Вечером узнаю у деда, получилось ли у него с торговыми точками, и если да, сделаю первый заказ фруктов Ивану Павловичу. Причем закажу товара на два дня, то есть больше центнера, и пусть стоит у бабушки. В Васильевку бригадиру все же быстрее ехать, чем куда бы то ни было, да и нам удобнее.

— Ты с тетей Таней говорила насчет товара в Москву? — обернулся я к бабушке, расположившейся на заднем сиденье.

— Да, все хорошо, — кивнула она. — Приедем, можешь сам ей позвонить, уточнить детали.

Ну и хорошо. Вроде ничего не забыл, фух.

Сегодня пятнадцатое августа, шестнадцать дней до сентября. То есть, чтобы подготовиться к школе, у нас остались без малого две недели. А готовились мы к ней, будто к войне. Впрочем, это и была для нас война, мы собирались заявить о том, что больше никто не посмеет над нами насмехаться.

А поскольку встречают по одежке, я планировал двадцатого сгонять в Москву — набрать шмоток себе и друзьям, но поскольку сомневался, что справлюсь сам, решил взять с собой Наташку, которая и рада стараться. Сегодня воскресенье, она продает колготки и трусы, которые дед прислал по моей просьбе вместе с кофе, Алиса — резинки и заколки для волос, Димоны — жвачки поштучно. И у всех были пакеты на продажу.

Сегодня — пробный выход друзей с мелочевкой на рынок, если все сложится, можно будет торговать каждые выходные, и ребята будут зарабатывать себе на необходимое. Сейчас же весь их доход, за вычетом вложенного, пойдет на одежду и канцелярию к школе.

Сейчас они, наверное, уже закончили и ждут меня на базе. Я тоже жду с ними встречи — не терпится узнать, как у них дела. Но вернусь я не раньше восьми: к бабушке — на машине, оттуда — на мопеде.

День рождения толстяка Тимофея накрылся медным тазом из-за дождя, и я подговорил ребят ничего ему не дарить, поздравить на словах, а подарок привезу из Москвы, пусть это будет что-то значимое.

Алиса, хоть вернулась к матери, и та вела себя хорошо, все равно большую часть времени проводила с нами, утром приходила на базу, как и Каюк, когда не надо было помогать бабушке, а уходили они последними. При этом у нее появились обновки — нерадивая мамаша пыталась загладить свою вину. По улице девочка старалась не ходить одна — боялась, что мальчишки будут насмехаться после того, как ее фотография мелькнула в статье о неудавшихся секс-рабынях.

Гаечка просто остервенела: она все свободное время отжималась, лупила грушу или звала кого-то на спарринг — готовилась к встрече с отмороженной Карасихой, которая, как я понял, грозилась нашу Сашку побить. С Гаечкой вместе зверствовал Борис. Он ненавидел свой класс, а коллектив ненавидел его. И только толковая классная руководительница спасала его от травли. Теперь же он вознамерился доказать, что перестал быть нюней-ментенышем.

Димонов лишь изредка пыталась развести на деньги шайка Руси и Зямы, но один сидит, а второй, как подсказывает память взрослого, уйдет из школы в ПТУ, и беда Димонов закончится. Вообще гопота в нашей школе училась до девятого класса, в десятом оставались только нормальные дети, а отморозки к старшим лезть побаивались. Так что год придется повоевать за место под солнцем.

Каналья покрутил радио, и заиграли песни бабушкиной молодости: голосил кто-то типа Кобзона, но ретро-музыка вкупе с ретро-салоном и Канальей, курящим в открытое окошко, казалась гармоничной.

Словно я попал лет на тридцать в прошлое, да не к нам, а куда-то в Америку, и Каналья, щурящийся на солнце, с длинными волосами, которые треплет ветер, уж очень напоминает Траволту, а выжженные солнцем поля — прерии. Сейчас из этой заброшенной заправки на нас выбегут вампиры. Или зомби. Или маньяки…

А ведь Каналья и правда отдаленно похож на Траволту, только русоволосого. С его лица сошел алкоголический отек, кожа побелела, заплывшие глаза открылись, и стало видно, что они ярко-зеленые.

Он улыбался своим мыслям, наслаждаясь ездой. Что удивительно, у него все зубы были целыми, словно не было десятилетия алкоголизма и не он месяц назад побирался по соседям и походил на взрослого домовенка Кузю. Молодой еще мужик, жить ему и жить!

