Ратмир замолчал и на миг опустил взгляд себе под ноги, перебирая пальцами в воздухе, точно пытаясь нащупать невидимый предмет. Заминка позволила Мстише выдохнуть и облизнуть пересохшие губы.

— Шуляку — так звали колдуна — хватило одного взгляда, чтобы без обиняков, которыми говорили с княгиней прочие, сообщить ей, что я не жилец. Но, в отличие от остальных, он знал способ отогнать от меня смерть. Шуляк пообещал матери, что, забрав жизнь у волка, вдохнёт её в тело слабого мальчишки. Звериная кровь поможет ему выздороветь, но, когда придёт время, она проснётся в нём, и княжич сделается оборотнем. В уплату за свои труды Шуляк потребовал у княгини клятву: как только её младший сын войдёт в лета и станет обращаться, она должна будет отдать его на семь зим во служение колдуну.

Выбор был прост, и нетрудно догадаться, что решила моя мать. Сколько бы отец ни возмущался, он сдался увещеваниям и не стал её отговаривать. В конце концов, князь тоже любил сына. Ряд заключили, и Шуляк привёл в исполнение свою часть. Мать же спряла шерсть с принесённого в жертву моей жизни волка и соткала рубашку, которую я отныне должен был носить, чтобы обращаться.

Ратмир горько усмехнулся, и Мстислава невольно поёжилась.

— Даже самому сострадательному человеку не под силу до конца понять и почувствовать, что испытывает другое существо. Кто сможет винить мать в том, что она хотела жизни для своего ребёнка? В детстве я не перекидывался, но каждое полнолуние со мной происходило что-то непонятное и страшное. Меня сваливала лихорадка, тело ломило, поднимался жар, и я погружался в умопомрачение, слышал волчий вой и странный, требовательный зов. Сначала этот зов казался далёким, но годы шли, и он становился всё отчётливей и неодолимей, пока, наконец…

Ратмир осёкся, а остекленевшие глаза несколько мгновений смотрели в пустоту.

— Пока, наконец, я в первый раз не обернулся, — прерывисто выдохнув, шёпотом докончил княжич. — Мама пыталась уберечь меня. Кажется, она до последнего надеялась, что я всё-таки останусь человеком. — Губы Ратмира судорожно искривились. — Стараясь оградить сына от тяжёлой правды, она ничего не говорила, поэтому, когда всё случилось… — Он опять замолчал, силясь подобрать слова. — Назвать это неожиданностью? Трудно описать тот ужас, что я почувствовал, когда мои кости начали ломаться, а внутренности — выворачиваться наизнанку. Когда я ощутил, как разум, мой собственный разум ускользает, а его место занимает кто-то свирепый и чужой. Я решил, что умираю, и, в общем, оказался прав. Ратша — маленький, невинный мальчик — умер в тот вечер.

Ратмир замолчал, словно забыв о присутствии Мстиславы, и когда она пошевелилась, княжич вздрогнул всем телом. Он быстро и без узнавания посмотрел на Мстишу, и ей показалось, что в его глазах стояли слёзы.

Но Ратмир тотчас отвёл взгляд и тряхнул головой, приходя в себя.

— Только после этого мама рассказала правду о происходящем со мной каждую луну. И ни единожды потом я думал, что, возможно, ей просто стоило дать мне умереть. Не вмешиваться в дела богов и не считать в безумной гордыне, будто те допустили досадную ошибку. Да что там говорить, как бы мама ни пыталась спрятать от меня свои сокровенные думы, я и сам порой замечал отражение той же мысли в её глазах.

Однако сделанного не воротишь, и, пусть её сын и превратился в чудовище, он жил.

— Не говори так! — не выдержала Мстислава, и Ратмир посмотрел на неё. Очи княжича были тёмными и блестящими, словно его вновь лихорадило.

— Это правда, Мстиша, — тихо и твёрдо выговорил Ратмир. — Ты ведь и сама знаешь. Ты видела.

Непроизнесённые слова застыли на губах княжны. Она и вправду видела. Рассказ Ратмира объяснял и его странное исчезновение, и непонятную болезнь, и тот страшный, нечеловеческий взгляд. Мстислава не заметила, как по позвоночнику пробежала зябкая дрожь.

— В ту ночь… — несмело начала она, и Ратмир кивнул, поняв с полуслова.

Мстиша сморгнула и потёрла ладонью об ладонь, согревая похолодевшие пальцы.

— Что произошло? — ломким шёпотом спросила она.

