Яна смотрела на них и чувствовала, как ненависть рассеивается. Как вместо нее приходит осознание.

Она опять сделала глупость.

К больнице она вызвала такси. Лем вышел, щурясь на солнечный свет, отраженный от снега. Яна помогла ему сесть в машину, но он не позволил ей ехать с ним. Ну конечно. Вдруг она узнает, где он живет, это ведь такая великая тайна.

Раньше она разозлилась бы, но сейчас просто отошла, чтобы ее не забрызгало подтаявшим снегом и проводила взглядом уезжающую машину.

Ничего. У нее есть много времени все исправить. Весна еще не скоро.

…

Через три дня Лем встретил ее у проката. Они пошли к ней домой, задернули занавески и заперли двери.

— Пока ты ходил непонятно где, случился конец света, — объявила Яна, накидывая на крючок новую цепочку. — Осталась только эта квартира, а мира вокруг нет. У меня есть консервы и алкоголь, а еще я принесла домой видеомагнитофон и кассеты. Пока мы здесь, с нами ничего плохого не случится.

— Главное, чтобы электричество вместе с миром не исчезло, — улыбнулся Лем.

У него были мутные глаза. Он по-другому зачесывал волосы, чтобы скрыть проплешину на месте удара.

— Хочешь… хочешь я тебя подстригу? — неуверенно предложила Яна.

— Уволь, — поморщился он.

Она скептически разглядывала его потерявшую форму прическу, осунувшееся лицо и синяки под глазами, и ее наконец осенило. Никогда еще Яна так отчетливо не понимала, как исправить причиненное зло.

— Давай забреем тебе ирокез! — предложила она. Лем бросил тоскливый взгляд на запертую дверь.

— Нет, — веско произнес он.

— Ну как хочешь, — улыбнулась Яна и почти поверила, что правда этого не сделает.

Она узнала, сколько времени они провели вдвоем, только когда спустя восемь дней включила телефон. Все эти дни они не раздвигали шторы, а окна заставили расправленными коробками и фанерными щитами. Они ели консервы и лапшу, пили сначала пиво, потом вино, потом водку, виски, настойки матери Яны и самогон, который кто-то когда-то приносил, но никто так и не решался выпить. Смотрели одни и те же фильмы по три раза за день, занимались сексом иногда от вспышек страсти, иногда из меланхолии, а иногда из одновременно всколыхнувшегося страха. Иногда часами валялись в разных углах комнаты и читали разные книги, но каждому казалось, что они видят на страницах одни и те же слова. Яна в эти моменты была уверена, что счастлива, а Лем был уверен, что они умерли и попали в лимб. Яна говорила, что в лимбе у них не кончался бы алкоголь и шпроты, на что Лем резонно замечал, что это просто переход в стадию ада.

Чтобы подтвердить, что ад уже наступил, Яна все-таки подточила бритву. Забрить ирокез она смогла, а поставить его — нет. Лем все это время мрачно следил за бритвой и несмешно шутил.

Но они прервали это забвение до того, как у них окончательно кончилась еда и алкоголь. Они не договаривались об этом, но оба чувствовали, что только вовремя закончив смогут купить себе настоящее забытье.

И перед тем, как Лем включил телефон, возвращая времени ритм, перед тем, как он раздвинул шторы и снял с окна фанерный щит, Яна схватила его за руку, пытаясь выкрасть еще мгновение отсрочки. И он остановился. Посмотрел ей в глаза, потом медленно запустил пальцы в ее волосы и слегка сжал ее виски. Так же медленно прижал ее голову к своему плечу. Яна осторожно обняла его за талию. Он не сжимал руки, но Яна чувствовала, как рвано бьется его сердце и какие холодные у него пальцы.

Если бы можно было умереть именно в этот момент.

Лем глубоко вздохнул. Не позволил ей отстраниться, и сказал поверх ее головы:

— Мы и правда ни в чем не виноваты. Просто в жару над городом слишком низкие фиолетовые облака.

Он открыл окно, и на них уставилось закатно-розовое небо.

…

Пока Яна ходила в больницу, мучилась сомнениями, осознаниями и размолвками с родителями, а потом наслаждалась безвременьем своей первой любви, она совсем потеряла счет дням. Совсем перестала следить за прокатом, за собственным домом и его гостями. Поэтому только спустя почти три недели после ограбления проката, Яна наконец-то заметила, что Яр исчез.

