Юлий забирает кота и деньги. Прикрывает массивную дверь. Этих денег хватит на лекарства и еду. На несколько дней, от силы неделю. Лекарства стали очень дороги.
РУБИ УЖЕ НА РЕЛЬСАХ
Ты пытаешься думать не о ней. Но ты не можешь думать не о ней. После Руби у тебя были женщины, но ни одна не задержалась. «Почему?» — спросила Марина.
«Ты в самом деле хочешь знать?»
«Да. Не бойся меня обидеть. Я же люблю тебя».
Ты достал из холодильника водку и налил ей 100. Марина выпила.
«Ну, говори же».
«Теперь выпей пива». — Ты протянул ей жестяную банку.
«Я не хочу». Но ты настоял.
«Ты — пиво после водки», — сказал ты, глядя в сторону. Марина повернулась рывком. «К сожалению, я не могу сейчас предложить тебе безалкогольного пива».
Марина ушла и не вернулась.
Ты сидишь за красным пластиковым столиком на краю парка.
Руби уже на рельсах — бормочешь ты. Две влажные дорожки от глаз к подбородку.
Ты расплачиваешься. Идешь мимо гаражей с неуклюжими граффити, мимо пустой детской площадки, идешь по засыпанной красивыми разноцветными листьями аллее. Вы шли по этой аллее с Руби, и ты говорил, говорил, ты читал ей стихи Целана, пояснял жестами строение Вселенной и Времени, рассказывал про объекты Smalltalk, в которых заключен весь Мир, и тебе казалось, что ты произвел впечатление, и вы шли и шли в глубь парка и вам было хорошо, и внезапно Руби остановилась и повернулась к тебе. «Заткнись», — сказала она. И ты застыл, пораженный, а Руби взяла твою руку в свою, и вы свернули в заросли и… да, вот здесь, за этой сдвоенной ольхою — вспоминаешь ты. Конечно, вот за этой ольхою.
Ты целовал ее всю, от пальцев ног до мочек ушей, ты любил ее в травах, ты любил ее прислоненной к шершавой коре. После вы курили в летнем кафе, в том самом. Но столики внесли внутрь, ведь была осень. «Тебе понравился секс со мной?» — спросила Руби. «Да!»
«Нет. Это не секс», — улыбнулась она.
Ты спрашивал у других женщин: «Что такое секс?» Они отвечали, отвечали разное, но, спрашивая, ты не собирался слушать их ответы.
Секс — это не то, что произошло.
«Это путь? И обратной дороги нет?» — догадался ты. «Разумеется». Она чмокнула тебя в темя и пошла прочь.
Ты встречался с ней в парке у заброшенной железнодорожной ветки. Однажды вы занимались любовью у невысокой насыпи. Ты услышал шум приближающегося поезда. Ты прервался. «Что с тобой? Это поезд». Она откинула крашеную челку с намокшего лба.
«Но здесь уже давно не ходят поезда».
«Какого черта? С чего ты взял?» Поезд приближался. «Может, ты все-таки продолжишь?»
Это не был вопрос. Вагоны электрички понеслись мимо, головы на несколько секунд прижались носами к стеклам, чтобы после еще долго кивать и вертеть, обсуждая увиденное. «Смотри! Смотри в эти лица!» — кричала Руби. Поезд пронесся, взметнув за собой маленький торнадо бумажек и невесомых сентябрьских листьев, Руби рухнула в траву и застонала.
Ты обязательно пойдешь к этой насыпи, но не сейчас. Сейчас ты бродишь в зарослях орешника, глаза твои открыты, но не видят, потому что они видят другое.
* * *
Руби уже на рельсах.
Не стоит лукавить с самим собой. Не так давно ты проделывал то же самое с Анной. Ты кричал в лица, расплющенные о стекло: «Будьте вы прокляты! Я кончаю!» И Анна валилась в траву и стонала, но вы отряхивались, садились и в сгущающихся сумерках безумия нежно целовали друг друга в шею и пах. Но ты знал и она знала. Для вас с Руби знание было невозможно.
С тех пор как вы любили друг друга для проносящегося поезда, Руби так и ждала тебя — присев на рельсы. Курила или читала книжку в бумажном переплете.
Ты поцеловал ее и присел на рельс рядом. Вы ласкали друг друга, Руби сняла джинсы, под которыми, как обычно, ничего не было, и отшвырнула их на насыпь. «Ты хочешь прямо здесь?» Она обхватила твою голову и прижала к животу. «А если…» «Ты боишься. Это хорошо, бойся. Но поезда не будет».
