— Я думала, ты хочешь чего-то другого, когда сказал мне отпереть входную дверь и втолкнул меня внутрь.

— Ты ошиблась.

Мне было неинтересно навязывать ей себя. Не то чтобы Марли меня не привлекала, но, если бы в тот вечер у меня на уме был секс, я бы хотел, чтобы она была добровольной участницей.

— Ну да, но не стоит винить меня за поспешные выводы.

— Ты была смелой, когда спросила, чего я хочу.

Я затащил ее в гостиную, заставив остаться на месте, пока закрывал шторы. Никто не должен был увидеть, то, что я хотел сделать с ней.

— Я хотел наказать тебя, Марли.

Слова, сказанные мною этой ночью, с легкостью сорвались с губ. Как будто мы снова оказались в ее квартире, но на этот раз Марли была спокойна. Я не был спокоен той ночью. Я был готов покончить со всем. Покончить с одержимостью. Покончить с этой чертовой тягой к женщине, стоящей передо мной. Но судьба распорядилась иначе. И я был наказан.

— Я поняла, что ты был серьезен, когда произнес мое имя.

Я подошел ближе. Марли не отступила. Она стояла на месте, как и в тот вечер. Великолепно. Так я думал тогда. А сейчас? Слова не помогали. Потому что на этот раз я знал гораздо больше о женщине, стоящей передо мной.

— Ты боялась. Мне понравился твой страх.

— Ты ожидал, что я не испугаюсь?

— Нет. Ты не пытались этого показать, но и спрятаться от меня ты не могла.

Я сократил расстояние, между нами, наклонив подбородок, чтобы встретиться с ее прекрасными карими глазами.

— И ты не остановила меня, когда я положил руку на твое горло. Я чувствовал, как ты дрожишь, как ты дрожишь на месте, но ты все равно встретилась со мой взглядом. Ты смотрела на меня. И я подумал о том, что все эти месяцы я наблюдал за тобой, гадая, оглянешься ли ты когда-нибудь. Но ты так и не оглянулась.

Глаза Марли расширились. Ее руки вцепились в ткань платья.

— Я хотел, чтобы ты увидела меня таким, какой я видел тебя. И ты, блядь, наконец-то увидела, когда подняла на меня глаза, как сейчас, но это случилось слишком поздно. Слишком поздно.

Ее губы разошлись, но из них не вырвалось ни звука.

— О чем ты думала? Скажи мне, что было в твоей голове, прежде чем я сделал это?

— Я спросила тебя, почему. Ты сказал, что это неважно, что все должно быть именно так. Что ты не сможешь жить в мире, где есть я. Один из нас должен был уйти. И ты решил, что это буду я.

— Да.

Марли подняла одну руку. Она попыталась обхватить мое лицо. Холод проникал в меня от ее присутствия, но мне было все равно. Мы говорили о том, что я убил ее, а она прикасалась ко мне с печальным, мать его, выражением лица. Это было так не похоже на ее выражение лица тогда. Тогда она была напугана, в ужасе от меня, а сейчас она просто смирилась. Как будто она ничего не могла сделать, кроме как сдаться. Но почему она сдалась, я понятия не имел.

— Я подумала, что, может быть, будет не так уж плохо, если ты покончишь с этим, потому что тогда мне не будет грустно. Я не знала ни тебя, ни того, почему ты это делаешь, но в тот момент я не могла придумать ни одной причины, почему я должна сопротивляться.

Она отвела глаза от моего лица. Она смотрела на небо над нами.

— Но я боролась. Я сказала тебе нет. Я умоляла сохранить мне жизнь, потому что именно так ты и должен был поступить.

Одинокая слеза скатилась по ее лицу. Марли сказала мне, что не может больше плакать. Точно так же, как ей не суждено было прикоснуться к моему блокноту. С ней что-то происходило, но что именно, я не имел ни малейшего понятия. Никто не говорит мне, чего ожидать, когда женщина, которую ты убил, возвращается в виде призрака, чтобы преследовать тебя. Особенно если она не догадывается, что именно поэтому ты — единственный, кто может ее видеть.

— Я хотела сдаться, Киаран. Когда ты обхватил мое горло другой рукой и сжал, я толкнула тебя, попыталась убрать твои руки, но потом перестала бороться.

Она снова опустила руку на бок.

— Думаю, я позволила тебе убить меня.

