Я вздохнула, отчаянно желая дотянуться до полена и приложить воина по голове.

– А это? – Я скептически приподняла бровь, указывая на шар.

– А это… Это… Не знаю, что ты еще у него отняла. Из нутра что-то? – Горислав сделал вид, что усиленно думает.

Я не стала ожидать, пока он начнет перечислять местные названия внутренностей, и чуть толкнула его в плечо. Он тут же отшатнулся так, будто я его и вправду поленом ударила. Потер плечо и пробормотал:

– А силищи-то! Пойдем к нам в дружину, а? Буду с тобой в карауле стоять.

На его лице появилось мечтательное выражение.

– Что еще Миролюб сказал?

Горислав снова посерьезнел. Да так быстро, что я даже моргнула.

– Сказал, что ты знаешь, кому это отдать.

Я посмотрела мимо Горислава на грязный после дождя двор. Вот оно что. Я снова на посылках. Как там Добронега говорила? Крутят они оба мной, как хотят? В наблюдательности и житейской мудрости ей не откажешь.

Горислав разглядывал меня так, точно пытался угадать, что же делается в моей голове. Неуютный это был взгляд, пытливый. Ох, неглупы у княжича воины. Подбирал он их специально, что ли?

– Еще что-то передать просил? – Я посмотрела на сосредоточенное лицо воина.

– Поцелуй, – тут же расплылся в улыбке Горислав и приосанился, отчего стал еще выше. Почти как Миролюб.

– Иди уже, а? А то пса спущу. Он тебя расцелует.

– Да не боюсь я твоего пса, зазноба, – полушутя, полусерьезно откликнулся воин и, махнув на прощание рукой, быстро пересек двор. Я бросилась за ним и поймала за рукав как раз тогда, когда он уже собрался перемахнуть через забор.

– Да выпущу я тебя через калитку. Не напрыгался еще?

Он улыбнулся нормальной улыбкой. Чуть усталой и немного грустной.

– Спасибо, краса.

– Ты теперь в Свири останешься или Миролюба догонять будешь?

– С князем сегодня уезжаю.

– Князь уезжает? – Почему-то я разволновалась от этой новости.

Впрочем, это же хорошо, что Любим уезжает, а непоправимого в Свири не случилось. Главное, чтобы никакого сюрприза после себя не оставил.

– После трапезы велел седлать, – подтвердил Горислав и, вскинув голову к небу, прищурил один глаз, словно пытался прикинуть по солнцу, сколько сейчас времени. Впрочем, это я тут ничего не умела, а они ведь наверняка как-то ориентировались. Горислав посмотрел на меня и удовлетворенно кивнул, словно понял, что еще вполне успевает.

– А если бы Добронега не ушла никуда? Как бы ты успел рисунок передать? – Мне было правда любопытно.

– Да как же она не уйдет? У вас же еще раненые есть после кваров. Да и хванец ваш вон… А уж коли бы совсем не ушла… Ну что, пришлось бы вправду браги напиться. Конь бы меня не подпустил, князь кнута всыпал да оставил бы трезветь.

Я не понимала, шутит ли он или говорит серьезно, но план был вполне действенный. Меня, правда, немного смущала жертвенность исполнителя, но я уже смирилась с тем, что серьезности от Горислава не добиться. Впрочем, его способ переживать горе был не самым плохим, стоило это признать. Для окружающих так и вовсе идеальным.

– Иди уже! Доброй дороги тебе, – пожелала я совершенно искренне.

– Спасибо, краса! – не менее искренне ответил Горислав и выскользнул за ворота.

Однако, не успела я задвинуть засов, как калитка приоткрылась и рука Горислава метнулась к моей шее, заставив меня вздрогнуть всем телом. В голове мелькнуло, что он сейчас перережет мне горло, а сам скроется, и потом ищи его свищи. Глупая я и доверчивая. Только вдруг моего обоняния достиг запах, который не давал покоя с самого утра. Калитка захлопнулась, а за моим правым ухом остался желто-белый одуряюще пахнувший цветок. Я почувствовала, что не могу сдержать улыбку. Только горло отчего-то перехватило. Достав цветок, я прижалась к нему губами. Насколько же остро все чувствуется в этом мире. Как лезвием по еще не зажившей ране.