Он и собирался жить. Брал у бабушки инструмент и чинил машины у себя во дворе, яма там имелась, начал зарабатывать, вещами разжился.

В Васильевке я оставил деньги у бабушки, пересел на мопед и рванул домой, подгоняемый желанием поскорее узнать, как дела у друзей. Постоянно приходилось себя тормозить, чтобы не разгоняться и не рисковать влететь в колдобину. Думал, меня разорвет от любопытства, еле дотерпел.

Приехав к Илюхиному дому, спустил мопед в подвал и рванул к нашим.

Наташка и Гаечка валялись на матах — боролись. Димоны, Рамиль и Каюк резались в карты. Тимофей навис над Ильей и Яном, играющими в шахматы. Алиса смотрела, как Борис что-то рисует.

— Народ! — крикнул я. — Как дела?

Наташка показала «ок», но вскоре до меня дошло, что этот жест — ее заработок, три тысячи.

— Дим? — обратился я к обоим Димонам.

— Две восемьсот чистыми, — улыбнулся Минаев и выпалил: — Круто! Я думал, ничего не получится, фигня же ведь: пакеты и жвачки!

— У меня две двести, — отчиталась Алиса. — Нормально! А вы когда в Москву?

Мы с Наташкой переглянулись.

— Когда? — спросила она.

Все зависело от деда, хотелось бы сопроводить товар и посмотреть, как оборудованы торговые точки, заодно и польза от нас будет. К тому же Гаечка должна отработать с пирожками, парни смогут крышевать детей до двадцатого августа.

Сирот я пристроил старикам, пообещав им давать деньги на еду — пятнадцать тысяч ежемесячно, и даже закупил картошки, круп, сахара, яиц.

— Не раньше двадцатого, — ответил я. — Продайте все прежде. Илья, я опять с наглой просьбой! — Друг посмотрел на меня, Ян так и лежал, подперев голову руками, думал над следующим ходом.

— Тебе нужно позвонить? Ну, идем. Ян, подождешь?

Он кивнул. Как только вышли из подвала, Илья проговорил:

— Родители скоро поедут узнавать насчет усыновления.

— Яну сказали? — спросил я.

Илья мотнул головой.

— Как станет ясно, что это возможно, скажут. Вот, со дня на день. Так что будет у меня брат.

— Тебя это напрягает? — Я остановился возле его подъезда.

— Я обеими руками за. Он наш. Если бы не ты, пропал бы пацан. И родители к нему привязались.

Мы начали подниматься по лестнице.

— Они дома? — спросил я.

— Прикинь, да! — улыбнулся друг. — Отпуск кончился, начались трудовые будни.

— Лето — это маленькая жизнь, — процитировал я слова, выплывшие из чужой-моей памяти.

— Быстро пролетело, — сказал Илья, останавливаясь на лестничном пролете между третьим этажом и четвертым. — Две недели — и в зону.

При мысли о школе он аж позеленел. Мы ее ненавидели и называли зоной, хотя Илью не трогали, а меня не то чтобы травили — посмеивались и считали чудаком.

— Таганка, все ночи темные огня, — пропел я. — Таганка, зачем сгубила ты меня! Я твой бессменный арестант, погибли юность и талант. И как-то так. Но ниче, мы уже не те, нас голыми руками не возьмешь. Кому угодно наваляем.

Илья скривился.

— Мне никогда не нравилось бить людей. Ну почему они такие дебилы и не понимают слов?

— Не везде так, — воспользовался я знаниями себя-взрослого. — Есть гимназии, где не дерутся, а договариваются, но и там кого-то травят, просто более изощренно.

Только в военке и, общаясь с людьми, я узнал, что учиться, оказывается, бывает интересно! И бывает так, что дети любят свою школу и не могут дождаться сентября. Нравится в школе или нет, зависит и от характера, и от того, насколько ты этой школе соответствуешь.

Некоторых обижают везде, в какую бы школу они ни перешли. Другие, наоборот, сменив место учебы, пользуются авторитетом в другом классе.

Теперь я понимал, что в моем случае сработало сразу два фактора: я и не соответствую школе, построенной в поселке, обслуживающем винзавод, и сам был противным товарищем, мне все, кроме Ильи, казались идиотами. А получилось, и Димоны нормальные, и даже Рамилька, Гаечка так вообще классная, кто бы мог подумать!