— Тамада, что ли, по совместительству?

— Манда! При чем здесь тамада? Ты чо? Тосты, ну такие бутерброды маленькие. В смысле херовые тосты подала она, прикинь (Гоша также употребляет в речи «современные», «актуальные» словечки). И правда говно, другое дело, что это в принципе говно.

— То есть пиарщица это вроде официантки, что ли? Бутеры подавать?

— Да, Анисим, ты прав, вроде официантки. Я тебя всегда ценил за твой пытливый ум, но это не значит, что надо перебивать меня на каждой фразе. — Гоша плеснул себе в чашку. — Потому что дальше еще круче будет, тебе понравится. «А у меня, — Танюсик продолжает, — мой Коля…» «Так ты разве замужем?» — перебивают ее хором эти мокрощелки. «Нет, мы в гражданском браке». Они в гражданском браке, круто? «А мой Коленька, — гордо так говорит, — как раз на фондовом рынке работает. Трейдером».

— Грейдером?

— Трейдером, блять. Типа акции покупает-продает.

— A-а, спекуль! Официантка живет в гражданском браке со спекулем. Теперь понял!

Хохочут. «Спекуль». Слово-то какое. «Спе-куль». Прямо пахнуло НЭПом каким-то. Спекуль.

Свист речного суслика. Как детский паровозик.

Гоша поперхнулся чивасом.

— Это что?

— A-а, это? Это — подарок.

Анисим подводит полужурналиста и горе-эксперта к клетке. Это не клетка, а дом с детской площадкой и палисадничком. Суслик выглядывает из окошка с резным наличником. Емкость, изображающая песочницу, служит на самом деле кормушкой. В нее уже засыпаны продолговатые семена каких-то злаков. Мордочка суслика чистенькая с огромными миндалевидными глазами. Смущение побеждает любопытство, и он скрывается в глубинах своего островерхого терема.

— Ни хрена себе, — поражен Гоша, — да у него настоящие хоромы!

Жена Анисима, Варя, считает, что он, речной суслик, просто красавец. Анисим считает, что глаза речного суслика похожи на глаза Вари.

У Анисима есть сотовый телефон. Сотовый телефон — устройство, которое стремительно ворвалось в интимную жизнь обывателя, решив, между делом, и некоторые коммуникационные проблемы флирта: для того чтобы воспользоваться службой знакомств, например, надо просто бросить SMS на определенный номер. Но иногда дары цивилизации выходят боком, скажем, если забыть заблокировать клавиатуру от случайных нажатий.

Звонит телефон. Анисим прерывает беседу, берет телефонную трубку, кричит алло, но до его алло никому нет дела. Слышны лишь невнятные шумы, характер которых трудно определить, да и незачем. Анисим уже собирается бросить трубку, как оттуда, сквозь белый шум помех, доносится голос его жены. «Какое?» — кричит Варя. «Что «какое»?» — переспрашивает Анисим. Ему отвечает, однако, не жена, а звучащий глухо мужской голос: «Пестрое, махровое». Шум внезапно смолкает, и до Анисима, несмотря на опьянение, доходит, что это шумела струя воды в ванной, а теперь не шумит, выключили. «Да что же это?» — спрашивает трубку Анисим, но отвечает ему лишь собственное воображение — там пауза, в течение которой ничего не происходит, если не считать того, что Анисим как раз пытается собрать растерявшиеся мысли, да Гоша прислушивается, не подавая виду. «Какие у тебя странные глаза», — оживает голос жены. «Как у речного суслика, ты видел речного суслика?»

Что происходит далее: Анисим стремительно трезвеет. Заинтригованный происходящим дружок бубнит про «посошок», «стременную» и «ход ноги», но временно трезвый хозяин выставляет его за дверь и сам выпивает посошок, стременную и ход ноги.

«Тварь!» — рычит Анисим. «Сука!» — неистовствует деклассированный физик наедине с собой и своей реальностью. «Убью, мразь!» — потрясает кулаками. «Убью!» «Убью, мразь», — все твердит этот бывший интеллигент, но уже как бы спокойно и даже деловито, и это закономерно, потому что хорошо известно: чтобы совладать со стрессом, нужно заключить себя в рамки какой-то деятельности, и дело, пусть и никчемное, но у него теперь есть — он ищет молоток, которым прибивал вчера отвалившийся плинтус. А, вот он.

