Я вынырнула из вязкого сна с колотившимся сердцем и долго смотрела в потолок. Все как я заказывала. И Миролюб тебе, и Любим, и пластина. Только видений оказалось гораздо больше, чем я могла принять и осмыслить. Неужели каждый раз, желая узнать о ком-то из этого мира, я буду переживать вот такие моменты?
Зажмурившись, я зажала рот ладонью, чтобы Добронега не услышала всхлипов, и скрутилась в клубок под сырым одеялом. Как же жалко мне было этого совсем юного и влюбленного мальчишку! И сердце разрывалось от мысли о Любиме. Как же ненавидеть его теперь? А Миролюб, который с годами зачерствел душой так, что и ухом не вел, слыша насмешки и видя жалостливые взгляды? Куда мне с моими глупыми переживаниями до них? Любовь безответная у меня была? Неудавшиеся отношения? Родители заставляли идти в медицинский? Да я же в своей жизни вообще ничего не видела!
Не удержавшись, я разрыдалась-таки в голос.
Дверь в мои покои скрипнула, и на пороге появилась Добронега.
– Что такое, дочка?
Вместо ответа я разрыдалась еще сильнее. Я не могла объяснить, отчего плачу. Ну как такое объяснишь?
– Мне сон приснился. Не помню какой.
Добронега ни о чем не стала расспрашивать. Просто села рядом и долго гладила меня по спутанным волосам. Наверное, она решила, что мне приснился плен. С одной стороны, я хотела ее успокоить, а с другой – малодушно понимала, что не буду ничего объяснять. Пусть уж лучше думает на кваров. Я всхлипнула, перехватила ее руку, поправившую на мне одеяло, и прижала к пылающей щеке.
– Не сердись на меня, – попросила я.
– Не буду, дочка. Ну что ты удумала?
Добронега второй рукой пощупала одеяло.
– Ишь, взмокла вся. Надо сегодня постель вынести. Да переоденься давай, не то застынешь.
Я кивнула и стала выбираться из постели. Натягивая рубаху, я не удержалась:
– Олег с Миролюбом о дядьке Миролюбове говорили. Светозар, кажется. Ты знала его?
Добронега посмотрела на меня с удивлением.
– Нет, дочка. Только слышала. Он умер еще до того, как я князя увидела. Люд болтал, что князь долго после его смерти в себя прийти не мог. Ну, так то лишь болтают.
– Правда не мог, – вдруг сказала я.
– А ты почем знаешь?
– Миролюб сказывал, – соврала я. – А еще они похожи очень были. С Миролюбом.
– Так Миролюб его видеть не мог. Родился после, – с сомнением проговорила Добронега, явно не понимая, к чему я клоню. Я и сама не понимала. Просто пыталась нащупать хоть какую-то ниточку к объяснению увиденного.
Я посмотрела на Добронегу, и снова какая-то мысль мелькнула на краю сознания. Миролюб родился после смерти Светозара. Почему-то этот факт казался важным. И дело было даже не в их мистическом сходстве… Я тряхнула головой и поморщилась.
– Голова болит? – тут же спросила Добронега.
– Немного, – соврала я, хотя в висках невыносимо пульсировало. – Может, Миролюбу отец про то, что похожи, рассказал? – пробормотала я, а сама вдруг подумала, как же тяжело было Любиму видеть сына, который рос таким похожим на погибшего брата, и понимать, что не уберег ни брата, ни сына.
Добронега внимательно вглядывалась в мое лицо, очевидно, сбитая с толку моими расспросами, и я поспешила заверить, что мне уже лучше. И что я немножко посижу. Чаю себе заварю травяного. Во взгляде Добронеги сквозило сомнение, однако спорить она не стала и отварами меня пичкать тоже. Вместо этого пожелала мне доброй ночи, подхватила с сундука влажное белье и вышла из покоев.
Я перебралась в обеденную и развела огонь в печи, попутно с гордостью отметив, что у меня это получается все лучше и лучше. В первый раз я едва не задохнулась, когда дым от наконец-то разгоревшихся дров повалил в дом, а не в трубу. Оказалось, что я не открыла заслонку. А вот сейчас вода в чугунке быстро нагрелась почти до кипения. Я заварила чай и подумала, что все же помогла Добронеге. Ей теперь поутру печь не топить.
Устроившись поудобнее за широким столом, я просидела так до рассвета. Слушала, как Добронега ворочается в постели, потом встает, ходит по комнате, открывает сундук… Ей тоже не спалось в эту ночь, а я боялась спросить о причинах, поэтому просто сидела, сжимая кружку с давно остывшим чаем, и старалась ни о чем не думать. Но мысли то и дело возвращались к недавнему сну. А может, дело не в том, что они здесь чувствуют сильнее, может, дело в том, что их жизнь гораздо богаче событиями, чем была моя прошлая? Ну разве сравнишь заваленный экзамен с проигранной битвой или опоздание на работу с тем, что не успел прикрыть щитом того, кто дорог? С этими мыслями я не заметила, как задремала перед самым рассветом, и снилось мне что-то непонятное и тревожное.
Я видела женскую фигуру в огне. Пламя спустилось с ее ладоней, скользнуло на землю, будто в цирковом представлении, и в считаные секунды окружило женщину. Она не двигалась, не пыталась убежать. На ее лице с безупречными чертами не были ни тени страха или тревоги. Будто происходившее не касалось ее вовсе. Вокруг что-то пели на смутно знакомом языке. Голоса были мужскими, а песня больше походила на молитву, едва слышную за ревом разбушевавшегося пламени. Скоро женская фигура целиком скрылась в кольце огня, и тогда я заметила четырех мужчин, стоявших вокруг нее.
