— Сумма не важна! — взмахиваю руками. — Скажите имя того, кто может решить проблему и как организовать перевозку.

— Профессор Грушевский делает в центре нейрохирургии в Москве операции. Для транспортировки можем попробовать договориться с санавиацией медицины катастроф. У них техника специальная с реанимацией.

— Реанимация? Всё так плохо? — щемит в сердце.

— Нет. Но это на всякий случай. Всякое, знаете ли, бывает. А там и врачи во время перевозки больных сопровождают.

— Хорошо. Договаривайтесь. Алиска, у тебя нет выходов на это профессора… Грушевского? — вспоминаю фамилию.

— Нет… Но я поищу. И Ника напрягу. Он по своим высшим кругам прочешет, чтоб на светилу нейрохирургии повлиять. Любят они выпендриваться, — достаёт телефон и звонит. — Гас, ты где?.. Ноги в руки и к нам… Без кофе обойдёшься! — выходит из кабинета.

— К нему можно? — с наивным выражением смотрю на доктора.

— Он спит.

— А я тихонько. Пожалуйста…

— Третий этаж, триста двенадцатая палата. Халат у дежурной возьмите и бахилы.

— Спасибо!

Забираю вещи у медсестры, пялю на себя. По пути чуть не падаю с лестницы. Скольжу на мраморной плитке. Кто придумал такую на пол клеить?

В палате пахнет хлоркой и медикаментами. Ненавижу этот запах.

Капельница подключена в руке Воронина. Лекарство медленно капает из бутылочки.

— Вы надолго? — спрашивает медсестра. — Я обедать отойду. Как лекарство закончится, прокрутите колёсико, — показывает, как сделать. — Я минут на пятнадцать.

— Да, хорошо…

Даже сквозь загар на коже Стаса проступает бледность. Веду пальцами по небритой несколько дней щеке. Щетина щекочет и заставляет пальцы немного подрагивать от приятных тёплых ощущений.

Беру за руку и смотрю на капли в стаканчике капельницы. Мне кажется, что вокруг так тихо, что я слышу, как они падают в жидкость. Всё чётче и чётче. Гул в голове нарастает.

Всегда думала, что я сильная и могу держать себя в руках при любой ситуации и решить её. Нихера я не сильная! Как любая баба ломаюсь при трудностях, которые касаются лично меня и моих близких. Снова плачу.

Неожиданно Стас стирает с моей щеки слёзы. Выхожу из оцепенения и улыбаюсь ему.

— Эй, взрослые девочки не плачут, — улыбается в ответ.

— Ошибаешься… Ещё как плачут.

— У меня всё так плохо? — смотрит на капельницу.

— Нет. У тебя всё хорошо, — лгу, сквозь слёзы. — Мы отвезём тебя в Москву, тебе сделают операцию. Алиса и Ник ищут лучшего доктора сейчас. Мы справимся.

— Значит, хреново… — зажмуривается.

— Больно?

— Не очень. Шум в ушах и голова кружится. Я пить хочу.

Осматриваюсь по сторонам. На тумбочке графин с водой и два стакана.

— Можешь подняться? — подношу ему воду.

Садится, опираясь на спинку. Жадно пьёт.

— Давно я здесь?

— Мы утром тебя привезли.

— И дед позволил?

— Я его не спрашивала. Дома кроме Дарьи и тебя никого не было, а её я слушаться вряд ли бы стала. Она тебя чем-то напоила, ты уснул.

— Кипиш теперь в деревне будет.

— Да срать я хотела на них! — озлобляюсь. — Тебе нужна помощь врачей, а они травками поят. Почему сам не попытался ничего сделать?

— Так не принято…

— Ну, да… Умереть-то проще.

— Принять свою участь.

— Не неси мне этой хрени, понятно?! В наше время надеяться, что что-то само рассосётся по велению божьему — глупо! Почти всё лечится, если вовремя обнаружить. Но нет же! Зачем к врачам обращаться, самим же можно вылечить, — срываюсь.

Жарко становится от моего накала. Приоткрываю окно и встаю напротив. Прохладный ветерок обдувает, успокаивая меня.

— Не заводись, — говорит спокойно, чтобы я опять не вспыхнула. — Я поеду в Москву, хоть на край света, если ты хочешь. Только с документами проблема.

— Нет с ними никаких проблем, — не поворачиваюсь к нему и скрещиваю руки на груди. — Они были у деда, я их ещё несколько дней назад забрала.

— А мне не сказала, — с упрёком.

