И стали брать! Конкурентка не сдалась, снова попыталась налететь на Свету, но поклажи у той не было, она принялась бегать по пляжу, корча рожи и показывая язык.

В конце концов бабка отстала и, угрожая милицией, поковыляла прочь. В этот момент из моря вернулась Гаечка, и я оставил пост, а сам направился за бабкой, чтобы узнать, почем она продает и насколько реальны ее угрозы. Оказалось, что продает по триста рублей, и за все это время она ни к кому не подошла на нас жаловаться и тем более не отправилась звонить.

Крышует ли ее кто-то? Вряд ли.

Если бы люди уже сообразили, какая денежная тема — пляж, тут этих продавцов ходило бы, как муравьев — и с рыбой, и с пивом, и с пирожками, и со сладостями. А пока все думают, что на такой ерунде не заработать.

Десять минут — и вернулась Света, забрала последнюю партию товара. Распродалась она до полудня, разделась и рванула в море, следом за ней вприпрыжку помчался Иван. Я мысленно пересчитал прибыль: восемь тысяч! За пару часов! И еще столько же будет!

Перед визитом к отцу освежиться решил и я но, только разделся, как заметил две тени, упавшие на загорающую Гаечку — к нам подошел небритый мужик, черный то ли от солнца, то ли от алкоголизма, в несвежей майке-алкоголичке, желтой подмышками, и коричневых штанах, пузырящихся на коленках. Второй такой кадр заходил с тыла. А чуть дальше, на набережной, я заметил толстую зловредную бабку. Ясно, она привела на разборки «крышу».

Судя по изрядной потрепанности, замызганности и загару «спичка», когда черные только голова и руки, эти двое — ее родственники-односельчане. К официалам, ответственным за пляж, они не имеют никакого отношения. Но лучше бы имели. Меня настораживало, что на их лицах, как на мордах одичалых псов, была алчность без тени сомнений. Вцепиться в глотку и рвать, рвать пока жертва не перестанет трепыхаться. И от этой злой звериной решимости холодело под ложечкой.

Гаечка сняла очки, возмущенно открыла и сразу же захлопнула рот, воззрилась на интервента. Я влез в шорты, где хранилась часть денег, пока не решив, что делать дальше. Драться с двумя взрослыми мужиками глупо, бросать мопед, на который с интересом поглядывал второй мужик, я тоже не собирался.

Ванька, который почти добежал до моря, остановился, уставился на незваных гостей. Молча поднял тяжелый камень — я покачал головой, не вздумай, мол. И, пересиливая волнение, выдавил первым:

— Чего вам надо?

— Проваливайте отсюда, — прорычал бык колхозный, и его глаза налились кровью.

Я встретился взглядом с вернувшейся еще мокрой Гаечкой, подвинул ей рюкзак. Надеюсь, сообразит, что надо валить с деньгами. Посчитав, что уйти всегда успею, я решил блефануть:

— Чего это уходить? Мы с Сашей договорились…

— Какой, нахрен, Саша? — рыкнул бык.

Я махнул на север, чувствуя, как сердце срывается в галоп:

— Который шезлонги…

— Срал я на него! Проваливай, давай!

Гаечка подхватила рюкзак и рванула прочь в одном купальнике, но второй бык схватил ее за волосы — она вскрикнула

— Бабло оставь!

А дальше меня захлестнул гнев, и тело действовало само. Притворись мертвым, беги, бей… Бей! Колхозный бык был чуть ли не вдвое меня больше, но опасность грозит не мне — подруге. Девушке. Потому я метнулся сперва к своему быку, повалил его подсечкой, развернулся, чтобы помочь…

И понял, что Гаечке помощь не особо требуется. Она бросила рюкзак, а когда второй бык к нему склонился, подскочила и использовала запрещенный, но эффективный прием: по затылку руками и — мордой об коленку. Подбежавший я повалил Гайкиного колхозника, схватившегося за разбитый нос, — отдыхающие прыснули в стороны.

Мой противник как раз поднимался — кряхтя и скрипя сочленениями, изрыгая проклятья, смешанные с густым алкогольным духом. Я напрыгнул на него сзади, обхватив ногами спину, взял шею в захват и принялся сжимать рычаг, приговаривая:

— Уроды! Пляж же большой, всем хватит!

