Тут Стасян присмотрелся к строению на въезде в деревню, словно вот-вот вспомнит, но лишь поморщился, как и от знака «Петюхи».

Так ничего и не вспомнив, крановщик продолжил:

– Но опыт прошлого не применим, Боря! Вот Суворов. Альпы. «Чёртов» мост. Офицеры своими шарфами связали бревна для переправы и лезли в ледяную реку, в то время французы пили вино на пикнике у речки. Наши перебрались через реку и по жопе им надавали. И НИКТО из французов не ожидал, что в холодную реку можно залезть, пожертвовав собой ради общего блага. А до этого богатыри Суворова недели через Альпы перебирались без всякого приспособления и тёплой зимней одежды.

Бору голову почесал. Похоже, Стасян был близок к прорыву, раз столько всего прочитанного или просмотренного вспомнил. Ведь явно уже из своего прошлого копает.

– Или вот по классике пройдёмся, – даже не думал затихать крановщик. – 1812-ый год. Наполеон с полумиллионной «освободительной» армией вторгается в Россию. Крестьяне посмотрели на господ в лосинах, удивились безмерно. А на грабёж, насилие и отбираемые урожаи следом приглядевшись, порядком прихуели от такой «идейной демократии» и тут же в партизаны пошли, – Стасян хмыкнул. – А один из таких «освободителей» граф Де ля Бортез был настолько уверен, что французы несут миру истину, что попал в плен на противоходе. А как попал? Да просто получил по башке простой оглоблей от крестьянина, возмущённого тем, что грабят его ради высших целей, почём зря! А ЧТО при этом сделал француз, которого не прирезали и не изнасиловали в ответ на грабёж его солдат мирного населения, а просто пленили? Он ЖАЛОВАЛСЯ в письменном виде в Париж, что крестьяне ничего не понимают насчёт светлого будущего Российской империи. И Наполеона не понимают, который просто хочет вырезать половину России и заселить французами. Ну чем не душка? В живых оставят лишь тех, кто не против служить в рабах. Но как эти коварные русские не понимают, что в рабах под французами лучше, чем при собственном царе в поле?

Боря скосил глаза на навигатор. В деревню-то уже заехали. А дальше куда? Дома Шац не сказал. Звонить – трубку не берут. У кого узнавать? У первого встречного?

– Не, ты слыхал? – даже не думал о подобной постановке вопроса Стасян. – Они значит все на нашу землю приходят с «великими идеями» и «во имя высших целей». «Драхнах остен», концентрационные лагеря, истребление на корню и прочий типично-европейский подход. Всё, как раньше, со времён Крестовых походов. А мы тут, значит, живём по беспределу: картоху выращиваем и в баньке паримся, не разделяя их мнений. Ох уж эти проклятые русские, не умеют воевать! И жить не умеют. Да куда нам? – тут крановщик повернулся к водителю. – А нас хоть раз кто спросил? Поинтересовался, чего мы хотим? Уточнил, нужны ли нам их идеи, мода и прочий нацизм с фашизмом? И что это за свобода такая, когда у тебя всё отберут до нитки ради тех, «кому нужнее», стерилизуют, чтобы не плодился, детей отберут, которые уже есть, или пол многим поменяют, чтобы «легче жилось» в перевёрнутом мире? А ты своё рабочее место отдай. Пожертвуй место в поликлинике, в институте, в школе и в детском садике. И в первую очередь пидору отдай. Понял, Борь? Пидору сложнее. Он в поиске себя и своих внутренних свобод. У него есть право ебаться в жопу и другим свой внутренний зуд передавать. Но что по итогу получается?

– Что? – уточнил Боря, толком не слушая, но и зная где остановиться на незнакомых просёлочных улочках.

– А то, что говно их культура в глобальном смысле. И идеи – говно. Не туда пошли, если не могут разобраться, где мужчина, а где женщина. А это ведь основа общества! Столп, семья! Подсказки им нужны и психотерапия для верности. А мы как жили по беспределу, так и дальше мужика «мужиком» называем, бабу – «бабой». Нет у нас по этой части залупленных и оскорблённых. Вот и выходит, Боря, что это никакое не нарушение каких-то правил ведения войны, а просто русская сообразительность и умение действовать нетрадиционно. А порой вовсе вопреки здравому смыслу. Потому что не нужен нам их смысл. Такой. А если они под словом «нетрадиционно» что-то другое подразумевают, то это их дело. К нам-то, блядь, чего полезли? В очередной раз! Мне их земли нахрен не сдались. Мне бы на своей… огурцы посадить. Пора уже рассадой заняться. Весна начинается. Чуешь? Теплом повеяло. Масленица в это году рано была, и потеплеет рано. Рассадой заниматься пора. А скоро вообще «восьмое марта». Ты, Борь, кому цветы дарить будешь?

