Э. Л.

В свою третью поездку Лённрот отправился из Лаукко 13 июля. Почти до самой границы его сопровождали два студента, с которыми он про­шел через Тампере, Ювяскюля, Куопио, Каави, Нилсия до Нурмес, где 25 августа расстался с по­путчиками и приступил к сбору рун. Из Саунаярви — северо-восточной окраины прихода Нур­мес — Лённрот отправился за границу, в Колвасъярви, оттуда через село Репола, деревни Каскиниеми, Роуккула и Мийноа — в Аконлахти. Дальше на север Лённрот не попал, а вернулся через Лентийра, Каяни, Куопио и Порво в Хель­синки, куда прибыл 17 сентября.

[...] Если бы время и обстоятельства позволили мне, я бы совершил путь из прихода Нурмес, что на севере Карелии, в приход Репола Олонецкой губернии и оттуда дальше к северу в Вуоккиниеми и в другие приходы Ар­хангельской губернии. От центра Нурмеса верных шесть миль до деревни Йонкери, расположенной в отдаленном уголке прихода, напротив Репола, граничащей с приходом Кухмо. Еле приметные тропинки бегут то по болотам, то по низким холмам, покрытым величественными и бескрай­ними нетронутыми лесами. В начале пути еще встречались кое-где одинокие усадьбы, а дальше, кроме единственной захудалой избенки, не было ни одного жилья. [...]

Когда-то, несколько десятков лет тому назад, дети из йонкери сами добирались на лыжах до церкви в Нурмесе, чтобы их окрестили.

Переночевав в одном доме, мы пошли дальше на север в Саунаярви, и там я попрощался со своими попутчиками. За час я добрался до Нискаваара, сначала по воде, затем по суше, и до нитки промок под проливным дождем. Отсюда я должен был идти в Уконваара, до которой, как мне говорили, три версты. Малыш лет пяти-шести — стар­ших никого не было дома — проводил меня немного по тропе и, сказав, что дальше надо сворачивать то налево, то направо, повернул обратно. Я действовал точно по его совету относительно поворотов направо и налево, но не знал, какая из свороток вернее. Наконец я пришел в усадь­бу под названием Лосола, или Лосонваара. Отсюда мне предстояло пройти еще две версты до Уконваара и далее шесть верст до Куусиярви, куда я добрался поздно вече­ром. На следующее утро я отправился дальше, наняв од­ного мужчину проводить меня до Колвасъярви — первой русской деревни, что в двух с лишним милях отсюда. Мы прошли по сухим грядам, расположенным параллельно и поросшим сосняком, между которыми были болота. Что­бы лучше представить себе эту местность, можно вообра­зить, что когда-то здесь все было покрыто водой, которая, придя в движение, образовала огромные волны да так потом вдруг и застыла. Гребни волн как бы превратились в гряды, а у их оснований образовались болота. Трудно представить себе, какой же страшной силы была буря, если она смогла поднять такие гигантские волны, по сравнению с которыми все ранее описанные жуткие исто­рии о кораблекрушениях покажутся ничтожно малыми, даже если их разглядывать сквозь лупу самых внушитель­ных размеров. Идти по сухому гребню было легко. Посре­ди длинных и узких болот кое-где виднелись лесные ламбушки, но даже они не могли придать пейзажу очарования. Если бы нам вздумалось под прямым углом изменить на­правление своего движения, то нам пришлось бы без кон­ца подниматься на гряды, переходить их, пробираться болотами и т. д.

Пройдя верст тринадцать, мы вышли на берег Осмаярви. Надежды наши отыскать здесь хоть какую-нибудь лод­ку не сбылись. Пришлось идти четыре версты по правому берегу до пролива, соединяющего озера Осмаярви и Колвасъярви. Мы стали изо всех сил кричать: «Лодку! Лод­ку!», но так ни до кого и не докричались. Да и навряд ли наши крики могли быть услышаны в деревне Колвасъярви, которая находилась в трех верстах от пролива. Но нам все же надо было как-то переправиться через озеро — слишком большое, чтобы обогнуть его, к тому же в конце пути мы оказались бы у широкого ручья, перейти который было бы ничуть не легче. У нас не оставалось другого выхода, как самим соорудить средство для пере­правы.

