В следующие дни Давыдов всячески стремился уличить коллег в пренебрежительном к себе отношении. Он ловил косые взгляды, недобрые намеки, прислушивался к якобы тайным перешептываниям. Однако не нашел доказательств собственной нелепой теории. Со временем его одолело странное гложущее ощущение, что ситуация сложнее и глубже, нежели полагала недоверчивая и неуверенная в себе сторона его личности. Леонова с первым помощником что-то не договаривали касательно последних дел старшины Громова.

Словом, там, где трагическая кончина начальника обязана была сплотить полицейских, чтобы возмездие свершилось твердо и незамедлительно, она, наоборот, расколола управление. Пригрозив к тому же будущими бедами, о чем Николай Давыдов отчаянно не желал думать.

30

Прошло время с похорон Василия Громова, а ситуация не приходила в норму. Николая не отпускало съедающее изнутри чувство, будто в управлении резко потеряли к нему доверие. Оно мешало засыпать и мучило по утрам, когда офицер собирался на службу.

Брешь в отношениях с подчиненными вскоре пошла дальше. Нежданной для Давыдова головной болью стали отношения с показавшей своенравие Максим.

На пятый день от злополучных поминок Николай явился в штаб с внезапными, однако приятными новостями, впрочем, никак не касающимися дела Громова. Знакомый из Большого Кольца, тот самый, что выбил для Давыдова поисковый отряд синтетиков, замолвил словечко начальству, чтобы полицейским разрешили разобрать одного из андроидов на запчасти перед отправкой обратно. Так борейскому управлению разрешалось починить причисленного к ним, но давно вышедшего из строя синта-патрульного. По глупейшим бюрократическим причинам оставить самого ищейку не представлялось возможным. Хотя это было куда более простым и скорым решением, Николая несильно волновала подобная несуразица. Куда важнее виделось, что с помощью приведенной в порядок машины выйдет временно залатать кадровую брешь, создавшуюся с ранением Ильи Князева, – состояние его, увы, не изменилось, – на что в связи с расследованием убийства Громова не хватало ни времени, ни умственных сил.

С этими показавшимися Давыдову хорошими новостями молодой начальник и прибыл на службу. Явившись позже обычного, он застал в управлении лишь Максим и старика Хоева. Ему все утро не терпелось поделиться маленькой удачей с подчиненными, и потому Николай был заметно разочарован, когда занятые офисной рутиной офицеры восприняли принесенные вести холодно, почти без интереса. Только Борис Хоев, пожалуй, удостоил их каким-никаким вниманием и тотчас подметил, что, как патрульный будет готов к службе, необходимо скорее отправить его записать показания Акимовых касательно недавних событий. Вопреки общему решению градоначальника и полицейских оставить вражду фермерских семей позади, дело об убийстве Алека Ящинского пока оставалось не закрыто. Акимовы решительно не признавали вины. У старика Хоева – тут Давыдов был солидарен с многоопытным коллегой – оставалось ясное предчувствие, что история еще даст знать о себе в будущем, а значит, к ней необходимо подойти во всеоружии.

Николай, кроме того, не без удовольствия отметил, как совпали его собственные мысли по этому делу с предположением бывалого законника. Тем не менее, сдержанность старика по отношению к поступившему распоряжению немало подпортила позитивный настрой на день.

В обед, когда Давыдову сообщили из мастерской, что готовы получить синтетиков для переоборудования, управление оставалось еще пусто. Старшина был вынужден звать Максим на помощь в транспортировке машин. Офицеры вместе отправились в гараж и, когда грузили андроидов в служебную колымагу, Николай вдруг заметил, как пассивно раздражена коллега. Максим не обронила ни слова с тех пор, как вышли из управления, и, так как для девушки это было обычное поведение, Давыдов не предал наблюдению особого значения.

Он понял: что-то не так, – уже слишком поздно, когда при погрузке второго синтетика Максим резко отшвырнула машину, и та с грохотом впечаталась в стенку багажника. Николай удивленно развел руками, и проступивший у коллеги оскал наконец всерьез обеспокоил его.

– Ты чего, Макс? – растерянно спросил Давыдов и стал укладывать синта так, чтобы он не повредился при перевозке.