– Это… сложный вопрос, – признался сантехник, добавив к пункту сотни проблем ещё один пунктик с расходами. Ведь если никого не хочет обидеть, одними цветами не обойтись.

Не зря же его носками, шампунями и трусами задарили!

Единственная дорога в деревне, что асфальтирована – центральная. Та тянется примерно километр и обрывается с обоих сторон. А на ней лишь пара магазинов и памятник Ленину у сквера. Или мини-площади.

«Скорее всего одноимённой», – прикинул внутренний голос, пока Боря до предела скинул скорость, приглядываясь к домам.

Крановщик и сам застыл, словно вспомнив нечто настолько важное, что про внешних врагов забыл, а про идеологических тем более. Теряют они смысл, когда от границы в глубинку попадаешь. Тем более, глубину Сибири.

– Стасян… – остановил у ближайшего магазина автомобиль Боря и посмотрел на часы. Время после полудня. – Куда ехать-то?

В вокруг – ни одного человека. Спросить не у кого.

Крановщик плечами только пожал. Но тут из магазина дед показался.

– О, а у него сейчас и узнаю, – заявил Стасян и вышел поздороваться.

Боря на телефон посмотрел. Там одна палочка связи. А как глаза поднял и снова взглядом крановщика поймал, он уже с дедом сцепился и борется.

«ЧТО ПРОИСХОДИТ?!» – возмутился внутренний голос.

Боря выскочил из автомобиля тут же, но снова замер. Широкоплечий дед в одно ловкое движение руку Стасяна скинул, в челюсть зарядил с левой, а как тот округлил глаза, сблизился и через плечо так швырнул, что крановщик ещё пару метров по земле катился.

– Эй! – только и сказал Боря, не в силах представить, сколько в деде внутренней силы оказалось, что Стасяна как щепку швырнул.

А следом мужик, что совсем ещё не старик и сказал:

– Стасян, да ебись ты с веслом, которое помогло тебе сюда добраться! Что за шутки? Не знаю, не признал… тьфу!

Челюсть Бори опустилась. А Стасян подскочил, руку поднял, зубы на шатание проверив. И показал, что с ним всё в порядке.

Улыбаясь, вдруг заявил крановщик:

– Знакомься, Боря. Это мой дед – Василий Макарович Сидоренко. Он это… немного серб. У них там свои выражения в ходу. Но это – его любимое.

И стоит, лыбится крановщик. А по лицу видно – всё-всё вспомнил.

– Знакомься, деда. Это мой корешок – Боря. Сантехник от бога!

Глобальный только подошёл, руку протянул мужику лет шестидесяти-семидесяти. А тот так кисть сжал, что едва кости не захрустели. Он хоть и седой, но ни залысины, ни проплешины. И глаза бодрые, без старческой поволоки. Зауважал Боря деда сразу. А своего и не помнил. Отец говорил, что лет в пятьдесят умер. Вроде как ещё достойно пожил для городского жителя. Ведь «девяностые» все рано уходили от болезней сердечных. И мужики постарше – массово.

– В каждом сербе есть немного русского, – хохотнул довольный дед и принялся Стасяна обнимать. – Кроме серба, русский – тоже серб!

Подойдя ближе, Боря вдруг понял, что дед и будучи дедом на голову выше его, а Стасян только в плечах деда шире. Отметив этот факт, только и оставалось, что на автомобиль указать и добавить:

– Василий Макарович, тогда присаживайтесь. Прокатимся с ветерком.

– Вот уж нет! – хмыкнул дед и снова подхватив авоську, пошёл по тропинке в сторону. – Я сам дойду. Не хватало меня ещё комфортом баловать. Он мужиков раньше всех в могилу прибирает! Я лучше на своих двоих.

– А… дорогу? – пробормотал ему вслед Боря, удивляясь как дед здание за пару шагов обошёл. Ноги, что ходули. А скорости мог любой позавидовать. Тяжести авоськи словно совсем не замечал.