С тобой.

Помнила, как Алиса стояла у стены.

— Их тела на той стороне реки, а тени бродят здесь. А наши тела здесь, а тени — та-а-ам, — она ткнула пальцем в потолок. — На том берегу. И нам надо просто нырнуть в свою тень, как рыба ныряет в воду…

Она шлепнула по стене огромным копченым карпом, которого сама же и притащила. Прижала к обоям и медленно повела вдоль цветочной вязи узора.

— Дура, рыба! Обои! — взвизгнула Яна.

— А тут птичка в цветах сидит, — хихикнула Алиса. — Буль-буль, карасик…

— Лена, принеси ведро, тряпку и монтировку, — нежно попросила Яна, не отрывая взгляда от плывущего по ее стене копченого карпа.

— Не давай ей монтировку! — взвился Лем. — Если кто увидит ее с монтировкой — в башку ей стреляйте, а лучше мне!

— Все мы бражники здесь и блудницы. Как невесело вместе нам, — грустно сказала Яна, обхватив себя руками. — По стенам цветы и птицы томятся по облакам…

— Зачем ты такая злая, Яна, — вздохнула она, роняя карпа на диван. — Я ей про тени, а она мне про обои.

Помнила Яна, как посылала Алису к соседям, обменивать холодец на водку.

— Я пойду, я милая и маленькая, мне обязательно дадут водки, — заявила Инна, возникая откуда-то из темноты за сервантом.

— Я расскажу, что тебе дадут! — возмутилась Яна, поймав ее за подол. — Какая тебе водка, ты же маленькая, и вообще пить вредно! Хочешь быть как я?!

— Ты такая не потому, что пьешь, а потому что в дурках больше электричеством не лечат, а больше тебе нихрена не поможет! — крикнула ей Инна.

— Лем! Лем, мне чужие дети хамят в моем же доме! Сделай что-нибудь, что ты ржешь! — горестно воскликнула Яна.

Лем, серьезно кивнув, попытался целиком засунуть ей в рот нечищеный мандарин.

Дальше воспоминания похожи на вспышки фотоаппарата в темноте.

Вспышка: она сидит на спинке дивана, бьет в бубен и бормочет что-то про тени, которые скоро придут.

Вспышка: она лежит в ванне, глотает ледяную воду, которую сама себе льет из душа на лицо, а рядом стоит Лена с ее кринолином, и что-то в ужасе лепечет про шторы. Пахнет гарью.

Вспышка: Лем сидит на кухонном столе, обмотанный обрывком алой обгоревшей шторы, Яна с восторгом смотрит на него, а он, даже попадая по струнам и иногда в ноты, поет что они с нею станут вместе как Сид и Нэнси и до пенсии не доживут. Яна плачет и очень его любит, Алиса где-то в темноте коридора с восторгом шепчет: «Боже, какая ду-у-ура». Инна всхлипывает и говорит, что когда-нибудь у нее тоже будет такая любовь.

Вспышка: она, свесившись с балкона, смотрит вниз, на снег, утопленный в темноте, и ей кажется, что это река, покрытая белыми цветами. Река, а уже на ее дне снег. И она кричит, пытаясь пробиться через темноту, цветы и воду, туда, к снегу, потому что тогда Яр ее услышит.

Яр должен услышать. Если Яр к ней не вернется — она ему не поможет.

— Я ее приведу, слышишь! Приведу ее к тебе, только вернись!

Вспышка: они сидят на полу, почти в тишине. Володя тихонько перебирает еще не порванные струны гитары, и их ему хватает. «Со мной моя нежность — да что с нею делать?..» — почти молчание. Яна пьет чай, крепкий и сладкий, из большой красной чашки в белый горошек. Вета положила голову ей на колени. У нее мокрые волосы, но в них не путаются искусственные белые цветы.

— Прости меня.

— Разве ты в чем-то виновата?

— Да…

— Ты сама сказала — когда нас звали, шла та, которая была ближе к двери. Просто на этот раз я оказалась ближе.

«Ведь были же крылья, да надломили» как-то само собой превратилось в «Где твои крылья, которые нравились мне».

Вспышка, а за вспышкой темнота.

…

Яна проснулась в голубой утренней мути и горько об этом пожалела. Пожалела о каждом глотке шампанского, о нечищеном мандарине, о жестокости иллюзии, что она умеет петь, и что можно проораться, валяясь пьяной на ледяном полу, и тогда все проблемы как-то решатся.

