Песня прибытия начинается такими словами:

Эти две руны не требуют особых пояснений. Я всегда с большим удовольствием записываю их и полагаю, что они проливают свет на жизнь и быт, а также на многие обычаи наших предков, о которых теперь трудно узнать. Не буду касаться их художественной ценности. С помощью стихов и тех данных, что предоставляет язык, можно вы­яснить целый ряд вопросов. Например, язык свидетельст­вует о том, что когда финны составляли единое племя, у них было представление об общем боге Юмала[69], и поэтому у всех разбросанных ныне финноязычных пле­мен он обозначается одним словом. Многобожие, вероятно, зародилось позднее, иначе у разных племен сохранились бы одинаковые названия богов. Но я считаю, что у финнов многобожие [политеизм] не было развито вообще, и, дума­ется, не следует составлять длинные списки богов, якобы почитаемых ими. По моим сведениям, те боги, которым они поклонялись, не более как мифологические существа, их можно сравнивать с греческими полубогами или христиан­скими ангелами и святыми. [...]

Изучая язык, узнаем также, что финны до распада на отдельные племена занимались скотоводством, рыбной ловлей и обработкой железа, а отчасти и земледелием. Слова, обозначающие эти понятия, большей частью одина­ковы для разных племен, во всяком случае, живущих в Финляндии и в граничащих с ней областях. Названия же трудовых процессов и орудий труда, связанных с пря­дением и ткачеством, в разных местах разные, из чего следует, что это искусство финские племена освоили, по-видимому, уже после разделения. [...]

Обращаясь к языку, можно отчасти выяснить и то, какую одежду носили финны прежде и какую стали но­сить в ходе самостоятельного развития отдельных племен. Можно узнать, какие птицы, животные, рыбы, растения и прочее были на их прародине; можно даже предполо­жить, что эти наименования сохранились у них и на но­вом месте расселения, а для ранее неизвестных предметов и понятий придуманы были новые названия. Деревья, которые не встречаются в северных районах Финляндии, тем не менее имеют общие названия, как например: ome­napuu (яблоня), tammi (дуб), pähkinäpuu (ореховое дере­во), так и животные, которых нет во всей нашей стране, например: tarvas (тур) и другие, указывают непосредст­венно на прародину финнов, где они знали эти предметы, по откуда получили в наследство только одни названия. По всей вероятности, многие из цветов, например horsma (кипрей), были известны финнам до разделения. Цветы, имеющие разные названия, вероятно, были встречены ими позднее, на новых местах обитания.

Ранее я уже высказывал свое убеждение, что если изу­чить диалекты разных финских племен, то можно выяс­нить многие неизвестные еще факты. Исследование это наверняка продвинулось бы вперед, если бы выделить из каждого племени двух-трех молодых людей и дать им на­учное образование в одном из наших учебных заведений. Перед приезжим исследователем открывается слишком широкое поле деятельности, чтобы он мог быть точным в своих выводах. А специально подготовленные люди мог­ли бы выяснить множество интересных данных.

Но оставим пока мои прожекты, или как их там луч­ше назвать, а заодно и здешних рунопевцев. Из Вуоккиниеми я снова направился в Ченаниеми. Чуть раньше меня сюда приехал на лошади один крестьянин из Кивиярви за товаром. Узнав, что нужный ему человек прибудет только завтра вечером, он услужливо предложил мне свою лошадь. Я принял его предложение. Вместо седла набили полмешка сеном и привязали на спину лошади. Чтобы мешок держался, его туго стянули веревкой, и мне даже жалко стало бедное животное. Казалось, что седло это не­удобно для лошади, но, вероятно, так только казалось, потому как известно, что крестьяне очень любят своих лошадей и прекрасно знают, что им полезно и что вредно, и, наверное, не стали бы привязывать седло, которое при­чиняло бы лошади страдания. Наступил вечер, стемнело, и мы зашли на ночлег в дом, стоящий в полумиле от Ченаниеми. Хозяин дома был родом из Финляндии, он переселился сюда и взял этот надел под новое жилье. Убранство дома и порядки были обычными для финнов этого края. Дочери его были одеты по обычаям страны. Мы выехали отсюда на следующий день рано утром, при свете луны, а когда взошло солнце, были уже в Кивиярви, следовательно, мы проехали две с лишним мили. Кресть­янин, который привез меня сюда из Вуоккиниеми, предло­жил подвезти еше до Салмиярви, куда мы и добрались к полудню. Я сначала намеревался сходить в деревню Латваярви, совсем в другую сторону, но не пошел, узнав, что рунопевца Архиппы[70] нет дома. В Салмиярви я раздавал лекарства, а также навестил одного больного. Меня уди­вило, что здесь мне предложили очень вкусное масло, тог­да как в других местах оно даже не походило на свежее. Мне объяснили, что все зависит от соли: когда она грязная, и масло получается грязного цвета. [...]