Сцена вторая. Ночь. Свет луны на ущербе подсвечивает содержимое комнаты, однако предметы с трудом различимы, лишь белым пятном горит посреди пола футболка Анисима, вымазанная чем-то черным. Сам он, неразличимый в глубине комнаты, открыв рот, лежит неподвижно на кровати. Нет, он не мертв. Он пьян, спит. К приоткрытой двери, если приглядеться, тянется дорожка черных пятен на паркете. В гостиной горит свет, стул опрокинут, окровавленный молоток валяется под телевизором. Но поистине ужасное зрелище можно видеть на журнальном столике, где стоит клетка, точнее то, что от нее осталось. Часть прутьев выломана, остальные помяты. Домик, в который забилось обезумевшее от ужаса ни в чем не повинное существо, размозжен ударами молота. Повсюду кровь, в крови разбросанные по столу и по полу остатки продолговатых зернышек, засыпанных в кормушку с вечера его же, Анисима, заботливой рукой.

Сцена третья. Анисим просыпается от странного звука, возможно, приснившегося ему. Уже светло. Он свешивает ноги с постели, встает, неуверенно поднимается. Его мутит. Дверь в гостиную приоткрыта, видно, что там горит свет. Под телевизором валяется молоток. Речной суслик робко высовывает черный усатый нос из своего жилища и приветствует Анисима криком, похожим на свист игрушечного паровозика (видимо, он и разбудил незадачливого сантехника). Поприветствовав хозяина, зверек принимается за свой завтрак — насыпанные в «песочницу» злаки.

Анисим улыбается, однако улыбка его улетучивается, когда он обращает взор к шкафу, дверца которого распахнута, демонстрируя пустоту на месте платьев и костюмов супруги. Его вновь начинает мутить. Держась за желудок, он подходит к столу, на котором лежит записка. На листе А4 фломастером написано:

пьяный проспится дурак никогда

«Он — ферзь Цифр.

Принцип его — опт.

Потом и опять: таков.

Потому как он — ферзь Цифр.

Один и два — они не бог, не любовь;

семь — не цифра, а так;

тринадцать — шифр мрака, а не к дот.

Тут синеет (щетина), что значит:

«шесть семеет».

И то:

аз есмь семь (но не цифра).

Принц же Цифр — девяносто девять.

Сто — Царь Цифр,

то есть смерть — ааа заррраза!» — Это он выронил шмат паштета на штаны и оттуда на пол; боком туфли пытался продвинуть его далее, под столик, что было уж совсем глупо.

«Цифр Ферзь он!

Не мерзь Шприца и камфары;

Принц Цели ли он — как знать, как знать…

Мол, Ферзь Ножа.

Панцирь его — понт; таков.

Потом и опять.

Потому как бы — зверъзь.

Но где? Где он, тот?

Уж продвинуты пешки шуток,

уж девяносто восемь здесь… — немного затянуто, а? Сейчас все разъяснится».

Третий, что с плешью и подбородками, шумно проснулся и свесил с полки ноги в трениках; затем слез и вышел из купе (очевидно, в сортир).

Лёня пролистнул несколько страниц, чтобы продолжать: «в 4-й главе тут у меня поживей; ты, видно, не вполне въехал»… Но Николай не дал, левой закрыл ему тетрадь, а правой пригнул Лёнину голову к своим губам и громко прошептал в ухо: «Ты меня замудохал». Лёня улыбнулся. Часа через два (оттого еще, что поезд застревал на разъезде) Николай взял чемодан и сверток и сошел.

В забегаловке в двух шагах от перрона никого не было, так что он недорого перекусил помидорами, нетухлой котлетой и какой-то подслащенной водой; жуя, обдумывая встречу, которая должна состояться у автостанции и занятна неопределенностью: он не знал в лицо; выйдя, прислонив вещи к расписанию автобусов, всматривался в немногочисленный люд. Хмурый северокавказец стоял со спортивной сумкой через плечо, поэтому был маловероятен. Над его бритыми (вчера) щеками уже у глаз продолжалась щетина; курил.

С ним скучно спорил, видимо, случайный толстячок, смахивающий на артиста Леонова, но с более одутловатым, желтым лицом. К тому же, цокая каблуками, к «Леонову» подошла жена и увела. Не останавливаясь на бабке, Николай последил за потеющим в байковой рубашке почти интеллигентной наружности мужчиной за сорок и у него спросил: не он. Уже зайдя за замусоренный туалет, он сказал себе, обращаясь к орошаемой им картонной таре: «Да провались ты! Уеду на 22.12 в Майкоп», но не уехал, а взял за рубль комнату для транзитных шоферов опять в здании вокзала.