— Я не помню. — Голос княжича прозвучал сухо и отчуждённо.

— Не помнишь? — изумлённо повторила Мстислава.

— Когда это подступает… Когда я слышу зов и начинаю превращаться, ещё некоторое время я остаюсь человеком даже в волчьем обличье. Но это человеческое быстро исчезает, как бы яростно я ни пытался воспротивиться. Моё усилие тщетно, точно я пробую удержать воду в пальцах, и меня поглощает тёмная пучина. Её хватка так крепка, что, вернувшись в людское тело, на малый срок я всё ещё остаюсь волком и способен причинить вред тому, кому не посчастливилось оказаться рядом. Ты могла пострадать.

— И ты совсем не помнишь… — растерянно начала княжна, но Ратмир перебил:

— Нет, но знаю — то, что происходило в моём чёрном беспамятстве, было ужасно. Порой воспоминания остаются, и тогда они похожи на обрывки болезненного сна. В иной раз я не помню совсем ничего. Я не впервые пришёл в себя в грязи и крови. Иногда кровь принадлежит мне. Иногда — она чужая.

Стиснув руками лавку, Мстиша поморщилась и отвернулась в сторону, но Ратмир порывисто подошёл и присел на одно колено перед девушкой.

— Я могу не помнить, но я знаю,знаю, что делал страшные вещи. — Его слова сыпались ей под ноги хриплой дробью. — В уплату за жизнь мать, сама того не ведя, продала мою свободу. Каждую луну я теряю собственную волю и становлюсь зверем. Вот истинное лицо твоего жениха, Мстиша. Вот за какого человека ты хочешь выйти замуж.

Мстислава робко подняла ресницы и взглянула на Ратмира. Он смотрел жадно. Янтарные очи лихорадочно обшаривали её лицо, словно пытаясь проникнуть в разум и сердце, словно пробуя разгадать чувства, стоявшие за искажёнными страхом и милосердием чертами девушки.

Чего он желал больше? Чтобы Мстислава испугалась и прогнала его, или чтобы несмотря на жуткую правду, осталась верна своим словам? Разве мог он ждать от неё, в два счёта забывшей о Сновиде, постоянства и преданности?

Мстиша протянула руку, презирая себя за то, что не может сдержать дрожи, и коснулась лица княжича. Ратмир не отпрянул, но его зрачки расширились, а дыхание замерло. Мстислава осторожно провела пальцем по рубцу.

— Это случилось, когда ты был в волчьем облике?

Ратмир невесомо кивнул, так, чтобы не сбросить её ладони со своей щеки.

— Родителям пришлось сдержать обещание и отправить меня к Шуляку. Я служил колдуну, и, кажется, тот находил особенное удовольствие в том, что княжий сын корчевал ему росчисти, пахал землю, добывал дичь и стряпал. Он воспитывал меня так, как считал нужным, заставляя обуздывать человеческий нрав, чтобы уметь укрощать волка внутри. Шуляк твердил, что я должен стать сильным, и завёл обычай стравливать меня с волками. Я был тогда ещё прибылой, совсем зелёный.

— Изувер, — ужаснулась Мстиша. Она бессознательно продолжила ласкать Ратмира, и на миг он прикрыл глаза, но тут же снова распахнул их, точно не разрешая себе поддаться её нежности.

— Не знаю, — покачал головой княжич. — Меня, любимого сына, который не слышал в жизни грубого слова и не видел жестокости, Шуляк бранил и колотил батогом, но он же научил меня всему, что я умею. Я ни разу не слышал от колдуна похвалы, но благодаря его науке я нигде не пропаду. Он выставлял меня босиком на мороз за малейшую провинность, но он же поведал мне пути и повадки животных и сделал лес моим домом. Шуляк мог не кормить меня неделю, но он показал, как ловить рыбу и плести корзины. Он никогда не любил меня, но он научил ценить любовь.

— И ты жил с ним вдали от семьи и друзей? — с сочувствием спросила Мстислава.

— Иногда он посылал меня в город с поручениями, а раз в год я мог побывать дома, так что людей я видел. Когда шла моя третья зима у Шуляка, он взял себе ученицу из одной из ближних весей. Сначала я обрадовался — девочка была чуть младше меня, и я надеялся найти в ней товарища, но скоро стало ясно, что она предпочитала изводитькняжонкаи смеяться, когда Шуляк срывал на мне злобу. Так что я привык к одиночеству. Если, конечно, можно назвать одиночеством сожительство с чудовищем под одной шкурой.