— Не хотела, чтобы ты так узнал правду о себе. Хотела рассказать, когда Алиса приедет. А она, гадость такая, сама тебе всё выложила.

— Теперь я знаю кто я.

— Почти… Не волнуйся, память мы тоже вернём.

У нашего автобуса внизу появляются Алиса и Ник. Спорят о чем-то, Ник пытается позвонить, но, похоже, не берут трубку.

— Мне нужно в деревню вернуться, вещи свои забрать и группе дать вводные. Утром мы вернёмся, — подхожу к нему, сажусь на кровать и беру за руку. — Тебе что-нибудь нужно?

— Нет.

— Правильно. Вещи мы тебе и здесь купим. Особенно трусы, — посмеиваюсь. — А то перед медсестрами неудобно, что ты в ситцевых ходишь. Пока ждала, вся испереживалась из-за них.

— Ненормальная, — смеётся.

Притягивает к себе за шею и целует.

— Будь осторожна.

— Всенепременно.

— Мне нужно в деревню съездить, забрать свою собаку.

— Лиль, ты всё же на лестнице в больнице головой тюкнулась? Какая собака?

— Бегает тут бездомная, я обещала ей, что заберу перед отъездом.

Ник и Алиска смотрят на меня, как на умалишённую.

Ну, бляха, что вы как не люди. Мы в ответе за тех, кого приручили. Это ещё классик сказал.

— Собаке пообещала?

— Ой, не придирайся к словам! — отмахиваюсь от неё. — Она к Воронину тоже жмётся, так что её нужно забрать.

— Антипова, как мы её в Москву повезём?

— В коробке. Переноску куплю.

— А прививки? — усмехается Ник. — Без них собаку в самолёт не пустят.

— Сделаем у ветеринара, пока будем ждать вылета. А это несколько дней. Я поехала.

— Я с тобой! — встаёт Гасанова и идёт за мной.

— Алис, ну, ты-то куда?! — кричит вслед Гас. — Ты ж собак не любишь.

— Помочь, ловить же надо.

— Не придётся её ловить. Она сама в руки идёт, — сажусь за руль.

— А у неё бешенства нет? Больные им животные совершенно не боятся людей. А здесь лес, переносчиков вроде белок — полно.

— Просто ручная собака. Там варежка меховая, чуть больше вашего Халка.

— Халк — скотина с отвратительным характером. Мы с ним взаимно друг друга тихо ненавидим. Он недавно мне сумочку за десять тысяч долларов сгрыз. Подарок Ника, между прочим. Хотела прихлопнуть эту пакость остатками гуччи. Но дети его любят. Иначе я бы давно нашла ему новых хозяев.

Останавливаю джип за углом, подальше от дома Митрофана. Не хочу отсвечивать в деревне.

— Тут сиди, — прижимаю рукой Алиску обратно к креслу, удерживая от желания выйти. — Я сама быстро схожу и заберу его, пока темно и никто не видит.

— Ты собираешься своровать бездомную собаку? Где логика?

— Логика в том, что ничего брать у них нельзя. Это общее. Вот и псина, вроде без дома, но она принадлежит общине, а значит, каждый ей хозяин.

— Какие заморочки…

— Да. Машину не глуши, я скоро вернусь.

По дороге никто не попадается. Не любят здесь люди после захода солнца по улицам шастать, дома сидят или спят уже, встают-то рано.

Отодвинув провисшую калитку, захожу во двор Митрофана. Слегка посвистываю, чтобы собака меня услышала. Вероятно, что её здесь и нет вовсе, но что-то мне подсказывает — где-то тут прячется.

Хватает сзади за штанину.

— Вот ты где. Иди сюда, — шепчу.

Беру пса на руки и прислушиваюсь. В доме голоса, у знахаря гости. Подкрадываюсь к приоткрытому окну и сажусь под ним.

— Митрофан, я тебя по-русски спрашиваю, куда они Андрея увезли? — спрашивает незнакомый мужской грубый голос.

— Так говорю ж тебе — не знаю. У Дарьи спроси. Она дома с ним была, пока я отлучился по делам.

— А не с твоего ли согласия они его увезли? Ты недавно к деду приходил, говорил, что он помолвку разорвать хочет, в бабу городскую влюбился. Бежать собирался.

Чего, бля? Побег? Почему я об этом ничего не знаю.

— Побойся бога, обвиняешь меня в таком, Михаил. Не совестливо?

— Мне? Это ему должно быть стыдно. Сестру мою обесчестил и сбежал с московскими. Кто её теперь такую замуж возьмёт? А если обрюхатил? Ребёнка кому?