Вдруг Призраки остановились напротив полицейского укрытия и уставились на него, словно почуяв неладное. Внешне вагон, занятый законниками ничем не отличался от любого другого, да и окна, через которые за разбойниками наблюдали офицеры, были односторонние. Все-таки необъяснимое чувство опасности пронзило молодого старшину: как будто командир Призраков догадывается о незваных гостях на их своеобразном празднике разбоя.

Бандит долго и настороженно осматривал вагон и в конечном счете, повернувшись то в одну сторону, то в другую, выкрикнул нечто, заставившее остальных беспокойно засуетиться. Офицеры изнутри не расслышали ни звука, однако едва ли была необходимость. Николай без слов догадался, что неприятель раскрыл засаду. Очередное проявление постигших законников кромешных невезений. Вместо того чтобы нанести разящий удар из укрытия, полицейские в одночасье сами оказались загнаны в угол.

Не успел Давыдов скомандовать Камилле и Марку, чтобы те приготовили револьверы, как случилось то, что совсем выбило землю из-под их ног. Одновременно с противоположной стороны путей, за которой офицеры благополучно забыли следить, донеслись оглушительные хлопки. С диким визгом окна на той стороне вагона разлетелись вдребезги. Один за другим, ошарашенные, законники повалились навзничь и взвели курки, готовые стрелять куда угодно, только бы не сдаваться без боя. Двери вагона не отворились вслед за этой атакой. Несколько бесконечно долгих секунд над путями висела наэлектризованная тишина. Снаружи донеслась громогласная команда: «Давай! Пли!», – и в разбитые окна, в которые Давыдов, лежа на полу, мог видеть только лазурное небо и проплывающее над фронтиром облачко в форме креветки, стали влетать дымовые шашки.

Офицеры инстинктивно бросились врассыпную, однако у них не было шанса. Первым потерял сознание Князев. Он пытался встать на ноги, чтобы открыть огонь по подкравшимся со спины бандитам, однако, сделав пару неуклюжих шагов, завалился на бок и пропал в самой задымленной части вагона. Затем отключилась Леонова. Девушка смогла добраться до пульта управления дверьми, но, занеся руку в попытке отворить створки, лишилась последних сил и на глазах старшины медленно сползла на пол.

Давыдов оставался в сознании несколько мгновений после того, как Камилла перестала отзываться на его выкрики. Горло от этих усилий прорезало такой невыносимой болью, точно по нему раз за разом проходились бритвой. Николай кое-как отполз в дальний конец вагона и, забившись в угол, приложил недюжинное усилие, чтобы двумя руками приподнять револьвер перед собой. Он готов был выстрелить в любого, кто показался бы перед ним в это мгновение. Разбойники не предоставили старшине шанса пролить кровь.

Последнее, о чем Давыдов обреченно подумал, прежде чем провалился в забытье – что, видно, они попали в ту же ловушку, в какую не так давно угодил начальник Громов.

38

Если бы в первый миг после пробуждения Давыдова спросили, сколько времени, по его мнению, он находился без сознания, молодой офицер сказал бы: дни, может, целую неделю. В действительности же прошло от силы пара часов.

Обнаружил он себя на кушетке в тесной комнатушке без окон. В помещении стояла не только темень, но и сырость, и пахло сгоревшей проводкой. Старшина понял: его приволокли в подвал какой-то старенькой постройки. Кроме Давыдова, в комнате больше никого не было. Револьвер предсказуемо пропал из кобуры, как и коммуникатор, а также всякая надежда, что Призраки бросят офицеров задыхаться в той ловушке, в которую те сами из самоуверенности загнали себя. Единственным выходом наружу была ржавая, но внушительная стальная дверь. Из-под нее в помещение слегка пробивалась полоса света и, хотя ее не прерывала ничья тень, Николай был убежден, что в коридоре дежурит караул. Навострив уши, он сумел расслышать, как из соседних помещений через вентиляцию долетает неразборчивое бормотание. Там явно велось живое обсуждение – скорее всего, касаемо дальнейшей судьбы пленников.