…

Яр не вернулся через неделю, и тогда Яна подумала, что его убили. Эта мысль пришла к ней поздней ночью, и болталась эта мысль в последней трети бутылки самбуки. Таилась в большом, приторно-горьком глотке. И Яны выпила его. И мысль зажглась, упоительно-параноическая, а вместе с ней зажглось видение — ослепшие окна одинокой серой панельки. Заметенный снегом ковер, аккуратные сугробы на книжных полках, иней, затянувший дверные наличники. Яна смыла самбукой видение, но мысль осталась, цепкая и холодная.

Яна пострадала еще пару дней, обзвонила несколько моргов и даже съездила на опознание, но Яра не нашла. Зато нашла очередные впечатления, которых ей совсем не хотелось. Она позвонила Норе, но она тоже ничего не знала. Тогда Яну осенило, что Яр, скорее всего, сел в тюрьму, и она снова позвонила Норе. Та задумалась и обещала перезвонить, и теперь четвертый день от нее не было никаких новостей.

Кроме чувств к Лему, тревог за Яра, а еще за Алису, которой что-то мерещилось в зимней темноте, у Яны было очень важное дело — она восстанавливала прокат.

Ездила по рынкам и барахолкам в поисках нового ковра. Заказала новые полки. Подумала, что если Яр найдется, нужно обязательно спросить, знает ли он, где достать пистолет. И каждый раз, выбирая цвет полок, узор на ковре или модель двери, Яна думала об обоях, которые хотела поклеить в их с Ветой спальне мать.

Нужно было согласиться. Яне нравилось задергивать шторы, загущая наполняющую квартиру темноту, ложиться на узкую тахту и, завернувшись в мягкое, плюшевое и совсем не теплое одеяло, мечтать о том, как она вернется домой и все снова будут счастливы.

Наконец, Нора позвонила и сообщила, что Яра никто не арестовывал и приговоров ему не выносил. И Яна сделала то, что по ее мнению стоило делать в таких ситуациях — заперлась дома на сутки, глотала рижский бальзам с водкой, рыдала, стучала в бубен и смотрела «Страх сцены», включая звук, когда Марлен Дитрих пела. Проснулась она в ванной, похвалила себя и попыталась выпить всю воду в кране.

После этого Яна решила, что Яр может делать, что ему угодно, потому что он взрослый, двухметровый и страшный, и если что — она все равно его не спасет. В тот день как раз доделали новые полки, и Яна разрешила себе больше ни о чем не думать.

Целый месяц она играла в нормального человека, но надвигался Новый год, когда в эту игру проигрывают чаще всего.

И Яна проиграла.

…

Звонок в дверь раздался в десять утра. Яна крикнула «открыто» и перевернулась на другой бок. Кассет и Лема у нее дома не было, а поэтому если кому-нибудь понадобится ее ограбить или убить — у нее не найдется поводов сопротивляться. И вставать с кровати.

— Спишь, — заключил Лем, усаживаясь на край кровати.

Прямо в пуховике, с которого сыпался снег. Теперь у нее дома был Лем, и она этому совсем не обрадовалась.

Яна попыталась его пнуть, но ей было лень доставать ногу из-под одеяла, и ничего не получилось.

— Я думала, ты с матерью весь день будешь торчать, — простонала она, окуная лицо в темноту, таящуюся между краем кровати и стеной.

— Маман отправила меня искать свиные ноги.

— И ты сразу пошел сюда?!

Яна сползла на пол и вытащила из-под кровати длинный черный свитер.

— Нет, я сначала заехал на рынок за кассетами для самой красивой, нежной и заботливой девушки, что я…

— Да-да, а по дороге заехал ко мне, — буркнула Яна. — Хуже плохой шутки только предсказуемая плохая шутка. Ты еще и в ботинках. Что за мудаки меня окружают.

Она быстро обшарила карманы его пуховика и нашла пачку сигарет с ромом и коробок спичек. С тоской посмотрела, как сизый дымок развеивается и оседает на кресле и ее смятом одеяле.

— Новый год, — обреченно сказала она. — Как думаешь, сколько будет гостей?