И тогда в мире Там Яны еще не было.

— Раз ты здесь, значит, новости уже видела? — наконец спросил ее Лем.

Яна обнаружила, что лежит у него на коленях, а он отрешенно смотрит в погасший экран и перебирает ее волосы.

— Да, — прошептала она. — Кто с тобой?..

— Алиса. Я послал ее за шоколадом.

— За шоколадом?

— Ты бы видела свое лицо. Яна, тебе нужно перестать так делать. Это ненормально.

— Я надеялась, что… увижу там девушку, которую сегодня убили.

— Это все херня. Чушь, которой набита твоя пустая голова, Яна. Никого там нет, только давно мертвые немцы.

— Неправда.

Он взял ее за руку ледяными пальцами, заставил разжать кулак. Погладил ладонь, будто пытался стереть линии, в которых была вырезана ее судьба.

— Я тоже читаю Радьяра, Элифаса Леви и прочие «Тараумары». Но стучать в бубен и таращиться в немые фильмы, обливаясь слезами — ненормально. Посмотри мне в глаза, незабвенная. Ну? Дурная… дурная. Ты что с собой делаешь?

Яна улыбнулась и прижалась щекой к его колену. Голова кружилась, мысли расползались, но ей было хорошо. Тепло, и она даже чувствовала себя в безопасности.

Хотя бы сейчас.

— Мне звонила Инна, я обещал, что мы ее заберем. Она собирается идти на мост, у которого нашли девушку, и воткнуть нож в любого мужика, у которого будут злые глаза.

— Но мы ведь оба знаем, что человека, которого она на самом деле хочет убить, там не будет.

— Не нужно, Яна. Сама знаешь, что не нужно так говорить.

Он смотрел так серьезно. Глаза у него были темные, совсем непохожие на глаза Веты. Такие живые, такие хорошие глаза.

Что-то случилось. Яна потом не могла вспомнить, что. Наверное, он ее поцеловал.

Или она его.

Какая разница, если экран погас, Алиса еще не вернулась. Девушка в зеленой ветровке так и не ожила и уже превратилась в Офелию.

А Яна еще нет.

Когда пришла Алиса, они сидели обнявшись и смотрели в одну общую темноту под веками.

…

На этот раз машина завелась с первого раза. Яр знал, что не стоит садиться за руль — ни одной настоящей мысли, ни одного чувства не осталось.

Не стоило садиться за руль. Вообще не стоило никуда ехать, нужно было вернуться домой или пойти к Яне, лечь и не вставать хотя бы сутки, пока не уляжется потревоженная муть, пока не вернется способность мыслить.

Если он задумается — поймет, что сделать ничего не мог и уже не сможет. Что человек, который убил Раду, рано или поздно ошибется, потому что ведет себя слишком нагло. Яр каждый день просматривал разделы криминальной хроники и сводки о пропавших. Девушка, которую сегодня убили, даже не была объявлена в розыск.

Как и Рада. Но теперь-то такие заявления принимали сразу.

Если он задумается, поймет, что Яна права, и единственное, что остается ему и другим — бесконечно лгать себе и друг другу. Лгать, что все скоро закончится, что они смогут жить дальше, что они ничего не могут и не могли сделать.

Яр не собирался задумываться.

Он припарковал машину у дома, куда не собирался возвращаться. И замер.

Там, за лобовым стеклом сгустилась черная осенняя ночь. Он оставался здесь — в коконе тусклого серого света. А за чернотой четко виднелся прямоугольник открытого окна первого этажа.

Свет на этой кухне был золотистым и теплым. По кухне ходила женщина в зеленом халате. Она курила и что-то ставила на стол. Движения у нее были уверенные и мягкие, как у матери Яны.

Яр вдруг ясно ощутил, что есть настоящий мир, за которым он наблюдает через окно, словно через экран. А есть тот мир, в котором он навсегда застрял.

Он тряхнул головой и вышел из машины. Ощущение нереальности мира так и не исчезло, но Яр уже знал, как его разбить.

Он набрал номер квартиры, в которой настоящая женщина курила настоящие сигареты и не знала о нихиле, в котором он застрял.

— Да, — голос искаженный домофонным шорохом был совершенно спокойным.

Так вот что чувствуют люди в настоящем мире. Они спокойны.