Поборов режущую мигрень, Давыдов поднялся на кушетке и с удивлением обнаружил, что руки и ноги свободны. Без сомнения, он являлся узником в этом богом позабытом месте, но его явно не считали за буйного или сколько-нибудь представляющего угрозу. При других обстоятельствах Николай оскорбился бы. Однако теперь его в большей степени волновал удел подчиненных, про которых было не сказать того же. Старшина отчаянно копался в закоулках памяти и изо всех сил старался припомнить, видел ли он или слышал что-либо после того, как вагон заполнился удушающим газом. В голове стояла кромешная пустота. Стараясь мыслить позитивно, Давыдов счел это хорошим знаком. Решил, он непременно пришел бы в себя, если бы Камилла или Князев отстреливались от разбойников у него под боком. С другой стороны, расстроился Николай, это также означало, что ведо́мое первым помощником подкрепление не поспело вовремя. Значит, в Борей-Сити совершенно не представляют, что стало с коллегами.

Давыдов просидел в гнетущем одиночестве порядка получаса. Он всяко пытался занять ум: прокручивал в голове недели подготовки к облаве, пытался осмыслить, где они, борейские законники, оплошали, чем выдали свои намерения. Голова упорно, как будто вирус, отторгала мыслительную деятельность. Надышавшись отравы, Николай чувствовал себя скверно. У него помутнело в глазах, к мигрени, под аккомпанемент которой прошло пробуждение, добавилась острая боль в горле. С каждым мигом становилось тяжелее дышать. Старшина стал кашлять и ругаться, отчего за дверью пошло шевеление. Через пару минут мощная стальная конструкция заскрипела, и проход слегка приотворился.

Вопреки ожиданиям Давыдова, в комнату прошла женщина средних лет: смуглая, – что на фронтире не редкость, – с курчавыми темными волосами и сверкающим, почти наверняка, драгоценным кольцом в носу. На ней были надеты рваные штаны и легкая майка без рукавов. Николая прежде всего поразило, как отменно сложена и мускулиста незнакомка. Не то чтобы физически сильные женщины слыли редкостью на Западе, даже наоборот, но имелось именно в этой дамочке какая-то поразительная внешняя мощь, которая неизбежно бросалась в глаза и порядком пугала. Николай инстинктивно вскочил с кушетки, как бандитка переступила порог, и сделал пару шагов вглубь помещения. Он не страшился своего положения узника и того, что оно сулило дальше, однако эта женщина отчего-то вызвала в нем особый трепет.

Незнакомка между тем не спешила проходить вглубь и, обернувшись, кивнула кому-то за дверью, мол, все в порядке. Проход за ней с тем же зубодробительным скрипом затворился. Она явно не боялась узника, даром что держала на поясе нож. Они с Николаем остались тет-а-тет. Женщина некоторое время присматривалась к молодому старшине, изучала его теперь, в сознании. В конце концов она язвительно улыбнулась и, пошарив в кармане штанов, бросила на кушетку небольшой бумажный сверток.

– Таблетка для головы, – пояснила незнакомка. – Горло само заживет. Не помрете.

Давыдов, не отводя от дамы недоуменного взгляда, схватил пакет и развернул. Внутри действительно оказались баночка воды и знакомые зеленые пилюли. Горло страшно першило, и Николай едва сдерживал кашель. Притрагиваться к переданному лекарству он не спешил.

От нерешительности офицера лицо незнакомки приняло насмешливое выражение.

– Думаете, мы стали бы тащить вас сюда, чтобы отравить? – посмеялась она и покачала головой: – Наверное, это был бы самый нелепый план среди всех нелепых планов похищений в истории. Как считаете?

Женщина укоризненно поглядела на Давыдова, однако тот пропустил слова мимо ушей и ничего не ответил. Его внимание невольно заострилось на другом: старшине показалось, что незнакомка не просто так употребила «мы», говоря о налете на состав. Она, верно, находилась у путей, когда полицейских застали врасплох. Николай постарался представить, как ее голос, грубый, но выразительный, звучит пропущенным через фильтры ездового шлема, и внезапно офицера осенило. Эта женщина была не случайной бандиткой, посланной проведать пленника – она являлась их лидером. Ее Давыдов и видел рассекающей на байке впереди разбойничьей ватаги. Она же вычислила полицейское укрытие, когда состав затормозил.