Песня оборвалась, и вместе с ней исчезло пламя. Разом. Будто выключили газовую горелку.
Я почувствовала непреодолимое желание зажмуриться, чтобы не видеть того, что осталось от несчастной, но представшая моему взору картина оказалась во сто крат хуже: на теле женщины не было ни одного повреждения. Она стояла, гордо подняв голову и глядя прямо перед собой. Все в ее позе дышало силой и спокойствием. Вот только руки… Они были вытянуты раскрытыми ладонями вперед в каком-то беспомощно-наивном жесте. Почему-то вид пустых ладоней вызвал во мне неконтролируемую панику. Мне захотелось броситься вперед и сжать ее руки, хоть чем-то прикрыть, занять их! Словно оттого, что они пусты, случится что-то страшное и, главное, непоправимое!
Почувствовав нарастающую дрожь во всем теле, я не сразу поняла, что дрожу не я. Вокруг меня дрожали пол, стены, потолок. Похожая на неровный пульс вибрация распространялась во все стороны. Сверху посыпались мелкие камни, и только тут я поняла, что все это происходит в пещере. На лице ближайшего ко мне мужчины отразился неподдельный ужас. Сбросив с головы капюшон, он коснулся ладонью пульсировавшей стены. Я смотрела на тонкие смуглые пальцы, гладившие стену, точно та была живой, на перстни, мерцавшие в свете факелов, и не могла отделаться от мысли, что это не просто сон. Я чувствовала, что это – часть чьего-то прошлого.
С потолка вновь посыпались камни, и еще двое мужчин сбросили капюшоны. Я не понимала, почему они не убегают, что держит их здесь, в месте, которое станет их могилой. Почему женщина вместо того, чтобы бежать, кричать, все так же молча протягивает ко мне руки? Словно я должна исправить то, что здесь случилось. Я попыталась приблизиться, чтобы рассмотреть ее лицо в неясном свете факелов, однако что-то мешало подойти. Казалось, будто я стою за прозрачной преградой.
Очередной камень сбил со стены факел, и тот, падая, на миг осветил лицо женщины. Если бы я могла, я бы отшатнулась. Потому что, как бы трудно ни было в это поверить, фигура в центре круга оказалась неживой. Это была искусно выполненная статуя. Каменная и прекрасная в своей холодной идеальности. Оттого-то она и стояла недвижимой посреди этого хаоса.
Один из мужчин вскрикнул, и его рука повисла точно плеть, отбитая упавшим камнем. Он попытался сделать шаг в сторону, однако человек, стоявший в самом дальнем конце пещеры, что-то резко выкрикнул, и покалеченный лишь тихо простонал в ответ, оставшись на месте. Я посмотрела вниз и увидела, что ноги всех четверых окутаны сиянием, точно на них все еще жили искры от недавнего пожара. Может быть, это было частью ритуала и, пока не погаснет последняя искра, они не должны были сходить с места? Впрочем, возможно, им вовсе не суждено было сдвинуться. Почему-то в памяти всплыло невесть откуда взявшееся знание, что для некоторых ритуалов нужны добровольные жертвы.
Я снова попыталась сделать шаг вперед и, как и в прошлый раз, не смогла. Значит, то, что я должна увидеть, можно будет рассмотреть издали. Я вновь оглядела всю картину целиком, уже даже не пытаясь унять колотящееся сердце. Пыль от камнепада заполнила все вокруг. Я с трудом различала детали. Часть факелов упала или погасла, и теперь четко выделялись лишь полы одеяний четверых мужчин, подсвеченные искрами, и отчего-то фигура женщины, которая, хоть и не подсвечивалась, непостижимым образом была хорошо видна сквозь клубы пыли. А еще я вдруг с удивлением заметила, что на нее не падают камни и даже мелкая крошка, почти непрестанно сыпавшаяся сверху, словно облетает ее стороной. Я подняла голову, пытаясь понять, есть ли над ней потолок. Может быть, дело в том, что над ней пустота и камням просто неоткуда падать? Однако разглядеть хоть что-либо не удалось: своды пещеры терялись в темноте.
Еще один камень с грохотом обрушился, едва не придавив человека, который, кажется, был здесь главным. Однако тот даже не шелохнулся. Вдруг резко стало тихо. Пульсация прекратилась, как и свечение у ног мужчин. В наступившей тишине отголосками было слышно эхо далекого обвала да еще хрипло дышал покалеченный мужчина, баюкая сломанную руку. Главный скинул с головы капюшон, и сквозь не до конца осевшую пыль я увидела, что он молод, черноволос, с острой бородкой. Он провел рукой по лицу, стирая пыль, и с улыбкой безумца что-то прошептал на незнакомом мне языке. Тот, что стоял слева от него, хрипло рассмеялся. Покалеченный не отреагировал никак, продолжая прижимать к себе руку, а стоявший ближе всех ко мне вновь провел ладонью по стене, и я заметила, что пальцы в золотых перстнях стесаны в кровь, но он, не обращая на это внимания, продолжал гладить стену, словно та была живой. На камне оставались кровавые разводы. Вдруг он резко опустился на колени и тихо, но отчетливо произнес:
– Хи нами вока. Хи трэмо матурэ, – отчего двое мужчин вздрогнули, а третий – с улыбкой безумца – лишь расхохотался.
