Еще один новобранец присоединился к управлению в конце той же недели – зеленого парнишку, которого по злому совпадению звали Михаилом, прислали прямиком из академии в Большом Кольце. На фоне этого жалкого дитя мегаполисов даже Николай Давыдов, сам без году неделя на Западе, стал вдруг казаться закоренелым фронтирцем. Мальчишка пребывал в ужасе от назначения в Борей-Сити, и первые недели ходил, не отнимая руки от кобуры, будто опасался, что его пристрелят на улице за косой взгляд или в кофейне за недостаточно щедрые чаевые. Неизменно как на парад: в галстучке и начищенных до блеска сапогах, – он прослыл в народе посмешищем. Сколько ни пытался старшина вразумить парня – все без толку. Новичок оказался повернут на корпоративной этике; следовал уставу, точно Священному писанию, и каждый чих местных законников документировал и передавал Большому Кольцу. Николаю в конечном счете пришлось приставить к нему Лектора едва ли не на постоянной основе, дабы машина следила за салагой. Такому человеку на фронтире нарваться на беду – раз плюнуть. Все же не могли корпоративные боссы обойтись без подвоха, как-то между собой посмеялись Давыдов с Камиллой. Мол, сподобились прислать новичка по первому зову, но зато какого-то «альтернативно одаренного».
Последний выбор Николай с первым помощником сделали самостоятельно, однако уже не из числа резидентов Борей-Сити. Как выяснилось, давнишняя подруга Камиллы, с которой они учились в средней школе и даже одно лето были не разлей вода, также стала законником после отъезда из города. Последние пару лет она с достоинством отслужила далеко на севере фронтира, в некоем захолустном пограничном городишке, где наиболее громким делом за год бывает пропажа полудюжины кур с одной из ферм. Когда новости о произошедшем в Борей-Сити оглушительной волной прокатились по Западу, девушка – ее звали Кристина – связалась со старой знакомой, и они начали активную переписку. Камилле казалось неудобным просить Крис возвратиться в родные края, но вскоре по сообщениям девушки стало ясно, что та спит и видит, как бы только уехать обратно на юг: подальше от свирепых зим, диких непроходимых лесов и столь популярных на севере резерваций без синтов. Крис месяцами ожидала очереди на перевод, однако девушку раз за разом отбрасывали в конец списка, ссылаясь на недостаток кадров. Впрочем, не бывает худа без добра. Произошедшее в ее родном Борей-Сити наконец задвигало ржавые шестеренки бюрократической системы, и с небольшой помощью Давыдова ее согласились отпустить на юг. Крис выехала первым же поездом, будто все время сидела на чемоданах. Всего через полнедели она приступила к работе в борейском управлении.
С ее прибытием штаб был укомплектован, и впервые с событий в Проходе Николаю с Леоновой выдалась возможность взять выходной и перевести дух.
Однако не все представлялось радужным в жизни молодого старшины. Там, где служба законников под его началом обретала прежние уверенные черты, сам Давыдов вынужден был разбираться с делами на личном фронте. Та сторона незримых последствий приключившегося с Моргуновым совершенно не устраивала его.
Дело в том, что решение, принятое на пару с Камиллой, серьезно сказалось на взглядах Николая на спокойную мирную жизнь. Он редко говорил об этом даже с напарницей, однако по итогам произошедшего Давыдов по-новому взглянул на своего предшественника, Громова, а также на то, что сопутствует их должности. До всего имевшего место на шахте и позднее, в Проходе, то есть до злополучного дня облавы, Николай наивно полагал, что отказ Василия от простых радостей жизни был не столько вынужденной мерой, сколько вполне взвешенным и осознанным выбором старшины. Он считал бывшего начальника по-своему самоотверженным человеком, готовым поставить на кон собственную жизнь ради товарищей-фронтирцев, – как, увы, и вышло, – и одной из многочисленных принесенных им жертв за период службы стало собственное его счастье. Давыдову хотелось думать, будто дело тут обстоит исключительно во внимании, которое человек, на чьи плечи легла ответственность за целое поселение, обязан распределить между семьей и долгом. В балансе, который следует соблюсти. Мол, приходишь домой поздним вечером, уходишь ни свет ни заря, витаешь в облаках, приносишь службу да гнетущие мысли с собою в дом, отравляешь ими близких. Вне всякого сомнения, существуют люди, полагал Николай, которым с легкостью умелого циркача дается жонглировать разными сторонами жизни. Просто Василий Громов оказался не таким.
