Таким образом, 15 марта я прибыл сюда, в Петроза­водск, и на следующий день отнес паспорт в полицейский участок. Я полагал, что все в порядке, но вчера, 18 числа, получил из полицейского участка приглашение явиться туда. Там городничий объявил мне, что я не имею права проживать здесь по этому паспорту и что мне следует от­правиться обратно по ту сторону границы. «Почему же?» — «Потому что вы не показали паспорт на таможне». Я объяснил, почему не было подписи таможенника, но никакие объяснения не помогли, и мне надлежало уби­раться из города подобру-поздорову. Тогда я пошел к губернатору, в надежде с его помощью устроить свои дела. Но и эта надежда рухнула. Все же я добился раз­решения проехать до ближайшей таможни, откуда я мог вернуться обратно, получив таможенную отметку. Так блюдется закон. Выходит, чтобы не проделывать вновь в оба конца путь, равный восьмидесяти шести верстам, мне надо было спорить до тех пор, пока не выдали бы свиде­тельства о прохождении осмотра в Колатселькя, или же дожидаться в Вескелюс возвращения таможенника. Но разве я мог предположить такое?

Собираясь к губернатору, я взял с собой докторское свидетельство, а также некоторые другие документы, что­бы доказать при необходимости, что я еду не под чужим именем. Но показывать их не пришлось. Отлучившись не­надолго, губернатор по возвращении попросил меня посе­тить его супругу, которая якобы болеет. Наверное, это своего рода испытание, подумал я про себя, либо экзамен по медицине, который должен показать, являюсь ли я вра­чом на самом деле. Я последовал за губернатором в покои. Его супруга рассказала мне — по-немецки, — что она про­студилась и после этого уже три недели чувствует себя нездоровой: был жар, кровотечение из носа и пр. Я спро­сил, почему же они не позвали городского врача, ведь, по слухам, их тут целых три. Мне ответили, что не стали де­лать этого, поскольку надеялись, что все и так пройдет. После этого я еще больше уверился в том, что болезнь была лишь предлогом для того, чтобы подшутить над странным путником либо устроить экзамен в области его медицинских познаний. Если дело касалось первого, то я вполне соответствовал их представлениям, так как расте­рялся при этом испытании, ужасно плохо говорил по-не­мецки, из головы вылетели все даже самые обычные фра­зы. Чтобы оправдать свое звание, я сел и написал рецепт (какой-то потогонный чай) и попросил послать в аптеку. Скорее всего, рецепт никуда не отнесли, а передали до­машнему врачу. Если бы не моя растерянность, было бы неплохо подвергнуть испытаниям саму госпожу и доказать ей, что она совершенно здорова. Но поскольку у меня не ладилось с немецким, я отказался от своего намерения. Вернувшись в кабинет губернатора, я попросил разреше­ния пожить в городе три-четыре дня, прежде чем поеду на таможню. С этим согласились.

Петрозаводск, 20 марта 1841 г.

Дорогой брат!

Чтобы последняя часть «Истории России»[151] наконец-то увидела свет, посылаю тебе эту рукопись с просьбой дого­вориться с Васениусом о ее печатании так, как считаешь нужным. Часть рукописи еще не правилась и находится в таком виде, в каком она вышла из-под пера Г. Тиклена. Поговори с Акиандером, Столбергом, Каяном или с кем-нибудь еще, кто бы согласился поработать над нею и вне­сти необходимые исправления; за труды получил бы де­сять, а может, и более экземпляров полного издания исто­рии. В любом случае следовало бы обратиться к Акиандеру, чтобы он разрешил воспользоваться теми поправками, которые он, сверив их по большой истории Карамзина, внес в «Историю России» Германа. Ведь именно послед­ней руководствовался Тиклен. Надо бы сделать уже в ру­кописи исправления, относящиеся к еще не напечатанной части, а остальные поправки к уже изданным листам сле­довало бы поместить кратким приложением в конце книги. [...]

