— Они… Я не знаю точно. Кто-то из племени, обитавшего в тех местах. Оно поклонялось варман туурам… По крайней мере, люди думали так. Но местные шаманки просто морочили им головы. Так часто бывает там, в тайге.

— А вообще, бывает и так, что люди служат варман туурам? — спросил я. — Ну, из тех, что живут в глубинных районах Сайберии?

Дарина вздохнула.

— Чаще, чем ты думаешь. Только служат они своим божкам, которые, в свою очередь, служат пришельцам.

— Но… что заставляет их это делать? — потрясённо прошептала Рада.

— Ну, нужна же им какая-то опора. Без веры смертным жить сложно. А уж там, в тайге… И вовсе не выжить.

Дарина оставила нас вдвоём, скрывшись в каютке. Мы завернулись плотнее в шинель — хоть к середине дня и изрядно потеплело, от воды всё же тянуло сыростью, и без движения было сидеть зябко. Сам-то я не мёрз — у нефилимов, похоже, простуды не бывает. Но за Раду беспокоился. Переключившись на Аспект Исцеления, внимательно оглядел её, отметив, что пульс, пожалуй, слишком уж высоковат.

— Ты как? Может, тоже отдохнёшь в каюте?

Она покачала головой, подняла на меня свои искрящиеся колдовские глазищи в пол-лица, и слова снова застряли у меня в горле.

— Кхм… Точно? Там теплее…

— Я тут хочу побыть. С тобой, — твёрдо сказала она, продолжая смотреть прямо в глаза.

А… Ну да. Балбес ты, Богдан. Что молодой, настоящий, что подкидыш. Оба вы балбесы…

Рада медленно, будто несмело подняла руку, её прохладная тонкая ладошка коснулась моей щеки. Я обнял её крепче, осторожно притянул к себе. Она, будто только и ждала этого, неловко подалась навстречу, плотно, чуть ли не зажмурившись, закрывая глаза. Губы её приоткрылись, чуть дрожа, не то от волнения, не то просто от холода. Я не удержался от улыбки — так трогательно это выглядело.

Губы её оказались очень тёплыми, почти горячими, и такими нежными, что сердце замерло в тягостной, почти мучительной истоме. А потом заколотилось снова, будто навёрстывая упущенное.

Томск встретил нас неожиданно вышедшим из-за туч солнышком и суетой возле причала. Народу там всегда сновало немало — портовые работники, пассажиры, грузчики, просто прохожие, гуляющие вдоль набережной. Но с тех пор, как стало известно о готовящемся визите императора, к ним добавилось ещё и множество дворников и рабочих, которые шуровали мётлами, спешно поправляли заборы и брусчатку, подкрашивали полосатые столбики причала и вообще, как говорится, наводили марафет.

Много было и жандармов, тоже необычно деятельных. И на одного из них мы нарвались, едва сойдя по трапу на берег. Служителя порядка можно было понять — компания наша выглядела, будто кучка бомжей, скитавшихся по тайге несколько дней и ночевавших, зарывшись прямо в листву. Что, в общем-то, было совсем недалеко от истины.

Жандарм — молодой, щекастый, но с пышными усами щёткой — подбежал к нам, придерживая хлопающую по боку кобуру, и с ходу гаркнул:

— Эй! Кто такие? Куда?

— Домой, — устало буркнул я, не сбавляя шагу. Я и правда сейчас думал только об одном — как побыстрее добраться до усадьбы и принять горячую ванну.

— Ну, куда, куда разогнался-то? — жандарм придержал меня за рукав, поскольку я шёл впереди остальных. — Не велено в город отребье всякое пущать. По улицам ещё будете шататься в таком виде…

Внутри меня мгновенно вскипела волна гнева, которую я с трудом подавил.

— С охоты возвращаемся, — процедил я. — И нам выдался ну очень тяжелый день. Так что пропусти-ка нас, служивый, подобру-поздорову. Спешим мы.

Давить на него Мороком я пока не стал, но мой взгляд и интонации говорили сами за себя. Городовой занервничал, на его широком, красном от долгого нахождения на улице лице пробежала тень испуга. Однако он оказался упрямым, а может, смелости придавало то, что неподалёку находилось ещё несколько его сослуживцев.

— Ах, спешим? — оскалился он. — А документы у вас при себе имеются?

