Сначала Яна хотела запереть дверь и разбудить Нору. Что делать дальше, она представляла плохо — на окнах решетки, и теперь ее это не радовало, оружия у нее, конечно, не было, только штопор с небольшим лезвием в рукояти. В милицию Яна не верила. Если бы можно было вызвать наряд, стуча по кастрюле, тогда Яна верила бы чуть больше и чувствовала себя чуть увереннее.

— Лем, — тихо позвала она.

Может, ее догрызла паранойя, и это все-таки он роется в ее стеллажах?

Из-за двери донесся грохот и раздраженное шипение.

Яна успела подумать, что теперь-то точно нужно запирать дверь и начинать визжать, может, кто и услышит, или те, в темноте сонного проката, испугаются и уйдут. Но там, у стойки, на пол посыпались кассеты из опрокинутой коробки. Терри Гиллиам и Мурнау, братья Коэн и Марк Уотерс, а может, где-то там даже был Кустурица и Китано. Яне казалось, что она слышит, как трескаются хрупкие пластиковые панцири под картонной упаковкой, и это было совершенно недопустимо.

— Нора, — прошептала она. Потрясла ее за плечо и сразу схватила за запястье, сделав знак не двигаться и молчать. — Кто-то приперся… чужой. Телефон есть?

Нора кивнула и одними губами произнесла:

— Не ходи туда.

— Там Лем. И кассеты.

Яна выпрямилась. Нора осталась сидеть, но руками показывала, что надо вернуться. Она выглядела напуганной — автор криминальной хроники наверняка хорошо представляла, что может случиться. Яна тоже представляла, поэтому неслышно вышла из зала и заперла за собой дверь.

Их было двое, и это были совсем не те люди, которые должны грабить кинопрокат. Они выглядели почти оскорбительно молодо и вряд ли они появились здесь, потому что им среди ночи потребовался Мурнау. Яна успела повозмущаться еще целых четыре секунды, прежде, чем все сонные глупости рассеялись. И пришел страх — тугая резинка, растянувшаяся от низа живота до кончика языка.

— Ты хозяйка? — коротко спросил тот парень, что был выше.

Серая толстовка, заляпанные джинсы, черные в темноте пятна веснушек на лице. Сжатый кулак, ощерившийся коротким лезвием.

— Я кричать буду, — предупредила Яна, сжимая в кармане юбки бесполезный штопор.

И второй, постарше — черная куртка и черные перчатки, трупные пятна татуировок на кистях — сказал:

— Валяй.

И Яна физически ощутила глухоту спящих домов улицы Блюхера. В перегретом, пропахшем благовониями и горелым кофе воздухе отчетливо чувствовалась индольно-йодистая нота свежей крови.

— Здесь есть только дневная выручка, — ровно сказала она. — Я открою кассу. Можете забрать магнитофоны и телевизоры. Только не роняйте кассеты. Они ничего не стоят, на них просто очень хорошие фильмы.

Она говорила и скользила рассеянным взглядом по лицам грабителей, которые теперь выглядели совсем уж юными и растерянными. Словно сами чего-то боялись. Наконец, она опустила взгляд.

Увидев пистолет, наставленный ей в живот, Яна на почти с облегчением думала о том, что ее могут убить.

Она уже и не надеялась.

Ей казалось, что время остановилось, чтобы с мира успели стечь все краски. Наполнились тьмой окна, посерели занавески, ковры и лица людей, которые пришли ее убивать.

Мир посерел, а потом начал меркнуть, будто собирался провалиться в черноту интертитров.

Яна закрыла глаза, и представила черный экран, былые вензеля на тонкой рамке, и каллиграфически выведенное белым «Ба-бах!»

Ей хотелось, чтобы ее смерть была контрастной, быстрой и трагичной, как в «Лице со шрамом» Хоукса и Россона, но представилось дурацкое «Ба-бах!» и неуклюжее падение в стиле Бродяги. Лем бы ее ругал.

Она открыла глаза и обнаружила, что мир почему-то имеет цвет, пистолет все еще направлен на нее, а грабителей на самом деле трое. Один из них стоит за стойкой, и что-то красное растекается у него под ногами, тянется к углу красного ковра, крадется. Вот-вот настигнет его.

