Там уже спал один. Скомканное одеяло уместилось на тумбочке, а спящий (лицом вниз) выпростал из-под простыни безволосые незагорелые ноги. Николай здесь засыпал неровно, вздрагивал и тогда, вслушиваясь то в гортанный говор, то в украинску мову из распахнутого окна, уснул при свете, который, как выяснилось, и не мог быть выключенным из-за неисправного выключателя, и, когда проснулся от радио, был один.

Следовало бриться, но не стал. Сверток и чемодан, спустившись в вестибюль, где было зеркало, поставил возле него. Он думал, глядя: «Как я узнаю его? Я никого не знаю». Невыразительное, широкое свое лицо с некогда живописными, теперь слипшимися русыми кудрями уже казалось не совсем своим. Он поправлял время от времени углы свертка, так как отворачивались, и становилось видно, что там. Коридорная татарка задержала за плечо с советом: «Пойдешь с ним, спросишь Василия, да? Дашь пятеру и ехай куда пожелаешь». «Отстаньте, ради бога», — пробормотал Николай и вышел.

* * *

На автостанции от икарусов, как от самолетов, приятно пахло. Было градусов двадцать. Из-за стоявшего в стороне автобуса вышел, похлопывая по карманам в смысле спичек, парень. Николай увидел лицо и всем телом понял, что перед ним ферзь цифр; подумал, здороваться ли, и спросил: «Вы от Арефьева?» Тот кивнул, не прерывая затягивание. Вблизи он был старше, худ и жилист, достаточно высок, с черными, как у старых шоферов, пальцами; техасы еле держались на широких для его плеч и впалой груди тазовых костях.

Докурив до губ, он, шофер, влез в кабину, на миг обнажив щель в одежде с плоским основанием хребта и рельефным началом ягодиц в ней.

«А от снабжения кто?» — снова спросил Николай, но тот не повернул головы. Тогда Николай, в котором крутнулась догадка, что здесь, как поется, «билет в один конец», посмотрел на небо и поднялся внутрь пазика, просторного, потому что сиденья отсутствовали.

Для Николая стоял стул, обычный, из какой-нибудь столовой.

Чемодан он положил набок перед собой и рядом с металлическим хламом, наваленным там, где бывает заднее сиденье, пристроил сверток.

Завешенное тюлем окно приоткрыто. Электрический чайник на круглом столе булькает, щелкает, затихает. Свет не горит. Комната освещена неверным и переменчивым сиянием телевизионного экрана. От кровати отделяется силуэт мужчины в майке. Он ждет вспышки телевизионного света. Находит чайную ложку, банку. Заваривает кофе. Подойдя к окну, мужчина в майке сдвигает занавеску и смотрит смотрит смотрит.

Кооотик…

Утро застает ее лежащей на животе. Ночь. Мужчина откладывает книгу. Книга скучна, тонкие страницы разлохматились. Свет гаснет. Так проходит жизнь. Но не стоит огорчаться.

Дело в том, что все хорошо. Все хорошо, пока кот язычком щупает соски. Волна дрожи бежит по телу к пальцам ног. Его лапки на груди женщины чуть напрягаются. Он может выпустить коготки и еле заметно царапать. Коготки спрятаны. Сполохи телевизионного экрана отражаются в стеклах репродукций на противоположной стене. Повернувшись набок, можно следить за происходящим на экране. Она переворачивается на живот. Кот ходит по спине, ступая по освещенным неверным и переменчивым светом позвонкам.

Мужчина в кабинете у начальника получает указания. Работа его однообразна. Общение с коллегами не развлекает. Оно отнимает силы. Впрочем, все не так плохо. Есть те, которые ждут. Он отворяет дверь в свою квартиру. Снимает сумку с плеча, сбрасывает ботинки и проходит прямиком к компьютеру.

Кооотик…

Кот знает свое дело. Это хорошо обученный и очень очень способный кот. Он обводит язычком соски. Кожа груди покрывается мурашками. Спинка кота выгибается. Кот вновь обводит язычком и легонько закусывает сосок. Она вздрагивает. Зубки выпускают сосок. Это очень хорошо обученный, с прирожденными способностями кот. Теперь он больно упирается лапкой в ключицу, но это сладкая, точно дозированная боль. Мордочка его наклоняется к шее женщины. Он лижет шею. Водит шершавым язычком. Закусывает кожу. И отпускает и отпускает. За окном легко шумит московская ночь. Все не так плохо.