Взволнованны дракой отдыхающие вокруг начали подниматься, донесся женский голос, призывающий вызвать милицию. А потом бык ударился мной о бетонную опорную стену, перед глазами закружились звездочки, и стало ни до чего. Но я терпел, продолжал сжимать бычью шею, хрипя от натуги и понимая, что, если отпущу его, он меня по земле размажет. Наконец мой противник упал на подогнувшиеся колени. Его напарник с окровавленным лицом, растопырив руки, материл Гаечку, призывая ее к ответу.

К нему подкрадывался Иван, замахнувшись булыжником.

Все, что я успел крикнуть:

— Ваня, не смей!

А потом мой хрипящий бык перевернулся на спину и прижал меня к земле. Черт, сил не хватает, чтобы сжать рычаг и передавить рецепторы на его сонной артерии! Но больше меня волновал Ваня с булыжником. Так недолго и череп проломить, и загреметь на малолетку.

Заверещала Светка. Выругалась Гаечка. Я ничего не видел, силясь отвернуться от пятерни, тянущейся к лицу и старающейся выцарапать мне глаза.

Наконец противник в моих объятиях обмяк, но только я собрался его отпихнуть и выбраться из-под туши, как увидел две квадратные ряхи склонившихся над нами мордоворотов.

Это еще кто⁈ Забавно, но страха не было — видимо, из-за выброса адреналина. Взрослый я называл это состояние «боевой режим», мне оно было знакомо лишь из воспоминаний: боль исчезает, чувства отрубаются, остаются некоторые мысли, голые рефлексы, агрессия и азарт.

Разгоряченный схваткой, опускать лапки и позволять себя бить я не собирался, потому приготовился ставить блок и принимать бой.

К моему удивлению, здоровяк не стал меня бить, улыбнулся и протянул руку.

— Вставай, красавец! Такого громилу завалил! Вижу, что моя сестренка в надежных руках.

Вот кого Гайка на пляже высматривала и вот почему так настаивала, чтобы мы расположились именно здесь! Она все-таки попросила братца подстраховать, а мне ничего не сказала.

Я поднялся и пожал руку.

— Павел.

— Наслышан, — улыбнулся он и представился: — Степан.

Если Степан был просто квадратным, то его приятель вполне мог бы назваться богатырем: два метра ростом, спинища — хоть в футбол на ней играй, руки — толще моих бедер, шея — дубовый ствол. Таким в армейской столовой дополнительное питание положено.

— А я о тебе, Степан, слышу впервые. — Только сейчас я обратил внимание на беспризорников, вытянувших шеи, как напуганные цыплята, и крикнул: — Все нормально, это свои.

Затем покосился на подругу, залившуюся краской до корней волос. Богатырь на корточках сидел над избитым Гайкой быком и рассказывал ему, что он нехороший человек, девочек бить и за волосы таскать — последнее дело. Я нашел взглядом тетку-кукурузницу, которая места себе не находила, крутилась волчком, но к нам не подходила.

Друга Степана звали Матвей. Они вдвоем уселись возле быка и стали промывать ему мозги. Я обвел взглядом всполошившихся отдыхающих, развел руками.

— Все разрешилось. Спасибо за помощь, но милицию — ­не надо.

Матвей не удержался и легонько приложил быка лбом о камень.

— Нельзя обижать слабых!

Кто бы говорил! Для такого любой будет слабым.

— Твою мать! — возмутился колхозник. — Какого хрена они на Галину напали?

Я, Гайка и сироты в один голос крикнули:

— Что⁈

— Вранье! — возразил я.

Вперед выступил Ванька.

— Она сама на Свету напала, давай хватать и тащить, короче! Я ее пихнул, она упала.

— Вот, как все было! — пискнула Света.

— Ага, — кивнула Гаечка, потирая голову, запустив в волосы пятерню — ей было больно, она чуть скальпа не лишилась.

Ее руки мелко тряслись, отчего волосы шевелились, будто живые.

— Колян, слышал? — просипел ушибленный, скосил глаза на неподвижное тело приятеля. — Э-э, шо с ним?

— Спит, — ответил я.

Меня начало отпускать и, как и Гаечку, — мелко потряхивать.

— Сука Галка наплела. Вот же гнида какая! — Бык сел и закрыл окровавленное лицо руками, потом повернул голову к кукурузнице и проревел: — Галка, ходь сюды!