И тут у Ивана подогнулись коленки, и он по стенке сполз на ближайший стул. Это не было «люблю» как «пока», это было «люблю» как «люблю», и в нем было столько «люблю», что он забыл о паролях, критических данных и представителях заказчика.

— Кто он? — жалобно проблеял Иван, когда к нему вернулся дар речи.

Сан Саныч внезапно успокоился, сел в кресло и расхохотался. Уже не истерически, а как-то даже беззаботно.

— Кто ОН? Я же говорю, это законченный дебил.

Молчун улыбнулся глазами.

Ну и выяснилось, конечно, что Ромео, даже если он платонический Ромео, узнает последним, что «он» — это нынешняя хозяйка того зеленого Kawasaki — Лидия (служба безопасности через своих людей уже выяснила фамилию и адрес), что кто-то их видел вместе. Но самое печальное, что Лидия работает в Sony. И как теперь выкручиваться, не понятно ни генеральному, ни его бизнес-партнеру.

Но еще печальней, конечно, то, что через пять дней на Ярославке Веруньчика сбила насмерть ФУРа.

Сан Саныч вызвал Ивана в кабинет. Он был под мухой и подливал себе коньяку после каждой фразы. «Иван, поверь, это просто случайность, ты же знаешь все эти анекдоты про байкеров на кавасаках. они все там одноразовые. Иван, мы ведь с тобой начинали эту бодягу, еще подвала не было, ты МНЕ веришь?»

Иван молчал. Вряд ли он верил, да и многие не верили. Хотя, если без паранойи, то это действительно было похоже на совпадение. Ее сбил уснувший казах, ехавший черт-те откуда. Он вылетел на встречку и, пытаясь в последний момент отвернуть, завалился на бок в противоположном кювете. Он с трудом говорил по-русски и на суде был в гипсе.

Кто точно не поверил, так это Лидия. На похоронах, на Хованском была разыграна сцена посильней Фауста Гёте. Пришла она пьяная, а может, и не только пьяная. Веру подлатали, но в гробу ее было не узнать, конечно. Кукла и кукла. Там, на прощании, Лида еще держалась. У могилы, над гробом, отец Веры, седенький щуплый интеллигент в пиджачке, начал со слов, обещавших пространную речь, но сразу расплакался, бросил комок вниз не глядя и ушел куда-то. Вдруг Лиду пробило. Шатаясь, она подошла к тому молчуну или к такому же, как он (там действительно было несколько не знакомых ни мне, ни сотрудникам, ни родственникам странных личностей), и, глядя в глаза, громко спросила:

— Ты кто?

Ее, конечно, пытались утихомирить, сначала мягко, потом силой, но Лида, даром что пьяная и неадекватная, вырвалась (байкерша, черт возьми), подбежала к другому и ему тоже:

— Ты кто? Что ты тут забыл? Кто-то знает этого человека? Это родственник? Это сотрудник «Сонатины»? Нет? КТО ТЫ?

И так несколько раз, пока ее наконец не скрутили. Но, когда гроб опускали, она опять вырвалась. И, качнувшись, едва не завалилась прямо туда, в могилу. Ее поймали, вытащили за куртку чуть ли уже не из ямы.

Тут вдруг пробудился от ступора Иван. Он взвыл как пес, которому переехали лапу, и, натянув пиджак на голову, понесся прочь, сбивая людей и спотыкаясь об ажурные оградки могил.

Ну что. Понемногу он пришел в себя. Но не то чтобы уж совсем. С работы он, понятно, уволился, да и фирма скоро закрылась (возродилась, наверное, где-то под другим именем). Устроился в клуб звукорежиссером. Деньги не те, но чего уж там. Даже бабу завел. И вроде как все ничего, говоришь с ним о том о сем, думаешь: ну вроде оклемался парень.

Вдруг он посреди разговора замрет на полуслове, уставится на тебя. Потом спрашивает, тщательно выговаривая английские слова:

— What a man are you?

Постоит молча. И молча уходит.

Сначала не могли понять, что это. Потом догадались, что из фильма братьев Коэнов «Человек, которого не было». Может, кто-то из друзей дал ему для развлечения и отвлечения, а может, и сам скачал. Другой вспомнил, что есть такая песенка Рэя Чарльза. Третий сказал, что там как-то не совсем так. Короче, у Ивана фраза, видимо, сцепилась в памяти с тем эпизодом у могилы, когда бухая байкерша Лида заглядывала всем глаза и спрашивала: «кто ты? кто ты?» Не знаю, но засело оно намертво:

— What a man are you?