Но и не так уж хорошо. Мужчину средних лет с круглыми вялыми плечами зовут Юлий. Кот принадлежит ему. Это его кот. Он многому научил кота. Кот сейчас дремлет, свернувшись где-нибудь за креслом. Это любимое существо Юлия. Юлий выключает компьютер, раздевается. Спит. Утро застает его спящим на боку, правая рука под подушкой удушена подушкой удушена подушкой. Все хорошо.

Женщину зовут Инга. Когда-то любили они друг друга. Но время идет и проходит. Электрический чайник булькает на столе, булькает, щелкает, затихает. Красный огонек в его ручке гаснет. Лапки кота на ее голом животе. Кот вертит хвостом в воздухе, опускает хвост ей на грудь. «Щекотно», — вполголоса говорит она. Кот осторожно ступает лапкой на пупок. В темноте внимательно рассматривает шов от аппендицита. Смотрит смотрит. Потом разворачивается и спрыгивает с ее тела спрыгивает с кровати на ворсистый ковер ворсистый ковер. Это хорошо обученный кот. Инга стонет в темноте. Окна соседнего дома гаснут одно за другим. Хоккейный матч закончился. Мы проиграли.

Кооотик…

Иван не спит. Что до Юлия, то он зарабатывает редактированием скучных технических текстов. Он думает отказаться от этой работы. Кот приносит больше. Юлий отдает кота одиноким людям или тем, кому грустно. Это хорошо обученный эротический кот, он не предназначен для удовлетворения похоти. Только нежность и нега нежность и нега.

Она зовет кота Мюсли. Мюсли мюсли мюсли мюсли.

Юлий зовет мюслями свои мысли. Но это не важно. Проснувшись, Юлий включает электрический чайник. Умывшись, мюсли заваривает он кипятком, без молока. Он на диете после операции на желудке. Кофе строго запрещен. Уплетая мюсли, смотрит канал Дискавери. Сегодня он работает дома. Ссутулившись над клавиатурой, Юлий правит чей-то безграмотный текст.

Кот неподвижен. Может показаться, что кот просто уснул. Но это не так. Лоб Инги в испарине. Мужчина в майке до колен подхватывает кота большой ложкой, другой рукой шарит по столу в поисках зажигалки. Язычок пламени греет мельхиор. Кот подтаивает по краям, понемногу растворяясь сам в себе. Рука женщины перетянута ремешком кулак сжимается разжимается сжимается разжимается. Юлий набирает в шприц раствор кота. Выдавливает фонтанчик в воздух. Осторожно вводит острие в вену женщины. Все не так плохо, в общем-то.

Утро застает Ингу с книгой в руках. В это время Юлий уже мчит в офис в начиненном сонными горожанами вагоне метро. Протискивается к дверям. В его квартире кот (кота зовут Степан) быстрыми движениями язычка отправляет в ротик катышки кошачьего корма. Облизывается. За окном легко шумит московское утро.

Кооотик…

Котик гадит в лоток за холодильником. Закапывает. В задумчивости бродит по неприбранной квартире.

Женщина полулежит в кресле. Если включить верхний свет, на шее ее можно будет увидеть царапины. Монитор гаснет. Сегодня она прослушала ролик Планта и Элисон Краусс «Растоптанная роза» десять раз. «Я — растоптанная роза», — шепчет Инга. Улыбка не отменяет серьезности ее заключения. Ее чувства понятны Наташе, Ире, Ксении Николаевне.

Это жизнь. Пусть будет все хорошо у Ивана, Игоря, Рустема.

Ночное небо вспыхивает и гаснет вспыхивает и гаснет снова: передают новости. Инга вздрагивает и приподнимается на локте, вслушиваясь. Накинув на плечи рубашку, идет на кухню. «Янковский умер. Так жалко». Плачет. Иван прижимает ее к груди запястьями, кисти рук в пене. Он мыл посуду.

Огромная комната с высоким потолком плохо освещена лампой с оранжевым абажуром. Кот упирается передними лапами в ключицы Ксении Николаевны. Кот смотрит, не моргая, в глаза. Ксения Николаевна чувствует его дыхание сухой кожей когда-то красивого лица. Кот подгибает лапы и целует Ксению Николаевну в губы. Морщины на щеках пожилой женщины разглаживаются, собираясь у глаз. Две слезинки выкатываются из слезных протоков. Кот неслышно спрыгивает в высокий ворс дорогого ковра. «Спасибо вам, Юлий», — говорит женщина. «Дверь прикройте, я потом встану закрою. Конверт вон там на столе».