Проблем стало только больше.

У нее получилось сползти с дивана и встать на четвереньки — это было лучшее, что она сделала за последний месяц. Лем что-то недовольно пробормотал и попытался удержать ее, но только скользнул теплыми безвольными пальцами по ее плечу. И не проснулся.

Платье валялось у дивана, ощерившись косточками корсажа и остовом кринолина. На ней была черная мужская футболка и разные носки. Яна решала, что потом вспомнит, как о ней трогательно позаботились, и может даже прослезится, а сейчас будет всех ненавидеть просто потому что у нее болит голова.

И потому что какая-то тварь не остановила метроном в гостиной.

Яна не помнила, когда сняли пленку и запустили его — куранты они все же включили по телевизору в ее спальне. С метрономом идея вообще была странная, но не страннее, чем рассказывать про портал в серванте.

Она нашарила под диваном бутылку минералки, которую оставила себе с вечера. Выпила, успев удивиться, что вода будто впитывается в пересохшее горло, с трудом подползла к двери и встала, придерживаясь за косяк. Следующая бутылка ждала ее на подоконнике в гостиной.

Там же ее ждал метроном, спящий на полу Володя и грустная Алиса, уставившаяся на широкую кисть, перемазанную в чем-то белом. Фиолетовая краска на ее волосах вымылась в какую-то буро-сизую грязь, темные корни отрасли почти на два пальца. Яна только сейчас подумала о том, что она даже перед праздником, который придумали для невыполнимых обещаний о новой жизни, не потрудилась закрасить этот кошмар.

— Ты что?! — прохрипела Яна, пытаясь понять, надо ли ей бояться.

Пол вокруг дивана был усеян обрывками обоев и присыпан пеплом штукатурки. Что со стеной Яна сначала не поняла — ей показалось, что Алиса ее отмыла. Потом — что к стене прилип прямоугольник света, пробившийся через какую-то особую щель в обрывках штор.

И наконец Яна нашла самый очевидный ответ.

— Я тебе стену вчера испачкала, — равнодушно сказала Алиса. — Ну, рыбой. Нашла у тебя на антресолях обрезки обоев и переклеила где испортила.

— Совсем с ума сошла?

Вода в полупустой бутылке была холодной и соленой. Шампанское в кружке — теплым и выдохшимся, но вместе они хоть немного развеяли качающийся туман в голове и вытряхнули пару гвоздей из висков.

— Я же умею. Я же работала.

Яна кивнула и попыталась держась за диван проползти обратно в спальню, потому что не хотела снова слушать, как Алиса когда-то училась на реставратора, подрабатывала маляром и даже натягивала потолки, а теперь боится людей и не может заставить себя зайти в чужую квартиру. Но сейчас Яна хотела считать, что Алиса — просто ее подруга, с которой они познакомились на какой-нибудь душевной попойке или в прокате. Монетки она выбросила, на крошечный стежок сократив оставленную злом прореху, и теперь заслужила хотя бы час самообмана.

Но у нее ничего не получилось. Тоскливый взгляд Алисы жег затылок и свербел между лопатками.

— Да и хрен с тобой, — пробормотала Яна. — Это… помоги, а? Что-то мне не ползется.

Алиса точно была плохим человеком. Может, она даже маньяком была, потому что пили они все почти наравне, но даже Яна залила свои страхи, а эта сидела как будто трезвая и продолжала страдать.

Алиса помогла ей дойти до спальни и даже принесла чая. Села на пол, уставилась на своим белые колени в прорехах черных джинсов и сделала молчание неловким.

— Пойдем спать? — без особой надежды предложила Яна.

Она кивнула и осталась сидеть. Яна покосилась на спящего Лема, которому, кажется, было совершенно безразлично, что происходит в комнате.

В комнате храпел Володя и тикал проклятый метроном.

— Где Инна? — спросила Яна, чтобы добавить звуков в эту тягостную похмельную муть.

— Я ей на кухне постелила. Мне уйти?..

«Да. Да, уйди. Все уйдите, вы выдышали весь воздух в моем доме, из-за вас здесь слишком тепло и душно, и вообще я ненавижу людей».

— Почему ты не спишь? — обреченно спросила Яна.

— Я не засыпаю раньше одиннадцати утра.

Яна закрыла глаза. Алиса работала на полставки ночным продавцом в привокзальной палатке. Все знали почему. Она ведь так любила об этом рассказывать, а Яна всегда готова была слушать. Всегда — но только не сегодня.