— Возьму, — кивнул я. — У вас есть телефон? Напишете? Завтра вечером позвоню, узнаю, что и как.

Он долго рылся в бардачке, нашел огрызок карандаша и на уголке газеты нацарапал номер. Я сразу же положил его в карман шорт, и тут меня озарило.

— Слушайте, у вас же сады есть? Груши, там, виноград. Есть возможность достать дешевле, чем у оптовиков на рынке?

Он захохотал.

— Ну ты даешь, пацан! Ты серьезно?

— Совершенно серьезно.

Бригадир глянул на Гаечку, стоящую возле мопеда, на меня.

— Давай я вас до села довезу, у меня как раз обед, и поговорим.

Проскользнули мысли, что убьют, ограбят, опасно, но я отогнал их. Налицо явная заинтересованность и в перспективе — длительное сотрудничество, потому я рванул к Гаечке. Она намертво уперлась, что не поедет с незнакомым мужиком, а вот следом на мопеде катить согласилась.

Я уселся в прокуренную «Жульку», положив добычу в багажник и подумав, что эдак и больше можно было собрать, но понял, что поздно, и сказал:

— Мне нужно поговорить с дедом насчет фруктов. Если да, то нужно будет по шестьдесят килограммов ежедневно.

— Достать-то я смогу, но возить в город постоянно — нет, у меня работа начинается на заре, — ответил Иван Павлович. — А так интересно, конечно.

— Вы главное достаньте, а дальше мы что-нибудь придумаем.

Все будет зависеть от того, сумеет ли дед наладить торговлю в Москве, поставить несколько точек и взять продавцов. Менты у него знакомые есть, но захочет ли…

Вспомнилось, как он жаловался на то, что сам стал барыгой-спекулянтом, на которых охотился в прошлом. Одно дело — матери помочь, другое — заниматься этим по зову души.

Поглядывая в зеркало заднего вида, бригадир все время снижал скорость, чтобы Гаечка не отстала. Ехали мы минут двадцать. Около станции я вышел, забрал рюкзак и мешок, и мы с Гаечкой юркнули в здание сельского вокзала, чтобы не мозолить глаза местным и одним своим видом не нарываться.

Электричка наша отправлялась через час. Мы уселись на деревянные стулья, и Гаечка выдала:

— Ну ты ваще блин даешь! Подружился со сторожем!

— Это бригадир, он у них там главный, — объяснил я. — Контролировал процесс.

— Тем более.

— Кстати, сама не хочешь попробовать продавать кукурузу на пляже? Это большие деньги. За неделю к школе оденешься модно и карманные деньги себе обеспечишь.

Подруга с ужасом покосилась на мешок, покраснела до кончиков ушей, казалось, волосы на голове встали дыбом. Наверное, представила, как ходит меж загорающих и орет: «Кукуруза горячая!» Не тот у нее склад характера.

— Я не смогу, — хрипнула она.

Настаивать я не стал. Мне предстоит оптовая торговля кофе, но не раньше, чем когда дед поедет в Москву. Без него ничего не получится. А туда он не поедет, пока отец не пойдет на поправку.

Помолчав намного, Гаечка осторожно спросила:

— И что, та маленькая сиротка прям по пляжу будет ходить и предлагать? И не испугается?

— Нет. Она милостыню просила, а так будет работать. Хотя, конечно, маленькие дети не должны работать. Да и такие, как мы — в идеале тоже не должны.

В прошлом году я искал абрикосовые деревья, растущие на улице, обрывал их и продавал плоды на рынке. Заработал три тысячи, накупил кассет и тетрадей. В позапрошлом мама взяла отпуск в мае и брала меня и Наташку на выходные собирать клубнику в колхозном поле. Расплачивались с нами ягодами, которые мы потом продавали.

На заработанные деньги мама купила мне брюки в школу. Можно сказать, что я работаю с двенадцати лет.

— А можно мне посмотреть, как это? — осторожно спросила Гаечка, и я не сразу понял, о чем она, и выдал лишь:

— Э-э-э?

— Поучаствовать в процессе, — уточнила она. — Помочь, если надо. Но торговать я не хочу.

— Придется знакомиться с бродяжками, — ответил я. — И делиться они с тобой не будут.

— А и не надо. Мне просто интересно. Вот мы добыли кукурузу — я поучаствовала. И дальше хочу наблюдать. Понять, зачем ты это делаешь, с тобой ведь тоже не будут делиться.

