— Слушаете, — согласилась она. — Очень тихо слушаете.

— Тебе бы не дразнить меня. — В голосе Дэмина прозвучала угроза.

— Я не специально, — вздохнула Кьяра. — Просто я вас раздражаю, так что вам кажется, что я имею ввиду что-то оскорбительное, а на деле я просто выражаю свои мысли без шелухи.

— Это точно, — неожиданно тихо рассмеялся лекарь, и его отрывистый смех отозвался где-то в глубине груди: так смеются люди, не привыкшие смеяться. — Ты быстро станешь здесь громкой новостью, прямолинейная и простодушная Кьяра Теренер.

— Вы меня сейчас глупой назвали? — уточнила Кьяра, подходя к Дэмину ближе и сощуривая глаза.

— Прямолинейной и простодушной. Вот что делает такт, который ты зовешь шелухой.

Он продолжал улыбаться одними уголками рта, и даже глаза будто бы немного потеплели. Вдруг Кьяра поняла, что их разделяет не больше шага, и что она чувствует аромат трав, и что лекарь мог быть здесь еще когда ее в одном исподнем обмеряла Двинка. Кажется, румянец заалел на щеках. Кьяра сделала шаг назад, поднимая руки:

— Хорошо. Такт. Не пугало, а то, в чем все чувствуют угрозу, и за кем все признают право угрожать им. Не кошка, а бесшумные хищные повадки. Так лучше?

— Ты хочешь, чтобы я одобрил эти похожие на заигрывания инсинуации?

— Или похвалили меня за то, что я быстро учусь, — улыбнулась Кьяра.

— Ты совсем меня не боишься. — Лекарь не спрашивал.

Он спокойно обошел Кьяру и приблизился к печи, в которой догорали дрова. Отблески огня заиграли на синем шелке рукавов, заострили высокие скулы, засветились на собранных в высокий узел волосах. Девушке пришло в голову, что он очень красив, и что, несмотря на эту красоту, в нем действительно есть что-то пугающее, опасное, безжалостно-холодное.

— А у меня разве есть причины? — осторожно спросила она, внезапно ощутив под ногами тонкий лед. — Вы мне помогли, вы помогли Арвану.

— Я мог договориться с Таном, солгать насчет Арвана и твоим письмом прикончить его, — заметил Дэмин, и у Кьяры все внутри похолодело с пониманием: великий лекарь, которого все боятся, и правда мог бы. — И я помог тебе, но ты полностью в моей власти под страхом смерти.

— Вы солгали насчет Арвана?

— Нет.

— Спасибо. Знаете, — неуверенно протянула она. — Вы намного сильнее меня. Думаю, если бы вы хотели меня убить, сделали бы это не с помощью болезни, а в любой момент.

— Но сложившаяся ситуация идеальна, чтобы на меня не пала и тень подозрений, — задумчиво отозвался Дэмин. — Ты сама убедила всех, что больна. И если умрешь от этого, ни у кого не возникнет вопросов.

— Зачем вы это говорите? — голос Кьяры дрогнул. — Хотите меня напугать? Вы уже напугали. Пожалуйста, прекратите.

— Будь осмотрительнее. Нельзя так просто доверяться незнакомым людям, — обернулся к ней Дэмин. — Особенно здесь. Каждый, кто выжил во дворце, имеет свои клыки, даже если их не видно. Твоя уязвимость заключается в уверенности, что мир дружелюбен.

— Я буду начеку, — серьезно ответила Кьяра. — Может, вы и правы. Но мне нравится мой дружелюбный мир.

— Значит, ты — легкая добыча.

— Нет. Я совсем не такая глупая, то есть прямолинейная и простодушная, как вы думаете. Неужели вы считаете, что я не вижу реального положения вещей? Будь это так, я бы не дожила до этого дня. В степях последнее время стало очень небезопасно… очень. Я все вижу ясно, как видела намерения Тана.

— Ты не увидела меня.

И снова сердце перевернулось где-то в горле, и под ложечкой заныло. Кьяра прогнала это ощущение, не концентрируясь на нем.

— Я благодарна вам за помощь.

Дэмин некоторое время молчал, разглядывая девушку, словно что-то решая для себя. Лицо его было все таким же бесстрастным, когда он ответил:

— Хорошо. Ты свободна до завтра. Постарайся ни с кем не поссориться за это время, лучше вообще не выходи из комнат. Представляться можешь помощником великого лекаря, по имени без фамилии.