Если считать, что Бабич — пистолет, то Погосов — его курок.

Федор же — никто, овца.

Федор субтилен, бледен и светловолос.

Он одинок и тих. Но стоит ему появиться в интернете, на него снисходит остервенение. Там он не овца. Тигр. Но не органичный тигр джунглей или дальневосточной тайги, а тигр, заброшенный нездешними силами в современный город. Он мечется по улицам, сбивая прохожих, пересекает в два прыжка проезжую часть, скрывается во дворах, опрокидывая помойные баки. Не Бабич, а Федор убил человека. Писателя.

Писатель Сергей Сергеев (Сергеев-в-квадрате, как звали его коллеги в редакции) — хороший писатель. Впрочем, ничего особенного. Имеет свой круг читателей и внутри него маленький кружок лично знакомых почитателей, в основном немолодых и пьющих.

Сергеева в сети любили. За что — вопрос.

Его статьи о литературных нравах, политике или просто ни о чем время от времени всплывали в газетах, вызывая дискуссии, столь же нелепые, как их источник. У писателя был свой блог в жж, но обновлял его он редко, в основном использовал для комментариев — всегда язвительных, иногда остроумных, никогда — по делу.

Федора не любили в сети, а в реальной жизни любить его было просто некому. У него же ни друзей, ни родственников в Москве. По неизвестным психологам причинам каждое появление Сергеева в СМИ или в жж отзывалось в Федоре соматической реакцией — потоотделением, тошнотой и испариной, а от благожелательных в отношении Сергеева реплик хотелось расцарапать себе лицо или вырвать из своего тела какой-нибудь орган, швырнуть на пол и растоптать. Несмотря на это, он непрестанно теребил поисковые системы, разыскивая текстовые следы писателя, дабы немедленно наброситься на жертву в комментариях. Писатель Сергеев был для него символом. Чего-то. Писатель реагировал умеренно нервно: мало ли сумасшедших в сети.

Однажды Федор, комментируя ролик выступления писателя, обозвал Сергеева «шукшинским персонажем», экземпляром поколения «писателей с глазами кроликов». Обычное дело. А Сергеев прочитал и умер. Он только что вышел из клиники, где лежал с диагнозом инфаркт миокарда, повторный инфаркт стал последним.

Погосов дружил с Сергеевым-в-квадрате. Фамилия происходила, как можно догадаться, от армянских Погосянов, но кавказские гены в организме растворились без следа. По виду обычный русак. Коренастый дядя себе на уме. Приятель его и Сергеева — Бабич — добродушный великан с уголовным прошлым.

— Он придет на похороны, — сказал Погосов, — убийцы всегда возвращаются к месту своего триумфа.

Бабич в душе не согласился, но промолчал.

— Вот увидишь. — Погосов отхлебнул коньяку из фляжки и протянул Бабичу.

— А как мы его узнаем?

— Узнаем, не ссы.

Федор явился на отпевание. Да вон он, стоит за спинами. Народу немало. Батюшка с интеллигентной рыжей бородкой говорит витиевато, вставляет в речь слова «глоссолалия» и «плерома». Друзья покойного, пожилые и пьющие, говорят над гробом, сморкаясь, размазывая слезы. Похоже, покойный был фрукт. Речи, как одна, начинаются так:

«Друзья, у Сергея был непростой характер. Но…»

Или:

«Работать с Сергеем было непросто. Но…»

Батюшка, близкий знакомый Сергея, начал свое выступление над гробом так: «Я не буду касаться вопроса, был ли Сергей хорошим христианином. И все же», а закончил таким пассажем: «Многие из нас знают любимую побасенку Сергея, его парафраз барда Булата Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья, чтобы пропасть поодиночке». Сергей был остроумным человеком. Когда, как не сегодня, задуматься над этим мрачноватым афоризмом. Там, где нам всем предстоит держать ответ, за руки не возьмешься. Но мы можем и должны взяться, фигурально говоря, за руки здесь и сейчас, если мы хотим помочь Сергею своей молитвой».

Хоронят на Хованском. Погосов подталкивает Федора к дверям автобуса.