Она знала расписание.
В иссякающем свете ты ищешь ту поляну. Конечно, ты повторяешь и повторяешь: «Руби уже на рельсах. Руби уже на рельсах».
Но однажды ты услышал шум поезда. А ведь все было как всегда: ты пришел в назначенное время. Руби сидела на рельсах в своих порванных на коленях джинсах, и после недолгих ласк — долгие уже не требовались — вы начали делать это, и тут, краем уха, кромкой сознания ты услышал шум приближающегося поезда. Ты испугался. Но Руби закрыла твои уши своими ладонями, и ты не слышал, но понял по движению ее губ, что она кричит: «Верь мне! Все будет хорошо», и ты даже сквозь ее ладони слышал свисток — сначала короткий, потом непрекращающийся. Она повалила тебя на шпалы, вы вытянулись между рельсами и прижались к земле, и в твои освобожденные уши ворвался чудовищный грохот колес, ты кричал так, что твои легкие еще долго болели, и она кричала, но крики были ничтожны внутри этого грохота и ваши тела содрогались в ужасе и экстазе. Последний вагон пронесся над вашим телами, и вы скатились под откос.
«Ты — сумасшедшая. Я больше в этом не участвую», — сказал ты, оглядывая себя снаружи и как бы изнутри. Она хохотала. Как сумасшедшая.
Вы напились тогда, в том самом кафе. «Я думал, что обделаюсь», — признавался ты. «Why not?» — хохотала она, и ты хохотал в унисон. В кафе кроме вас был хозяин, отпустивший официантов. Поначалу ты и думал, что обделался. Спина, ягодицы и ноги были в коричневом. Это смутило. Вскоре ты сообразил, что коричневая субстанция — шоколад, из которого в то время делали шпалы. Тогда как раз крупные поставки газа дошли по трубам до Швейцарии, и швейцарцы расплатились слитками Tablerone. Их пустили на шпалы. Этот сорт шоколада известен своей твердостью, но ты — ох уж эти страстные любовники — растопил плитки жаром своей спины (позже и ты побывал в позиции сверху). Вы шли из кафе в обнимку, шатаясь, горланя на разные лады: «Руби уже на рельсах! Руби уже на рельсах!», хохоча и матерясь невпопад. Руби тошнило. Посреди ночи ты взял такси и первый раз отвез ее до дому.
Повторить такое с другими женщинами ты и помыслить не решался. Теперь ты знаешь: не повторится уже никогда. Ну а сам ты понемногу привык. Человек ко всему привыкает. Только один раз ты вновь испугался по-настоящему.
Вы занимались любовью под грохот проносящегося над вами поезда. Ты никогда не мог определить, сколько времени прошло. Но в этот раз ты понял, что грохот и лязг не кончаются, что они и не закончатся. Тебе было уже не до любви. Ты кричал о своей догадке, но Руби, конечно, не могла тебя слышать. Ты понял, что над вами мчится кольцевая, ваша закольцованная электричка, первый вагон которой соединен с последним. Но пульс колес стал реже, зашипела гидравлика и поезд остановился. Головы высунулись в приоткрытые окна.
Ты нашел это место. Это небольшая полянка в глубине парка, недалеко от той железнодорожной насыпи. Ее не пересекают тропинки, нет проплешин, вытоптанных кроссовками любителей барбекю. Мало кто находит это место, ты же бываешь здесь не часто, и в промежутках следы твои успевают зарасти. Ты достаешь из пластикового пакета бутылку из-под пепси с водопроводной водой.
Ты поливаешь клумбы, которые называешь мемориалом Руби. Руби называла себя Звезда Любви. В тот последний вечер на рельсах она раскинула руки и ноги как Морская Звезда. Но она была Звездой Любви и хотела, чтобы ты похоронил ее как Звезду. Молодец, ты выполнил ее волю. Ты сделал все, как она просила: Клумба Левой Ноги, Клумба Левой руки, Клумба Головы, Клумба Правой Руки, Клумба Правой Ноги. В середине Клумба Сердца. Для Клумбы Сердца ты выбрал рубиновые голландские тюльпаны. Первое время, приходя на мемориал, ты падал на колени, ронял лицо в землю, еле прикрытую проросшей травкой, и рыдал в голос. Но все проходит. Две мокрые дорожки от глаз к подбородку, ты улыбнулся воспоминаниям дней безумных, положил пустую бутылку обратно в пакет и направился к центральной аллее, приговаривая: «Эх, Руби, Руби».
