— Серьезное заявление, — что-то в голосе Котенка меня смутило. — Я бы предложил голосование. Если большинство членов клуба согласится, мы бы уступили товарищу депутату пальму первенства. Как считаете, Евгений Семенович?

— Разумеется, все в рамках правил дискуссионного клуба, — подтвердил я.

— Тогда голосуем, — предложил Алексей. — Кто за то, чтобы дать высказаться Игнатию Захаровичу Растоскуеву? Ах да, простите, важное уточнение: в первую очередь.

— Я лично не хочу, чтобы вперед меня кто-то лез, — возмутилась бабушка Кандибобер. — Пусть ждет, сколько может. А не хочет — дверь вон там.

— Помягче, Аэлита Ивановна, — предложил я. — Значит, вы против. Остальные?

Не знаю, с чем это оказалось связано, но все единогласно отказались пропускать Растоскуева. Похоже, его надменный заход так или иначе задел каждого. И я это одобряю — пусть видит, к чему приводит такой уровень общения.

— Ах вот как! — воскликнул Игнатий Захарович, когда мы с Котенком озвучили ему результаты голосования. Хотя это тоже было больше формальностью, потому что он и сам наблюдал за процессом. — Значит, такая у вас свобода слова? Так вы цените чужое мнение? Да вы просто боитесь!

— Боимся? — уточнил я, сохраняя на лице и в голосе максимальное спокойствие. — И чего же?

— Боитесь правды! — Растоскуев вскочил со своего места. — У вас здесь, гражданин Кашеваров, настоящее сборище антисоветчиков! И вы сейчас всей вашей кодлой пытаетесь меня заткнуть!

— Поаккуратнее в выражениях, Игнатий Захарович, — строго сказал я. — Или покиньте помещение.

— И я уйду! — с достоинством ответил Растоскуев. — Но перед этим!..

— Ах, это я антисоветчик? — неожиданно бабушка Кандибобер вскочила со своего места. — Это я кодла⁈

Я с тоской посмотрел на холодное окно, всего в паре шагов от меня. Вот бы его открыть, впустить свежий уличный воздух да остудить все горячие головы.

— Аэлита Ивановна, успокойтесь! — удивительно, но тем, кто аккуратно попытался усадить ее, бережно обхватив за плечи, стал комсомолец Жеребкин. — А вам, товарищ Растоскуев, должно быть стыдно! Депутат Городского совета трудящихся! Не позорьте свое звание!

— А ты, Стасик, с ними заодно⁈ — зашипел народный избранник, и у меня перед глазами словно бы встала огромная змея. Неужели он такой громкий?

— Пожар! — крикнул вдруг паранормальщик Белобров. — Горим!

Шипение продолжилось, и я понял, что теперь это точно не Растоскуев. Помещение быстро заволакивало дымом, густым и удушливым. Вот уже и выход затянуло. Что происходит? Какого?..

Выругавшись, я рванул к окошку, попытался его распахнуть. Увы — рамы оказались заклеены и не поддавались.

— Товарищи! Без паники, товарищи! — голос директора Сеславинского звучал с надрывом, что сильно разнилось с его словами. — Организованно покидаем помещение!

— Черт подери, кто так окна заклеивает? — крикнул я.

Странный дым уже затянул комнату полностью, силуэты людей и мебели скрылись в его густых, клубах. Раздался грохот, кто-то закричал. По коридору за дверью затопали десятки пар ног, включился звонок, которым обычно возвещали начало представлений. Сейчас он звучал совсем не весело. Тревожно!

— На пол! — крикнул я, чувствуя, что задыхаюсь. — На пол! Дышим через рукава!

— Евгений Семенович, что случилось?

— Я ничего не вижу!

— Что происходит?

— Товарищи, все сюда… Ай! А-а-а!

Бедняга Сеславинский, заблудившись в дыму, врезался в стену. Кажется, он нас точно отсюда не выведет. Зараза, открыл бы кто-то снаружи дверь!

— Надо разбить стекло! — послышался голос Сашки Леутина.

— Не надо! — протянул директор дома культуры. — Пожалуйста, мы только недавно… кха-кха!.. только недавно вставили стекла!

— Плевать на стекла! — я упал на пол, и дышать действительно стало немного полегче. — Надо выбираться отсюда!