И тогда произойдет что-то непоправимое.

Яна подняла глаза. За запертой дверью было тихо. Нора там. А Лема нигде нет, зато есть лужа крови.

— Упоротая что ли?! — Кто-то схватил ее за плечо, и Яне показалось, что под кожу скользнули четыре железных крюка. — Где бабки, спрашиваю? И ключ от зала гони.

— Ключ от зала?..

Ей казалось, что лица у нее больше нет — только неподатливая резиновая маска, натянутая на череп. Желчная горечь поднялась по горлу и растеклась во рту.

Скорее бы они выстрелили.

Скорее бы стало слишком поздно.

Мужчина толкнул ее в плечо, и Яна поняла, что ее больше никто не держит. Она растерянно скользила взглядом по лицам грабителей, и думала, что они как-то оскорбительно молоды, а у того, что стоит у стойки, дрожат окровавленные руки.

— Он под кассой, — прошептала Яна. — За стойкой. Пустите, я открою…

Она скользнула растерянным взглядом по темному линолеуму и красному ковру, до которого уже дотянулась маслянисто блестящая лужа крови, а потом подобрала подол и неожиданно для самой себя схватила за рукав мужчину, который только что ее держал.

— Ноги подкашиваются, — улыбнулась она. — Больно вы страшные, ребята.

— Сейчас ведь подкосятся, — он вырвал рукав, но потом зачем-то снова протянул ей руку.

Лем лежал лицом вниз. Вокруг шеи был обмотан обрезанный провод рабочего телефона. Волосы на затылке потемнели, слиплись от крови и больше не вились.

Машина остановилась, белая и желтоглазая в сонной синей темноте. У набережной росли кусты жасмина, и запах цветов расходился, как круги на воде, искажался, смешивался с запахом бензина, ряски и холодного песка.

Яна медленно открыла кассу.

Ее тащили через сгустившуюся синеву, и она почему-то не сопротивлялась, а кровь все капала в прибитую дождем пыль.

— Ничего… — пробормотала она, равнодушно глядя на дрожащее пистолетное дуло.

И швырнула кассовый аппарат мальчишке под ноги. Зазвенели раскатившиеся по полу монеты, а Яна нырнула под стойку, едва успев подобрать подол.

А смерть и тогда, и сейчас, казалась избавлением. Может, они с Лемом вместе перейдут эту реку по шаткому мосту, и он не рассыплется под их ногами. Позади останется фиолетово-рыжее небо, все ленты и все цветы.

Полы можно было вымыть и получше. Тонкий слой пепла укрывал линолеум, и на полу оставались следы ее ладоней и размазанный след кружева юбки. Ее убьют, и так будет выглядеть ее двухмерный призрак.

— Сука!

Стойка вздрогнула от удара, а Яна жмурилась, пытаясь собрать раскатившиеся мысли — все ленты и все цветы, Лем, шнур, слипшиеся волосы. Пыль, пепел, шаткая стойка.

Ключ от входной двери лежал в ее кармане. Прокат она закрывала изнутри. Если эти люди здесь — значит, замок вскрыли, и изнутри закрыли разве что на цепочку. Никогда еще Яна так не жалела, что денег не хватило на помещение побольше.

Она пнула отходящую доску, которую уже несколько месяцев забывала приколотить, сбросила туфли и быстро выползла из-под стойки. И, не вставая, на четвереньках бросилась к двери.

Почему-то выстрела не было. Может, пистолет не настоящий?

Ее схватили за воротник, как котенка за шкирку. Она даже не пыталась вырваться — на мгновение горло сдавило колючее кружево, а потом дешевая брошка лопнула, воротник превратился в рваную тряпку в чужих руках, а Яна успела извернуться и не глядя полоснуть кого-то из нападавших штопором. Метила в глаз, но попала ниже, перечеркнув чужое лицо рваной полосой, края которой быстро размывались хлынувшей кровью.

— Убью, — с восторгом прошептала она. — Убью, мразь…

Она задержалась всего на мгновение — непозволительно долгий миг, в который ей не хотелось бежать, спасать себя, кассеты, Лема и Нору. Хотелось еще раз сорок воткнуть штопор в лицо человека, который посмел прийти в ее прокат, ронять ее кассеты и хватать ее за горло.