Минину с невестой стало забавно, но Бобби, не столь шокированная, сколь уязвленная бестактностью дочки, дернула ту за плечи, мол, нельзя без разрешения вклиниваться в беседу старших. Давыдов, наоборот, был рад внезапно сменившемуся руслу разговора. Да и прямота девочки импонировала. Он понял, что если дочурка Бобби и была чьей-то проекцией с точки зрения поведения, то, определенно, напоминала маленькую Милу Леонову. Даже пацанский этот видок: джинсовый комбинезон, едва не до колен подкрученные штанины, кеды на босую ногу, – словно отсылал к племяннице мэра. Во всяком случае, сколько раз ни видел Николай подчиненную вне службы, она выглядела именно так. Исключением был лишь званый вечер у Михаила Моргунова, про который, однако, все уже позабыли, как про дурной сон.
Улыбнувшись, Давыдов собрался было ответить на вопросы, но Бобби опередила:
– Разве я не учила не приставать к взрослым? – пробормотала она тихо. – Ваши манери удручают, девушка.
– Не беда, – улыбаясь, отмахнулся Николай. – Юные граждане, полагаю, вправе знать, кто стережет их покой. Нет? – подмигнул он Минину и Диане, и те поглядели на Давыдова со странным умилением, как умеют иной раз только парочки.
Девчонка тем временем совсем осмелела:
– Вот именно, ма, – деловито бросила она и протянула Николаю руку. – Я Александра, кстати. Все зовут меня Сашей.
– Меня звать Николаем, – отозвался Давыдов. Он, наклонившись, пожал на удивление крепкую ручку и подтвердил, что приехал с Востока. – Меня назначили из Биниса, – пояснил он. – Слышала про Бинис?
– Неа, – выпалила Саша. – Это один из огромных городов? Как все города в Большом Кольце? Насколько он громадный? Как два наших? Может, как три?
Бобби, зная, что если дочка начнет сыпать вопросами, то затем ее будет не остановить, снова аккуратно дернула ее за плечи.
– Кажется, кто-то забил, что ему пора на занятия, – сказала она с улыбкой, надеясь не казаться чересчур строгой. – Да и офицеры спешат…
– Ну конечно, – тогда насупилась Саша. Она посмотрела на Давыдова выразительными светлыми глазками и пожала плечами: – Ма ничем не интересуется.
Николай, однако, встал на сторону Бобби:
– Уверен, она просто не хочет, чтобы ты получила нагоняй. – Но чтобы не расстраивать девчонку, добавил: – Знаешь, Бинис и впрямь громадный город, – сказал. – Такой громадный, что легко можно потеряться, даже если под рукой есть карта.
Минин с невестой и даже Бобби посмеялись юморному ответу старшины, но только не Саша – девчонка заметно нахмурилась, словно забеспокоилась обо всех тех людях, которые вынуждены жить в таких невообразимых городах, где можно запросто потеряться по дороге домой или на работу, или в магазин. Наверное, люди вечно ищут друг друга и не могут найти, с детской серьезностью решила она.
В этот миг из школы донесся рокот первой призывающей к занятиям сирены, и невеста Минина, беря девочку из рук Бобби, обещала проследить, чтобы та явилась в класс вовремя.
Певица чмокнула дочь на прощание и, одарив Давыдова кратким, но теплым взглядом, молча отправилась обратно вверх по улице, очевидно, поспешая к началу смены. Она тем не менее оглядывалась каждые метров двадцать и всякий раз с беспокойством глядела на Сашу. Молодой начальник сначала решил, что она проверяет своенравную дочку, но вскоре до него дошло, что дело совсем в ином. Он вспомнил случайную встречу нескольких недель давности, в «Пионере», когда Бобби пыталась договориться о переносе выступления, а управляющий не пошел навстречу. Она тогда показалась Николаю занято́й дамочкой, безынтересной к чужим жизням и проблемам, сконцентрированной на себе любимой. Теперь до него дошло, что дела обстоят иначе. Девушка на самом деле не себя ставит в центр мира, а свою дочку. Которой не в состоянии налюбоваться иной раз. За которую переживает всем сердцем каждое мгновение жизни. Ради которой, вероятно, перебралась на фронтир, что само по себе подвиг.
