Третий и самый значительный человек у здешних фин­нов — исправник, соответствующий в Финляндии судье и фохту. Он живет за тридцать миль от таких пригранич­ных волостей, как Репола и Вуоккиниеми. Исправник так­же пару раз в год ездит по всей округе, разрешает люд­ские тяжбы и взимает подати. Каждый двор здесь обло­жен налогом в зависимости от количества мужчин. Если мне не изменяет память, после того, как составлены ревиз­ские списки[46], они остаются в силе целых двадцать лет. При составлении списков учитываются все лица мужского пола, даже новорожденные. За каждого из них двор пла­тит подушный налог по двадцать с лишним рублей ассиг­нациями в год. Даже если кто-то из мужчин умирает, ни­что не меняется, подушная подать начисляется и на покой­ного до тех пор, пока не будут составлены новые списки. И, наоборот, все те, кто родился в этот период, свободны от уплаты налогов, причем многие только по достижении двадцатилетнего возраста попадают в списки податных душ. За женщин, сколько бы их ни было, ничего не пла­тили. Одним из лучших исправников здесь когда-то был финский офицер, попавший в плен в Россию и после мно­гочисленных мытарств ставший исправником в Кеми. Об этом времени в здешних краях вспоминают, как о времени Сатурна в Лациуме[47]. Человек он был, по всей вероятности, примечательный, и когда я спросил, принял ли он их веру, если они так его хвалят, мне ответили: «У него была и своя и наша вера».

Все чиновники во время своих поездок живут за счет крестьян. Крестьяне обязаны бесплатно перевозить их, а также всю их свиту, сколько бы их ни было. Если бы мне еще представилась возможность путешествовать в этих краях, то я пошел бы к исправнику и напросился к нему в попутчики, когда он объезжает край. Это было бы вы­годно во всех отношениях. Вообще-то в народе недоволь­ны этим поведением должностных лиц — не знаю, закон­ным или незаконным, — крестьяне завидуют иному положе­нию крестьян у нас, где не приходится бесплатно кормить и возить чиновников. Они очень хвалили наших чиновни­ков, которые жили у них вместе с местными представите­лями во время недавнего пересмотра границы.

Народ здесь очень религиозный, но все же не настоль­ко, чтобы презирать наше вероисповедание. Когда наши попы проводят в пограничных деревнях церковные провер­ки по чтению катехизиса и объясняют библию, многие крестьяне из ближайших русских деревень обычно прихо­дят их послушать. Некоторые, я слышал, говорили, что им больше нравится, как объясняют слово божье наши попы, чем свои. Четыре раза в год проводятся общие празднест­ва, каждое из которых длится неделю либо две. В это время у них принято ходить в гости: собираются по оче­реди то в одном доме, то в другом, пока не обойдут опре­деленный гостевой круг. Люди из отдельных домов и де­ревень собираются в том доме, для хозяев которого наступила очередь угощать гостей в течение всего праздника[48] [49].

Земледелию здесь, по-видимому, уделяется еще меньше внимания, чем у наших финнов. Поля обычно маленькие, да и покосы не очень хорошие. Поэтому во многих хозяй­ствах стада немногочисленны: обычно две-три коровы да лошаденка. Молоко у них не является столь важным про­дуктом питания, как у нас. К тому же три дня в неделю — в воскресенье, среду и пятницу — они молочной пищи не едят, в эти дни соблюдается своего рода пост. Мне при­помнился один случай, свидетельствующий о том, сколь неразумно соблюдение подобного поста. Один православ­ный крестьянин из Аконлахти провожал меня в обратный путь до первой финской деревни. В Лехтоваара хозяйка принесла нам поесть. Была как раз пятница, и мой спут­ник не стал есть ни молока, ни масла, а это была единст­венная пища на столе, не считая хлеба. Я уговаривал его поесть, уверяя, что на нашей стороне это не грех, на что он ответил очень резонно: «Для вас не грех, а для нас грех, где бы мы ни отступили от своего учения». В искус­стве маслоделия здешние финны во многом уступают на­шим. Мне ни разу не приходилось есть у них вкусного масла.