— Соседка ваша дверь не открывает. Просила приехать, — бодро соврал он.

Мелькнула мысль о том, что делать, если ему не откроют. Можно влезть в открытое окно и выйти в подъезд через чужую квартиру. Кажется, так делать было нельзя, но Яр смутно помнил, почему.

— Конечно, — вздохнула женщина в настоящем мире.

И открыла дверь.

Яр знал, что так в настоящий мир не попадет. Что сейчас идет в мир, где его не ждут, но зато там остались следы Рады.

И, если повезет, еще кое-чьи следы.

Через темноту ненастоящего подъезда он поднялся на этаж и постучал в дверь.

Надежда Павловна открыла сразу. Она стояла на пороге в клетчатом фланелевом халате и нервно мяла фильтр зажженной сигареты.

— Заходи, — глухо сказала она.

У нее были красные глаза и опухшее лицо. Яр все еще с трудом понимал, зачем именно пришел, но разулся в коридоре, оставив мокрые ботинки на полосатом коврике.

А куртку не снял. Пошел в комнату Рады, открыл дверь и остановился на пороге. Темнота ее спальни пахла вишневыми духами.

— Знаете Боровую улицу? — наконец спросил он.

— Нет.

Яр пожал плечами и открыл шкаф.

Вот ее одежда. Концертные платья, сложенные стопкой рубашки. Платья в чехлах, рубашки обтянуты пленкой.

На дверце шкафа изнутри черным маркером было написано: «Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой».

Он взял первое попавшееся, стащил с него чехол. Гладкая кремовая ткань, черные ленты, запах старой ткани.

— Это свадебное платье, — мрачно сказала Надежда Павловна, усаживаясь в кресло. — Наше… фамильное, моя прабабушка до революции в нем венчалась.

Яр молча вернул платье в чехол.

Книги на полках были просто накрыты шуршащей пленкой. Собрание Стейнбека, несколько книг Достоевского.

Современная фантастика. Эдгар По. Кундера. Рильке. Между томами вставлен плотный лист акварельной бумаги, на котором каллиграфическим почерком выведено недописанное стихотворение:

Вечерние ветры

Вишнёвый цвет обрыва

Он пролистал каждую книгу. Нашел несколько забытых закладок, бережно вернул каждую на место.

На туалетном столике были расставлены банки и флаконы, тоже затянутые пленкой. Каменели открытые темные румяна, мешалась в вездесущей пылью высыпанная на старое зеркало пудра. Мутно поблескивали разбросанные шпильки и раскатившиеся бусины.

— Что ты ищешь? — в голосе матери Рады звучало тусклое любопытство.

Яр не ответил. Выдвинул оба ящика под столиком.

Нотные тетради. Еще несколько книг. Исписанные листы, конспекты, быстрые зарисовки. Два блокнота — маленький на пружине, с котенком в цветах и бежевый ежедневник.

— Сегодня убили еще одну девочку, — сказала Надежда Павловна. — Ты поэтому пришел?

— Да, — механически ответил Яр, продолжая перебирать бумаги. — Я ездил в тюрьму.

— И что ты узнал?

— Что ваш муж что-то спрятал на Боровой улице в синем доме. И что он любит Стругацких. А потом, — внезапно для себя продолжил он, — я пошел к своей… приятельнице, сестру которой тоже убил этот человек. Сходил с ней к ее родителям, пил там и пытался делать вид, что все в порядке.

— А должен был делать что?

Яр сложил бумаги в прежнем порядке и накрыл их пленкой. Еще немного — и он тоже начнет бросаться на людей, которые пользуются неправильным мылом.

— Я заберу ежедневники.

Она только пожала плечами и раскурила новую сигарету. Ни разу не затянулась, просто позволяла сигарете тлеть, а пеплу падать на пол.

— Устроили шоу, — пробормотала Надежда Павловна. — Девочка только умерла, а уже сюжеты в новостях. Все сидят перед телевизорами, жрут и смотрят.

Яр кивнул и осторожно опустился на табурет у столика.

— Ко мне ходили репортеры. Я с ними разговаривала, потому что мне сказали, что это поможет его поймать. Но теперь думаю, что его никогда не поймают.

— Поймают.

— Кто? — отрешенно спросила она.

— Я.

Она снова пожала плечами. Не поверила. И пусть. Главное, что Яр поверил, снова.