А действительно — зачем? Только ли для того, чтобы сдвинуть время на таймере? Нет. Я не стал бы заморачиваться тем, что неприятно. Чтобы откупиться от совести, что прикормил детей и бросил? Тоже нет.

Наверное, это можно сравнить с работой настройщика. Расстроенное пианино не звучит, механизм — не работает. А ты приходишь, натягиваешь струны, сводишь воедино процессы, молоточки и шестеренки и ловишь кайф от того, как оно начинает звучать и работать. И раз все получается, значит, я на правильном пути, и то, что делаю, нужно не только мне.

Может, именно это и есть мой путь — видеть скрытое, создавать системы взаимодействия, знакомить людей друг с другом?

Наше приключение закончилось позитивно: мы с Гаечкой купили билет, провезли мопед как багаж, без проблем доехали на конечную и в четыре вечера вдвоем тащили груженый мопед в горку по бездорожью к недострою, где обосновались дети.

Светка ждала, как Хатико — хозяина, как Ассоль — алые паруса. Завидев нас, рванула навстречу и давай обниматься — сперва со мной, потом — с Гаечкой, даже не спросив, как ее зовут. Подруга села на корточки, чтобы быть вровень со Светкой, и сказала:

— Меня Сашей зовут.

— Круто! — Светка снова к ней прилипла и лишь потом обратила внимание на добычу.

Обошла мопед, по привычке почесывая голову.

— О-го!

— Давай, зови брата, будем учиться варить кукурузу, — сказал я.

— Я кушать хочу, — пожаловалась девочка.

В кармане осталось уже четыреста рублей — можно купить десяток яиц даже без хлеба, не говоря о чае и обо всем прочем. Запасы истощаются, доллары менять не хочется, дед в Москву не едет. Дела встали.

Будь я фаталистом, сказал бы, что так нужно для того, чтобы помочь детям — само мироздание не дает развернуться.

— Можно купить пять яиц и хлеб, — сказала Гаечка. — Ну, или шесть. Им по три. А кукурузой закусить. — Она посмотрела на Светку и протянула руку. — Идем в магазин.

Девочка с радостью за нее ухватилась.

— Ваню найди, — напомнил я.

— Прослежу! — откликнулась Гаечка.

Я осмотрел участок и прикинул, с чего бы начать. Обошел его по периметру, заметил ежевику, черную от ягод. Вот еще небольшой плюсик к Светкиным доходам.

Собрал хворост, почесал в затылке. В огороде лучше костер не разводить, чтобы не злить соседей. В доме топить печь?

Я вошел внутрь. Тоже нет. Она слишком высокая, как дети спустят казан с кукурузой? Обварятся еще. Из валяющихся огнеупорных кирпичей я сложил кострище. Вот так более и менее.

Костер дети разводить должны уметь, готовить на огне — тоже, но лучше их дождаться и проинструктировать.

Пока ждал, собрал грязные тряпки, чтобы сжечь, обошел комнату, запрокинул голову, глядя на прорехи между плитами перекрытий. Если хлынет ливень, сюда будет затекать, а в подвал…

Туда спускалась вертикальная самодельная лестница из досок. Это был скорее не подвал, а подпол, добротный, бетонный, большой, три на два метра, чистый и сухой. Судя по вот этим белым потекам на стенах — сухой до поры до времени. Грунтовые воды тут близко к поверхности. Проще плиты наверху пленкой или шифером застелить, чем тут устранять течи.

Зимовать здесь однозначно нельзя. Да и детям надо в школу.

Память взрослого подкинула знания о беспризорниках. Обычно на улице они звереют, в них нет жалости и сострадания, за полгода они полностью деградируют из-за клея и веществ. В течение двух лет половина погибает от отравления, передоза или переохлаждения, часть — насильственной смертью, в том числе страшной, особенно девочки, которые начинают заниматься проституцией раньше, чем созревают. И если бродяжка скитается долго, скорее всего, это уже пропащий ребенок, который не доживет до совершеннолетия.

Если я выдернул Светку с Ваней из этой среды, то вряд ли свои их простят. И теперь ответственность за их жизни — на мне. Взять хотя бы пляжный заработок. Если другие бомжата их заметят, то наверняка захотят поживиться. И часть выручки, если не половину, им придется отдать. Если не отдать, это конфронтация и изгнание из круга, их сочтут предателями и попытаются уничтожить.