранее байки о том, что женщины в положении становятся капризными, непредсказуемыми и от них лучше держаться подальше, но вот сейчас испугалась, что Злата на волне гормональных изменений за что-нибудь обозлится на меня, наговорит Радиму всякого, а тот возьмет и оставит меня в Свири. Поэтому, перед тем как шагнуть во двор дома воеводы, я глубоко вздохнула и сосчитала до пяти. До десяти просто не успела – Радим снова подтолкнул меня в спину.

Стоило мне войти во двор, и я замерла как вкопанная, а не ожидавший этого воевода налетел на меня, едва не сбив с ног. Ему удалось подхватить меня под локоть и вздернуть на ноги, не то я пропахала бы носом влажную от недавнего дождя землю. Причина моей заминки сидела на нижней ступени крыльца и щелкала пальцами перед носом толстого и сердитого щенка, похожего на большую плюшевую игрушку. Щенок злился и норовил укусить дразнившую его руку. Альгидрас же смотрел на эти попытки с ленивой снисходительностью. Вдруг он вскинул голову, и наши взгляды встретились. Я к тому времени успела принять вертикальное положение и даже открыла рот, чтобы поздороваться, а заодно извиниться перед Радимом. Однако именно в этот момент щенок воспользовался тем, что Альгидрас отвлекся, и с рычанием вцепился в застывшую перед его носом руку. Наш зрительный контакт разорвался, потому что Альгидрас зажмурился, что-то прошептал по-хвански на выдохе и свободной рукой расцепил челюсти малыша.