Это место никогда не казалось Лиамее ни уютным, ни радушным. Ложь и интриги пронизывали его насквозь, неслись по пустынным длинным галереям вместе со сквозняками, вгрызались в каждый угол, расцветали под потолками тысячей глаз и ушей.

Лиамея никогда не оставалась одна. Другие наложницы сочились ядом, когда она заходила в покои императора, и давно убили бы ее, если бы не боялись покровительствующего ей Олтара. Никто не заблуждался: немощный, но обладавший абсолютной властью старик не был способен на романтические чувства, и его привязанность к сорокалетней Лиамее напоминала детскую — он искал поддержки, утешения, ласки, доброты и отсутствия осуждения и жалости. Лиамея выслушивала его путанные маковым молоком рассуждения о приходящей зиме с той же почтительностью, что и рассказы о судебных тяжбах. Император был доволен.

Олтар был доволен.

Не так часто глава службы безопасности дворца спрашивал ее о чем-то, но каждый раз, когда все же обращался к ней, Лиамея рассказывала ему все. Она была готова душу наизнанку вывернуть, лишь бы этот суровый человек, которому она была обязана всем, улыбнулся. Он всегда был с ней внимателен, но не нежен, серьезен, но не жесток. Их разговоры больше напоминали совет.

И все же Олтар, державший в стальном кулаке весь дворец, следивший, казалось, за каждый его углом, делал для Лиамеи множество исключений. Как и все сановники, она, даже не будучи одной из пяти старших наложниц, носила глубоко под кожей запястья спрятанный амулет, отслеживавший любое обращенное к ней магическое действие. Память ее была запечатана блоком. Во время регулярных обходов с поисковыми заклинаниями ее комнатам позволено было не открывать дверей. По настоянию Олтара именно Лиамею лечили первой, если что-то происходило. Он приставил к ней, безродной наложнице, двух служанок, одна из которых была шепчущей и выполняла все капризы своей госпожи, а когда потревоженные тайным языком защитные контуры взрывались громкой тревогой, приходящие стражники просто уходили прочь, не задавая вопросов.

Словом, для всех, кроме самой Лиамеи, было очевидно: Олтар ей благоволит. Эта ложь, за последние восемнадцать лет многократно раздутая, стоила ей возможности дружить с другими наложницами и считаться своей среди скучающих сановников, но сколько бы раз ее ни повторили все, кому не лень, правдой она от этого не стала.

Все видели в Лиамее лишь его тень — тень, вслед за своим хозяином окружившую умирающего старика плотной пеленой искусственного покоя.

Лиамее не нравилось считать себя лишь марионеткой Олтара, какой бы силой и влиянием он ни обладал, и как бы отчаянно она ни была ему предана. Эта роль, из которой ей не представлялось возможности выбраться почти двадцать лет, уничтожала ее шансы на взаимность.

Год за годом она следила за ним, нисколько не менявшимся — шепчущие почти не старели, — и провожала собственную молодость и красоту, а вместе с ними и шанс заинтересовать Олтара не только своими беседами с императором. Даже постоянно изменяемое с помощью лекаря Йоланы красивое лицо Лиамеи теряло контуры, опускалось, фигура становилась менее точеной, и глаза теряли блеск. Лиамея знала: Олтар не падок на внешность, и все же ей было грустно — сейчас она, прибывшая когда-то во дворец совсем девчонкой, выглядела как его старшая сестра.

Лиамея любила Олтара всем сердцем. Он отвечал лишь равнодушным теплом, Лиамея видела это ясно и была благодарна ему за то, что ничего не слышала о его увлечениях — Олтар никогда не использовал ее чувства против нее. Он и не стал бы: этот принципиальный, честный, сильный духом человек в жизни не опустился бы до унижения влюбленной женщины даже намеком.

И он заботился об ее сыне.

Фактически, Олтар спас Лиамею тогда: забеременевшая не от императора наложница могла быть с позором отлучена от двора или казнена. Семнадцать лет назад, когда десять наложниц стали жертвами сошедшего с ума лекаря Варра, использовавшего для оплодотворения не только семя императора, но и свое, правитель велел задушить всех, кто родил детей от Варры, вместе с их отпрысками.