— Я знаю.

Я почувствовал, когда она перестала бороться, но я продолжал. Было слишком поздно уходить. Нельзя было оставлять ее в живых. Мне нужно было, чтобы она умерла, чтобы я был в здравом уме. Я был слишком зол на нее. Надоело, что эта женщина заполняет все мои мысли. Захватывает всю мою жизнь. А она даже не подозревала. Даже не догадывалась о том, как она на меня влияет.

Марли пробудила во мне что-то извращенное. Темная сторона скрывалась за запертой дверью, пока она не открыла ее, даже не попытавшись. Все, что она делала, — это существовала. Я не винил ее за это, но я не мог жить так, чтобы она каждый день морочила мне голову. Когда все мысли были о девушке с грустными глазами. Как я хотел нарисовать каждое ее выражение, но она всегда была такой чертовски грустной. Она почти не жила, просто существовала и шла по жизни. Я ненавидел это в ней. Ненавидел за то, что она притягивала меня. Заставляла меня переживать. Я не мог позволить себе заботиться о человеке, который ничего обо мне не знал.

Черт возьми, Марли. Почему ты должна была вернуться? Я думал, что избавился от тебя, но ты здесь, и я не могу этого вынести.

— Если ты знал, что я сдалась, зачем ты это сделал? Зачем ты убил меня? Какое право ты имел отнимать у меня жизнь?

В ее голосе не было обвинения, как я ожидал. В нем было любопытство, как будто она не злилась на мой поступок, а просто хотела понять его. Я думал, она выйдет из себя и скажет, чтобы я шел к черту. Это было бы не в первый раз. Марли продолжала меня удивлять. И мне это чертовски нравилось. Мне не должна была нравиться эта версия ее. Призрак не должен чувствовать себя таким живым. Но это правильно. Марли казалась мне настоящей, истинной и такой, какой я никогда не хотел.

— Я не имел права. Кто, блядь, имеет право решать, кому жить, а кому умереть? Ни у кого, но я все равно это сделал.

— Почему?

Мне хотелось смеяться. Я не ожидал, что моя жизнь сложится именно так. Стоять здесь с призраком женщины, которую я убил, и она спрашивает меня, почему я это сделал. Почему я оборвал ее жизнь. Тогда все было так просто. Так чертовски просто. Но сейчас все было не так. Ничего не было простым.

— Ты знаешь, что такое одержимость, Марли? Понимаешь ли ты, как она прокладывает себе путь в твоих костях и делает тебя больным на всю голову?

Я постучал пальцем по своему затылку.

— Заставляет тебя жаждать, и хотеть, и нуждаться, в отличие от всего, что ты когда-либо чувствовал раньше. Это как зуд, который невозможно почесать, как бы ты ни старался. Ты можешь содрать свою гребаную кожу, но это все равно не унимает зуд.

Я потираю свою грудь. Боль вернулась. Непрекращающийся зуд. И я ненавидел это.

— Вот кем ты была для меня. Наваждением. Как только ты перешла мне путь, все!. Неважно, что я ничего о тебе не знал. Неважно, что ты выглядела так, будто хотела умереть. Я увидел тебя и понял. Я знал, что не смогу и не буду жить без тебя, даже если мне придется наблюдать за тобой издалека. И, может быть, это я виноват в том, что у меня не хватило смелости поговорить с тобой как с нормальным человеком. Но я не нормальный. И никогда не был. Внутри меня тьма. И ты… ты привела ее сюда. Я не виню тебя за это, но все это правда.

Я смотрел на небо, не в силах больше видеть ее лицо.

— Я убил тебя, потому что ты никогда не смотрела меня так, как я смотрел на тебя. Ты никогда не смотрел на меня, даже когда я пытался. Несколько долбаных недель я пытался. Я специально сталкивался с тобой каждый день, когда ты уходила на работу, но все, что ты делала, это извинялась и смотрела в пол. Ты никогда не поднимала глаз. А когда подняла, то смотрела прямо сквозь меня, как будто меня там и не было.

Я знал, что мои доводы в пользу того, что я лишил Марли жизни, были хреновыми. Это не было рационально. В этом не было никакой логики. Она просто должна была умереть.

— Я убил тебя, потому что хотел получить то, чего у меня не было, а если я не мог этого получить, то я должен был освободиться от тебя… и только так я мог быть уверен, что ты никогда не вернешься.