Отсюда я направился в Аконлахти, где бывал уже ра­нее, осенью 1832 года. Моей проводницей, правда, не без колебаний, согласилась быть девушка, приехавшая в Салмиярви по личным делам; оказывается, она сомневалась, не пострадает ли ее доброе имя, если она отправится с не­знакомым мужчиной в путь длиною в полторы мили. Мы поладили, и в конце пути она не удержалась, чтобы не похвалить меня за умение хорошо вести себя. Начиная от Вуоккиниеми все дороги были в хорошем состоянии и вез­де можно было проехать верхом на лошади, а при необ­ходимости даже на повозке. Через болота и рямники[71] были проложены гати, сохранившиеся еще с войны 1788 года[72]. И хотя их с тех пор не чинили, они были все же в довольно сносном состоянии, что свидетельствует о том, сколь долго дерево сохраняется в воде. В Аконлахти я за­шел в дом Трохкимы[73], где меня, как старого знакомого, встретили радушно. Несмотря на весьма позднее время, затопили баню — ведь я отмахал в тот день пять миль, две верхом и три пешком. В этот год у Трохкимы на подсеке уродилось много ржи, поэтому хозяйство его, столь бедное в прошлый мой приезд, теперь производило впечатление более крепкого и благополучного. На следующее утро я отправился в Юортана, что на финской стороне. Старый хозяин Трохкима пошел проводить меня и по дороге пока­зал родник под названием Култакаллио[74]. Он находился недалеко от дороги на краю болота, из которого, по сло­вам старика, вода вытекает в разные стороны. Родник этот уже почти зарос мхом и не представлял собой ничего осо­бенного, кроме, пожалуй, названия, которое Ганандер, ви­димо, посчитал примечательным, поскольку включил его в свое произведение «Mythologia Fennica». Единственное, что смог рассказать мой проводник, это то, что родник ни­когда не замерзает и снег вокруг него всегда тает.

В Юортана я намерен закончить описание своего путе­шествия: к этому меня побудила довольно веская причи­на — сапоги мои пришли в полную негодность.

Э. Л.

11 октября 1833 г.

[...] 8 сентября я отправился из Каяни, затем шел вме­сте с фохтом Вихманном (порядочный человек для этих мест) до Кианта, где расстался с ним 14 числа, чтобы про­должить путь в Кухмо по безлюдью около пятнадцати миль. Мне пришла в голову идея пойти из Кианта в Кух­мо через Архангельскую губернию и волость Вуоккиниеми, что я и осуществил. Я пробыл там до 24 сентября, собрал за это время большое количество рун о старом Вяйнямёйнене, Лемминкяйнене и других. Православное финское на­селение, живущее в этих краях, по-моему, очень выгодно отличается от людей уезда Каяни. Будучи на редкость го­степриимными и услужливыми, они к тому же поддержи­вают в своих жилых помещениях большую чистоту, чем на упомянутой финской стороне. Полы в доме моют каж­дую субботу, скамьи, столы и стулья — почти каждый день. К тому же эти люди отличаются такой живостью в движениях и разговорах, что можно подумать, что они относятся к совершенно отличной от финнов нации. Одеж­да их резко отличается от финской. У мужчин поверх рубахи надето что-то вроде блузы или короткой рубахи, сшитой из ткани синего цвета, а сверх того еще суконный кафтан, который, однако, надевают только в дорогу. Свое­образием отличается и женский костюм, состоящий из ис­подней сорочки и сарафана, который застегивается спере­ди на часто пришитые по всей его длине пуговицы. На улицу они надевают кофту, которая состоит почти из одних рукавов. На голове у них красная повязка шириной с ладонь, в верхней части которой нашита полоска, ткан­ная золотом. Эта повязка завязывается вокруг головы и стягивается сзади шнурками. Головной убор замужних женщин отличается тем, что темя у них всегда закрыто, а у девушек, наоборот, открыто. [...] Девушек здесь обыч­но выдают замуж очень рано, зачастую в возрасте три­надцати-четырнадцати лет, вследствие чего они стареют раньше времени. [...]