— Документов… — повторил я за ним, тоже делая ударение на второй слог, — я с собой не прихватил — ни к чему они в тайге.

— Тогда — в участок, для выяснения личностей, — выпалил щекастый, оглядываясь на второго жандарма, стоявшего в нескольких шагах позади, — А то подозрительная какая-то шайка…

— Слушай, ну чего привязался, а? — не выдержал я. — Ей-богу, не до тебя сейчас…

Вырвалось это у меня от души. Действительно, после последних суток в Самуси я был сам не свой. Будто не из пригородной деревни вернулся, а откуда-то из другого мира. Все эти снующие по своим делам прохожие, проезжающие мимо автомобили и прочая городская суета воспринималась как-то странно. Удивительно было, что Томск живёт себе своей обычной жизнью, когда совсем под боком у него разворачиваются такие страсти.

Впрочем, откуда им тут всем знать…

— Но-но, ты поогрызайся ещё! — насупился городовой, и усы его встопорщились, как у моржа. — Или хотите, чтобы всю вашу компашку силком скрутили и в участок доставили?

— Ты, что ли, крутить будешь? — негромко, но зловеще поинтересовался из-за моего плеча Демьян.

Городовой прищурился, оценивающим взглядом окидывая массивную фигуру Велесова. Сглотнул, хватаясь за кобуру.

— Будете дерзить — арестую к чёртовой матери! Указ губернатора — к вечеру всех подозрительных элементов с улиц убрать…

Я ухватил полицейского за запястье, не давая вытащить оружие. Постарался успокоиться сам, и его придавил Аспектом Морока.

— Да не дёргайся ты. Из-за чего такой сыр-бор?

— Так это… Говорю же — указ губернатора… — растерянно пролепетал служивый, всё же пытаясь высвободиться. Но держал я крепко. — Романов уже едет. Говорят, к утру в городе будет…

Вон оно что… Дождались, стало быть, его величество.

— Ясно. Ты нас пропусти, мы правда торопимся.

— Говорю же… Не положено! — заупрямился щекастый, сопротивляясь моему воздействию. — И вообще, руки убери! Я при исполнении…

— Да я тоже, — свободной рукой я распахнул пальто и продемонстрировал значок с золотыми секирами. — Священная Дружина. Князь Богдан Василевский.

— Князь, как же… Тогда я — дочка губернатора! — недоверчиво фыркнул полицейский. Но, зацепившись взглядом за значок, вытаращил глаза.

— Извините, не признал, Елизавета Сергеевна, — без тени усмешки ответил я. — Так может, вы нас пропустите уже? Вон, трамвай катится. Хотелось бы на него успеть.

Я отпустил, наконец, его руку и мотнул головой, давая знак остальным. Мы поспешили через набережную в сторону трамвайных путей, оставив полицейского с раскрытым от растерянности ртом.

Трамваи в это время суток шли полупустые, так что мы легко уместились в вагоне. Правда, проехали только полпути до дома — потом маршрут уходил в другую сторону. К усадьбе подошли со стороны набережной, и уже издалека было видно, что с домом что-то неладное — от черепицы поднимались тонкие струйки дыма, одна из печных труб была повреждена — обломки кирпичей от неё валялись на скате крыши.

Демьян, едва завидев это, прорычал что-то себе под нос и рванул вперёд, обгоняя нас. Когда мы вошли во двор, он уже вовсю чехвостил разнорабочих, а одного из них, уже пожилого мужичка-бригадира, и вовсе держал за шкирку, как нашкодившего кота.

— Говорю же — не мы это учинили! — даже не пытаясь вырваться, причитал мужик, прижимая к груди измятый картуз. — Если б не мы — наоборот, полдома сгорело бы. Взрывы-то были ого-го! Там в комнатах печки да камины разнесло напрочь. И первый этаж в заднем крыле залило.

— Да, дядь Демьян, там такое деется — страх! — поддакнул ему один из рабочих. — Все трубы, поди, перекладывать опять придётся. Ещё и под пол воды налило…

— Что стряслось-то, можете сказать толком? — рявкнул Велесов, основательно тряхнув бригадира.

— Его благородие, которые в западном крыле живут, говорит, что бомбы это были!

— Какие ещё бомбы? Откуда⁈ Кто-то в дом проник?

— Вроде нет. Снаружи забросили. Через дымоходы. Вот они и рванули в печах.