Серый фыркнул и негромко заскулил, видимо, почувствовав мое настроение. Я подошла к псу, дала ему понюхать цветок, отчего Серый чихнул и посмотрел на меня с укором. Я пристроила цветок за ухо и села на корточки около пса. На улице было свежо, но от прижавшегося ко мне Серого шло ровное и уютное тепло. Я долго гладила жесткую шерсть, стараясь ни о чем не думать, впрочем, взгляд сам собой то и дело возвращался к дровянице, где на пеньке лежал чуть закрученный кусок коры с непонятным рисунком. Можно было, конечно, страдать от мысли, что я снова на посылках, но лучше подумать, как передать рисунок Альгидрасу. Вдруг это важно?

А потом мои мысли вернулись к Гориславу. «Да не боюсь я твоего пса». Горло снова перехватило, и я тряхнула головой. Невозможно жалеть всех! Тут наверняка у каждого второго, копни поглубже, такая история вылезет, что слезами умоешься. Что ж мне теперь, над каждой рыдать?

– Прекрати, – прошептала я сама себе, отчего Серый вздрогнул и лизнул меня в щеку.

Я лишь сильнее прижалась к псу, крепко зажмурившись. Я справлюсь и не расклеюсь. Я же сильная. Серый встрепенулся, сбрасывая мои руки, и бросился к воротам. На этот раз не зло, а радостно. Звякнул навесной замок, скрипнула калитка. Добронега потрепала Серого по ушам.

– Ну, пусти! Завалишь! – оттолкнула она пса, но голос звучал ласково.

Я вспомнила свою утреннюю выходку и встала, отряхивая платье и не зная, куда деть руки. Добронега посмотрела мне в глаза. В ее взгляде не было злости, только грусть.

– Мне очень стыдно, – пробормотала я. – Ты простишь меня?

– А как иначе, дочка? – вздохнула Добронега и шагнула ко мне, отпихивая с дороги Серого. Пес вертелся вокруг нас и поскуливал, точно чувствовал, что мы обе расстроены, а может, жаловался на незваного гостя – с него станется. Добронега отставила в сторону корзинку, которую тут же обнюхал Серый, и крепко меня обняла. Она ничего не добавила, но я почувствовала, что она на меня больше не сердится.

– Как раненые? – прошептала я.

Добронега обхватила меня посильнее и начала раскачивать. И я снова подумала, что она – настоящая мама и какое счастье, что я оказалась здесь с ней.

– Оправляются, хвала богам. Только Зим пока слаб. Но и он, волей Перуна, оправится.

Имя мелькнуло в мозгу какой-то ассоциацией. Я вспомнила, что Зимом звали мужа Желаны – Всемилиной подруги. Впрочем, вряд ли здесь один Зим на всю Свирь. Поэтому уточнять я не стала.

– Это хорошо, – прошептала я, все так же обнимая мать Радима и чувствуя, что Серый трется головой о бок.

– Только ты ведь о другом спросить хотела? – в самое мое ухо прошептала Добронега.

Я не смогла сдержать усмешку. Хотела. Я и спросить хотела, и увидеть его. При этом желание увидеть было не то чтобы сильным, нет… оно было словно назойливая мелодия – вертелось на краю сознания с того момента, как я открыла глаза сегодня утром. Убираясь в доме, споря с Гориславом, обнимаясь с Серым, я никак не могла отогнать это фоновое желание увидеть хванца и почему-то снова к нему прикоснуться. Это было странно.

– Получше ему, – негромко ответила Добронега на так и не заданный вопрос. – Каждый раз диву даюсь, как же хорошо его снадобья помогают. Другие они. И готовит он их иначе. Но помогают. Точно вправду чудесники те хваны.

Я покрепче обняла Добронегу в знак благодарности.

– Да какой он чудесник? Вон сколько на него всего сыплется.

– Но ведь спасают его боги всякий раз.

– Ты же понимаешь, зачем он побратимство разорвал? – прошептала я.

– Ты правда была там?

– Была. Плохо ему было. Обоим им плохо. А еще… княжеские воины не знали, как к нему подступиться, точно боялись.

– Правильно боялись, дочка. Как им было не бояться? О хванах ведь не просто так сказания складывали. Другие они. Будто выше людей. Так зачем же разорвал, по-твоему?

– Чтобы Радиму руки развязать, – проговорила я и почувствовала, как Добронега высвобождается из моих объятий и делает шаг назад.

Не перегнула ли я палку? Однако она лишь внимательно посмотрела на меня и чуть улыбнулась.