Неподалеку от берега лежали сосны, поваленные друг на друга, с которых прошлым летом жители Колвасъярви сняли заболонь на пироги, как сказал мой провожатый. Православные финны[42] и в праздники, и в будни едят много пирогов, а ныне, при заметной нехватке зерна, сосновая заболонь стала основной примесью в муку. Из этих под­сохших за лето сосен мой попутчик нарубил бревна длиной в три с половиной топорища, мы перетащили их на берег и соорудили из них плот. Шести таких бревен было доста­точно, чтобы плот выдержал нас. В двух из них по кон­цам мы сделали углубления и соединили их поперечными бревнами, на таком расстоянии, чтобы остальные умести­лись между ними под поперечными бревнами снизу. Уло­жены они были без всякого крепления, лишь небольшая выемка не давала им выскользнуть. А если на них насту­пить, они ушли бы под воду, сбились бы. Следовательно, мы должны были сидеть на боковых бревнах, скрепленных поперечинами. Для равновесия мы сверху уложили еще несколько бревнышек. И на таком на скорую руку соору­женном плоту пусть медленно, но благополучно мы пере­правились через пролив в полверсты шириной. Мужик рас­сказал, что ему часто доводилось переправляться таким образом. И он клал лишь одно поперечное бревно между боковыми, а теперь ради меня положил два.

В Колвасъярви я зашел в дом Хуотари. Старый хозяин провел меня в отдельную комнату и поинтересовался отно­сительно моей поездки. Я без утайки ответил на все его вопросы и, в свою очередь, спросил, могу ли я чувствовать себя в безопасности, странствуя по этим краям? Он ска­зал: «В десять раз спокойнее, чем у вас, где человека могут избить до смерти». Была такая история. Не так давно сын одного богатого крестьянина из их прихода поехал в Финляндию и подкупил там мужчину, чтобы от­править вместо себя в солдаты, но тот, получив деньги, убил его. Однако вскоре мы пришли к общему мнению, что поделом таким вербовщикам. Когда же я заметил, что здешние крестьяне всю долгую зиму торгуют у нас враз­нос и ничего плохого с ними не случается, он согласился, что в общем-то и в нашей стране вполне безопасно. «Но все-таки у нас спокойнее, — продолжал он. — Могу зару­читься всей своей собственностью, что куда бы вы ни пошли, вас никто не тронет, ни один волос не упадет с вашей головы». Не успел он это сказать, как вошел его сын и резко прервал его словами: «Отец! Не ручайся за то, чего не знаешь». И он рассказал о беглых солдатах, которые прячутся по лесам, а кое-где и по деревням и ко­торым может взбрести в голову вывернуть карманы у человека, а чтобы скрыть свое черное дело, помочь ему отправиться в мир иной.

Отсюда я проделал пешком путь длиной в пятнадцать верст до Репола. Разговор в доме Хуотари запал мне в голову, поэтому я несколько раз сходил с дороги, дабы разбойник, если ему вздумается преследовать меня, мог без лишнего шума пройти мимо. Но, видимо, моя предосто­рожность была излишней — ни в тот раз, ни позже подоб­ные неприятности со мной не случались. Репола — центр прихода, иначе говоря, погост. Здесь живет богатый кре­стьянин Тёрхёйнен, к которому я и зашел. Он попросил меня показать паспорт, и я предъявил его. Бегло пробе­жав глазами текст, переведенный на русский, он спросил, когда я выехал из Куопио? Я сказал, что более трех не­дель тому назад. «Но паспорт получен менее двух недель назад, как же вы это объясните?» Я стал изучать свой паспорт и увидел, что он помечен вторым августа по ново­му стилю, та же дата стояла под русским переводом, где следовало поставить 21 июля по старому стилю. Я пояс­нил ошибку, и Тёрхёйнен сразу все понял. Позднее, когда мы остались вдвоем, он признался, что вначале подумал, не подослали ли меня отравлять их колодцы, поэтому и спросил с такой строгостью про паспорт. И сказал, что­бы я не обижался, если кто-нибудь примет меня за тако­вого. «Вот ведь было же в Салми такое...», — и он вкратце рассказал о нашумевшей во время эпидемии холеры исто­рии. «Неужели вы верите вздорным слухам об отравлении колодцев?» — спросил я у него. «Положим, я не верю, — ответил он, — но другие-то верят, и не вздумайте доказы­вать им обратное». Выпив у него несколько чашек чаю и перекусив, я отправился с тремя крестьянами через озе­ро в деревню Вирта, где и заночевал. [...]