Без того симпатичная Давыдову, певица предстала в совершенно новом восхищающем свете. Не выходило избавиться от мысли, что в избалованных спокойной жизнью мегаполисах почти невозможно встретить таких самоотверженных женщин. Люди там иной ментальности, подумал Николай, эгоисты и слабаки. Он не заметил, как эта мысль схожа с идеями коренных жителей Запада, от явной несправедливости которых воротило еще несколько недель назад, когда он только прибыл в Борей-Сити и выслушивал немало гнусностей о любимой родине.
Помимо прочего, за всеми рассуждениями он не услышал того, что наверняка было бы ему лестно. Собственно: Диана, прощаясь с женихом, шепнула тому на ухо, что, на ее взгляд, между Давыдовым и Бобби проскочила искра.
29
При всем желании Николая продолжить день в простых приятных встречах, отвлечься от дела Громова, подумать о своем, суровые будни Борей-Сити имели на молодого старшину иные планы.
В полдень Давыдову предстояло показаться на похоронах бывшего начальника. Ритуал прощания в церкви, как и последующее действо за городом, прошли как по маслу, и в общей сложности заняли полтора часа неуклюжей суеты. Народу было не так много, как предполагал Николай. По большей части проститься пришли те же самые представители борейской элиты, что не так давно собирались на банкете у Михаила Моргунова, включая самого своенравного бизнесмена. Последний в этот день оказался даже по своим меркам растерянно многословен. Он едва не каждому, кого встретил в церкви и на пустыре, где рассеивали прах, успел сказать пару слов. Всякий раз добавляя, что, несмотря на разногласия в вопросах политического строя фронтира, бесконечно уважал многоопытного законника. Моргунов старательно давал понять, что признает невосполнимую потерю для города. По мнению Давыдова, с которым они также перебросились фразой-другой, сказано это было как будто даже искренне.
После всех формальных мероприятий часть скорбящих разбрелась по дневным делам, и на своеобразные поминки, проводимые в квартире Громова, пришли только самые близкие старшины. Николаю показалось немного грустным, что это были в большинстве своем люди, связанные с Василием по долгу службы: офицеры управления, – не считая Максим и Князева, которые сами вызвались в патруль, – также работники ратуши под предводительством мэра и одного из его сыновей, еще несколько городских старожил. Давыдов, разумеется, не высказал ни слова по этому поводу, однако, осматривая собравшуюся компанию, все не мог отделаться от мысли, что, как бы ни уважал он Громова за принесенную жертву, сам он ни в коем случае не желает подобной судьбы. Чтобы в день его похорон, будут ли они через неделю или через пятьдесят лет, случилось так, что в толпе не найдется человека, который смог бы назвать его, Николая, своим родным: супругом, отцом, дедом. Минин с Камиллой, как бы странно это ни звучало, были среди собравшихся самые близкие к тому, чтобы считаться Громову детьми. Во всяком случае, его подопечными, главным наследием от роли начальника полиции. Это были все-таки фальшивые, притянутые связи, и они порождали в Давыдове скорее жалость, нежели восхищение. Еще он заметил немолодую даму из продовольственной службы, которая как-то особенно рыдала, смотря на выставленный в гостиной портрет убитого. Николай так решил, у них с Громовым была ни к чему не приведшая интрижка. Это наблюдение заставило молодого офицера потеряться в мыслях о собственном неясном будущем.
Вскоре после обеда львиная доля поминающих отдала старшине последнюю честь, – то есть выпила за вечный покой, – и в тоскливом безмолвии разошлась. В полупустой квартирке остались все те же люди, которые неделю назад первыми узнали о гибели начальника в гостях у Леоновых. Некоторое время пробовали развлекаться воспоминаниями о комичных и глупых случаях, связанных с Громовым, и, к удивлению Николая, таковых оказалось больше, нежели представлялось. Особо занимательны были истории градоначальника, а также старика Хоева, которые знали Василия еще молодым законником. В них он не успел познать несправедливую суровость фронтира, равно как разочароваться в лживых доктринах; еще не осознал, что будет вынужден отдать всего себя служению городу, ведь другие этого не сделают. Среди историй была пара уморительных и просто нелепых любовных похождений, которые виделись вполне поучительными, ведь так ни во что и не вылились.