Раздался грохот и звон разбитого стекла. Похоже, Леутин все-таки воплотил в жизнь свою идею. С другой стороны, хотя бы частично дым утянет на улицу. Я упрямо полз, пока не уперся в стену, дальше двинулся вдоль… Ну же! Под крики и очередной грохот со звоном я наткнулся руками на дверь, вскочил и распахнул ее.

— Выходите! Скорее выходите!

Звонок продолжал греметь, закладывая уши. Кто-то потащил меня от изрыгающей дым двери, я вырвался, покачал головой.

— Там люди! — крикнул я, указав на клокочущую бездну, и нырнул в дым, предварительно закрыв лицо рукавом.

Глупо. Глупо вот так бросаться без подготовки. Вот только я себе не простил бы, выбравшись и оставив остальных там. Как же отец Варсонофий, как же Аэлита Ивановна? И как директор Сеславинский? Они ведь пожилые люди, сами могут не выбраться.

Меня чуть-чуть закрывает рукав, дышать не так трудно, но по-прежнему ничего не слышно. Зато дым, кажется, рассеивается — Леутин поступил правильно, выбрав столь варварскую, как могло показаться со стороны, тактику. Кто-то в меня врезался, заставив от неожиданности прикусить язык.

— Евгений Семенович?

— Никита, ты?

— Я!

— Давай вытаскивать всех, кого найдем!

— Понял!

И я тут же споткнулся о лежащее тело. Наклонился, рука запуталась в длинных волосах. Мягкая кожа, очки… Зоя или Клара Викентьевна? Да какая разница! Кто бы это ни был, тело невероятно тяжелое. Почему люди без сознания весят как будто бы раза в два больше?

Свет… Проем двери подсвечен и выглядит будто какой-то небесный портал из фантастического фильма. Может, я опять умираю? Так глупо и так обидно. К горлу подкатил спазм, меня замутило — черт, кажется, наглотался дыма.

Я сделал над собой усилие и побежал к выходу из аудитории. У двери кто-то встретил меня — чьи-то руки, лица размыты. Приняли Зою — все-таки Зою! — и что-то сказали. Но я не слушал, опять ныряя в задымленное помещение. Грудь ломило, как будто при пневмонии, кашлем буквально рвало горло. Глаза слезились, и ощущение было такое, словно кто-то упоенно ковырялся в них ножиком.

Потянуло морозным воздухом — в разбитые окна утягивало дым сквозняком. Вот только долго, слишком затянуто долго… Не успеем. Что это за пожар такой? Что горит? И горит ли?

Снова чьи-то руки.

— Кто это? Живой? Жив?

— Живой, — ответил я. — Дверь там.

— Вижу. Помогите… Евгений Семенович?

— Стас?

— Да, это я, Жеребкин.

— Давай помогу.

Вдвоем с секретарем районного ВЛКСМ мы дотащили до двери Растоскуева, оказавшегося еще более тяжелым. Потом вновь побежали в дым… Вернее, это нам так казалось, что побежали. А на самом деле сил не было.

Дымовую завесу взрезал мощный фонарь. Вновь послышался звон и лязг, прерываемые урчанием. Похоже на работающий под натугой двигатель. Точно, это машина. В окно залез человек в необъятном одеянии и с уродливой головой… Нет, это шлем. Пожарный защитный шлем.

— Куда? — невпопад крикнул я.

Или прошептал. Голова была ватной, я попытался смахнуть с нее кошку… Какую кошку, при чем тут кошка? Мерещится уже всякое.

— Евгений Семенович, простите… Все должно было быть не так.

Шепот. Такой отчетливый, но при этом тихий. Кто это?

Я потерял сознание.

Очнулся на старой пружинной койке. На дворе конец восьмидесятых годов, а койки в больницах словно остались с Великой Отечественной. Но главное, что я жив и, судя по ощущениям, вполне себе цел и здоров. Голова только жутко раскалывается. Наверное, так и должно быть с человеком, который наглотался дыма.

Я вспомнил, что был не один, попытался вскочить с кровати. Неизвестная сила бросила меня обратно, словно котенка. Никакой мистики — голова закружилась, и я просто завалился. Так, стоп. Без глупостей, Женя. Ты в безопасности. И самое главное — цел.

Судя по темноте за окном, сейчас поздняя ночь или раннее утро. Часы на руке, но время в упор не вижу. Снова попробовал встать, на этот раз получилось. В свете Луны блеснули соседние койки — целых шесть штук вместе с моей. И все, кажется, заняты. Интересно, есть тут кто-нибудь еще из моих?