Меж тем Давыдов со всем отчаянием верил, что он как человек слеплен из совершенно иного теста. В последний месяц до облавы у них все так прекрасно складывалось с Бобби, что офицер помыслить не мог разрывать эти отношения в случае, если «СидМКом» оставит его в Борей-Сити. Однако со случившимся в Проходе к Николаю пришли решительные сомнения. То, с какой внешней легкостью далась предпринятая мера, не на шутку перепугало старшину. Только теперь он вдруг задумался, что, видимо, все это время основательно ошибался на счет Василия Громова и его мотивов. И что, наоборот, Антон Минин зрел в корень, когда говорил, что не рвется к месту начальника отнюдь не в последнюю очередь из-за тех секретов, которые придется хранить, будучи на таком посту, от близких. Он едва пережил недолгую пару недель в роли старшины, когда приходилось утаивать от Дианы готовящийся против Моргунова шаг. Но как способен человек хранить такую тайну, какую теперь вынужден Давыдов? Как станет он скрывать ее годами, даже десятилетиями? От этих мыслей у старшины голова шла кругом. Каждую ночь, в постели, или днем, разгребая отчеты, Николай с ужасом представлял момент, как однажды правда раскроется, и Бобби станет смотреть на него со страхом и презрением, и это окончательно добьет в ней веру в людей. Какова бы ни оказалась цена, Давыдов не желал допустить подобного. Он думал без продыху, страдал и просчитывал возможности, однако не сумел найти лучшего решения, чем то, что первым пришло в голову.
Николай нехотя принял судьбу: иного варианта нет. Вечером ближайшей пятницы, как Бобби выступит в «Пионере», он решил, что сообщит о намерении разорвать отношения.
Бобби исполняла свою прелестную «Осеннюю балладу», как Давыдов зашел в бар и по привычке влюбленно улыбнулся ей. Толпа несвойственно молчала, вслушиваясь в неспешную лирическую песню, и потому Николай даже на минуту-другую задержался в дверях, чтобы не нарушать атмосферы всеобщего созерцания. Когда девушка подошла к финалу, – офицер уже выучил ее песни наизусть, – он медленно прошел к барной стойке и попросил стакан содовой. Нервы были ни к черту, но из каких-то странных соображений самобичевания Давыдов хотел, чтобы в преддверии тяжкого разговора голова оставалась трезвой.
Первая часть выступления подошла к концу и, пересчитав обильную порцию чаевых от тех, кто поспешал домой пораньше, Бобби спустилась со сцены. Она отправила в зал парочку воздушных поцелуев – знала, что Николая это задевает, – и игривой походкой, какая бывала у нее только в вечера выступлений, подошла к офицеру. Встревоженный его вид бывал нередок в последнее время, однако сегодня он казался особенно трагичным. Бобби захотелось немедля развеселить Давыдова. Она опустилась на соседнее сиденье и, перехватив предназначавшийся парню стакан, неспешно отпила. Очень кстати, как бы заулыбалась она взглядом, самое время промочить горло. Давыдов остался хмур и взял девушку за руку.
– Можем выйти… поговорить? – спросил он.
Подозревая неладное, Бобби тем не менее попросила бармена присмотреть за гитарой.
Они вышли сначала на тротуар перед заведением, однако небольшая компания кутила там в алом свете неоновой вывески, потому молодым людям пришлось перейти улицу, чтобы остаться наедине. Николай, пока шли, сохранял молчание, и по его мрачному, устремленному строго вперед взгляду можно было понять, что разговор ожидается не из приятных. Бобби изо всех сил старалась не спешить с выводами, но мысли сами плодились в ее голове, и одна была неприятней другой. Она мечтала, чтобы прогулка никогда не кончалась, ведь тогда, может, не начнется разговор. Давыдов наконец остановился, и сердце ее захолонуло.