Поскольку здесь очень много озер, люди с успехом за­нимаются рыбной ловлей. Рыба считается продуктом, не оскверняющим желудок даже во время поста. Вообще люди здесь более состоятельные, чем в ближайших погра­ничных волостях на нашей стороне. Дело в том, что у них нет безземельных крестьян, а у нас в целом ряде мест это настоящее бедствие. Еще одна причина их зажиточности в том, что они из своей ржи пекут хлеб на пользу своего желудка, тогда как у нас силе ржи дают забродить и под­няться в голову, а желудок остается пустым, отчего весь организм страдает[50]. Возможно, их достатку способствует и их большая проворность и сметливость. Стоит после об­щения с нашими финнами с их медлительностью и нето­ропливостью в словах и поступках оказаться в кругу здешних людей, как сразу же бросается в глаза их жи­вость и расторопность. Например, когда войдешь в дом к финну и поздороваешься: «Добрый день!», крестья­нин, не особо раздумывая, ответит: «Дай-то бог!» Это ответное приветствие вылетает у него как бы само собой, непроизвольно и по привычке. Но он изрядно помучает ваше терпение, прежде чем добавит к сказанному еще хотя бы слово. После обмена приветствиями по народному обычаю хозяину либо одному из уважаемых членов семьи положено задать гостю вопрос: «Какие новости? Как дела?» Но задать этот вопрос, казалось бы, такой простой и бесхитростный, для крестьянина неимоверно трудно. Порою ждешь не дождешься, пока он раза три не почешет свой затылок — место, откуда крестьянин привык добывать свои мысли, — и не ответит тебе. Если же обратиться к не­му с какой-нибудь просьбой, например перевезти через озеро, то он редко откажет и лишь по серьезной причине. К любому делу крестьянин должен прежде всего всесто­ронне подготовиться. Во-первых, это длительное совеща­ние, на котором решают, кому следует взяться за дело. Даже если дома всего лишь один человек и, казалось бы, не может быть и разговора о выборе, все равно следует длительное раздумье. Во-вторых — неспешный завтрак, после чего, взвесив все как следует, крестьянин соглаша­ется перевезти вас.

Иначе обстоит дело у православных финнов. Едва только гость переступит порог дома, как хозяин тут же задает ему множество вопросов, а когда завязывается раз­говор, он не подыскивает слова, а градом сыплет их в ко­личестве даже большем, чем требуется. Но я не утвер­ждаю, что тут не бывает исключений, иногда наблюдаешь и у православного финна чисто финскую медлительность, и у нашего крестьянина непривычную для него живость и предприимчивость. Я просто хотел указать на явления общего порядка.

У здешних финнов, как и у всего русского народа, на­блюдается склонность к ведению торговли. Я склонен даже считать их потомками древних пермов, или «бьярмов»[51], от которых они унаследовали интерес к торговле. Или, может быть, оставим за православными финнами право происходить от того народа, через земли которого проходили торговавшие с норвежцами пермские караваны. На своих землях они не ведут никакой существенной тор­говли, но зато оживленно торгуют в Финляндии, Ингер­манландии и Эстонии, где от продажи платков и прочих мелких товаров выручают значительные суммы. Торговлей вразнос [коробейничеством] они занимаются с октября месяца, вплоть до следующей весны, после чего либо воз­вращаются домой обрабатывать землю, либо едут в Пе­тербург, Москву и другие места, где закупают большую часть товара для продажи зимой. Один из таких коробей­ников из Архангельской губернии, торговавший в Финлян­дии, описан в поэме [Рунеберга] «Охотники на лосей». Чаще всего в наших краях встречаешь коробейников из Вуоккиниеми, реже — из Репола, Паанаярви и Корписелькя.

Насколько я мог сравнить, одежда здешних финнов сходна с одеждой русских. Предпочтение отдается крас­ному цвету, любят они, по-видимому, и желтый, а также синий цвет.