Со Стокфлетом мы расстались в Иломантси. Оттуда я проделал путь через приходы Тохмаярви, Пялкъярви, Рускеала, Импилахти, Салми, Туломаярви, Вескелюс, Сямяярви и Вийтана сюда. Пробыв здесь пять-шесть суток, я думаю дня через два отправиться дальше и, продвигаясь понемногу, собирать все то, что может иметь интерес для филологии. Так я доберусь до Кеми, расположенной на берегу Белого моря, а оттуда сразу, как только откроется вода, поеду в Архангельск. Не задерживаясь там долго, я через всю русскую Лапландию, где проведу лето, на­правлюсь в Колу. Рассчитываю прибыть в Колу лишь поздней осенью. Оттуда вдоль морского побережья я от­правлюсь в Весисаари и Алаттио и в одном из этих посе­лений встречусь со Стокфлетом. Из Алаттио через Торнио и Оулу я вернусь в Каяни. Таков план моего путешествия. Может показаться, что на него уйдет уйма времени, но я привык работать во время поездок, так что потери будут совсем незначительные. Знакомство с лопарским языком может мне пригодиться при составлении словаря[152], если только это дело не превратится в простое перечисление и перевод известных слов. Мне бы хотелось также настоль­ко ознакомиться с основами языка самоедов, чтобы знать, в какой мере он может быть полезен для изучения фин­ского. Но на это, пожалуй, не хватит времени, потому что на достижение определенных успехов в подобном иссле­довании ушло бы по крайней мере не менее полугода. Ведь пришлось бы обучаться языку, на котором, как мне из­вестно, не написано еще ни одной грамматики. [...]

Петрозаводск, 21 марта 1841 г.

Глубокочтимый и достопочтенный господин коллежский советник!

Поездка в русскую Лапландию, о которой я имел честь упомянуть Вам прошлым летом, уже осуществляется мною, но я не продвинулся далее Петрозаводска, хотя выехал из Каяни более двух месяцев тому назад. Я намеревался отправиться в эту поездку еще прошлой осенью, но неожи­данно в Каяни меня приехал навестить пастор Стокфлет, который пять недель изучал там финский, а затем сопро­вождал меня до Иломантси, откуда после нашей совмест­ной работы в течение восьми недель, через Каяни, Оулу и Торнио, вернулся в Лапландию. Я же отправился к оло­нецким финнам в Салми, Туломаярви, Вескелюс и Сямяярви, где какое-то время изучал диалект этих мест и не раз досадовал на смешение его с русским. Даже сильно исковерканный финский в окрестностях Турку все-таки сравнительно чище сего олонецкого говора. У священника из Сямяярви я заполучил катехизис 1804 года, изданный на олонецком говоре славянскими буквами.

Через два дня я вновь отправлюсь по деревням, наде­ясь в начале мая быть в Кеми, а оттуда, как только море откроется, поехать в Архангельск. Предполагаю все лето провести в русской Лапландии, а следующую зиму — в норвежской Лапландии. Если бы у меня были грамма­тические или другие пособия для изучения языка само­едов, то я охотно поехал бы на несколько месяцев к жи­вущим поблизости самоедам, но без всякой подготовки и не располагая для этого временем, я навряд ли сумел бы заметно продвинуться в изучении их языка. Если же существует грамматика или какая-либо другая книга на этом языке и если их можно купить в книжной лавке, я прошу Вас оказать любезность и отправить ее мне в Архангельск, где я буду находиться вплоть до середины мая. Я прошу Вас также уплатить за нее, позднее я рас­считаюсь с Вами. У меня с собой довольно много книг на лопарском языке, к тому же я заручился обещанием пас­тора Стокфлета и впредь высылать мне книги в Архан­гельск. [.. .J

Петрозаводск, 22 марта 1841 г

Вчера я побывал на вечеринке у одного лекаря — более высокопоставленным я не посмел нанести даже визита, опасаясь, что либо они окажутся для меня слишком знат­ными, либо я для них буду слишком прост. Сначала меня угостили рюмкой водки (очищенной), потом кофе, чаем, затем предложили что-то вроде киселя, пряники, орехи разных сортов, в том числе кедровые. После ужина играли в карты и кости. Время от времени угощали вином, но когда я отказался пить, сказав, что оно слишком крепкое, для меня приготовили грог. Весь визит длился от шести до половины десятого.