Девушка расположилась чуть позади, однако Николай отчетливо слышал, как, вскипая, она тяжело дышит. Снисходительный тон старшины явно усугубил ситуацию.

– Вы же это не серьезно? – наконец вымолвила Максим, но Давыдов, посмотрев на нее, лишь удивленно пожал плечами. – Бросьте, – тогда настояла девушка. – Не можете вы правда все утро радоваться тому, что нам разрешили раскурочить одну из казенных хреновин?

– Я не понимаю, – снова в недоумении застыл Николай. – Мне уже нельзя насладиться маленькой удачей? Не так много их было за последнее время…

Максим, не церемонясь, перебила на полуслове:

– Удаче? – сердито переспросила она. – Хотели сказать: подачке?

– Нет, пожалуй, я сказал ровно то, что собирался, – отозвался Давыдов. Он утрамбовал андроидов и, чувствуя, что напрасно завел этот разговор, теперь сам в раздражении захлопнул багажник. Усаживаясь в водительское кресло, Николай договорил: – А ты, как мне кажется, – махнул он рукой, – переживаешь все чересчур остро. Сделали ли нам своего рода одолжение? Конечно. Однако могли не делать, так что я выбираю искать светлые стороны.

На миг показалось, девушке не́чего ответить, однако, когда Давыдов с усилием вдавил барахлящую кнопку стартера, она все-таки повернулась к старшине и насмешливо фыркнула.

– Ничего себе… – сказала Максим. – Поразительно, как должность влияет на человека.

– *Это* еще что значит? – переспросил Николай уязвленно.

– Вот вы никогда не пересекались с начальником Громовым, вечный ему покой, и все-таки становитесь хре́новой его копией. Зачем-то перенимаете все дурные черты.

Пока со скрежетом отворялись ворота гаража, Давыдов не отвечал и только изумленно таращился на коллегу. Максим, вполне вероятно, была единственной в управлении, кто смел открыто утверждать, будто Василий Громов не был во всех отношениях святейшим из людей, достойным увековечивания в памятнике рядом с тем, что уже отбрасывает тень на городскую площадь. Притом самое удивительное, думал Николай, ее слова, которые другие, несомненно, сочли бы за осквернение светлой памяти старшины, вовсе не казались сказанными из какой-то потаенной злобы или обиды, или чувства вины, которое у каждого выражается по-особому, а порой принимает противоречивые формы. Совсем нет. Сказанное Максим звучало как что-то вполне рациональное, над чем девушка усердно раздумывала не один месяц или даже не один год. То есть еще при жизни прежнего начальника.

В глазах большинства, с кем Николай имел честь познакомиться со дня приезда, такого рода суждения выглядели крамолой и очевидно клеветой. Молодой офицер не желал подавать виду, будто слова коллеги заставили всерьез призадуматься над наследием предшественника.

– Не считаешь, Макс, что таков здоровый адаптационный процесс? – наконец произнес Давыдов, когда ворота отворились, и путь был свободен. – Может, происходит ровно то, что и должно? А иного пути просто нет?

– Вы знаете, что есть, и все равно боитесь, как боялся Громов.

Николай раздраженно вдавил педаль газа и, даже не оглядевшись хорошенько, выехал на дорогу. Послеобеденные улицы Борей-Сити, к счастью, пустовали. Только раз в несколько минут откуда-то из дворов на широкую полосу Тракта лениво вытекали груженые провиантом фермерские пикапы. Направив автомобиль в мастерскую, располагающуюся в северной части города, не так далеко от офисов «рудников», Давыдов перевел дух и спросил:

– Говоря про «другой путь», ты не пытаешься вернуться к тому спору про Моргунова?

– Если и так, – отозвалась Максим, – почему не повторить? Много чего случилось…

– Не припоминаю.

Девушка, вспрыснув, развела руками:

– Мне придется подыграть? – Максим взглянула на начальника удивленно и как будто даже разочарованно. – Ой, не глупите, Николай, прошу! – выпалила она наконец. – Как можно после всего, что произошло, делать вид, будто Моргунов еще ненавистен вам?! Он буквально дважды спас наши задницы!